Андрей Иванов - Последняя загадка
При упоминании о предстоящем фуршете публика радостно загудела.
– Если вы еще не были в ресторане «Граф Толстой», обязательно посетите его. Это удивительное место. Во-первых, там вкусно кормят, во-вторых, там удивительная, истинно петербургская атмосфера. Наконец, там регулярно выступают лучшие артисты и ужинают выдающиеся политики. Спасибо вам, Клара Максимовна!
Зал аплодисментами поблагодарил директора ресторана за предстоящий банкет.
– Что ж, дорогие друзья, – продолжил Заславский, – настал самый волнительный момент сегодняшнего вечера, я приглашаю на сцену главного режиссера театра «Театр», человека передовых театральных взглядов, смелого экспериментатора, вольнодумца, как называют его коллеги, опытного мастера и трудолюбивого художника Леонида Попова-Белоцерковского. Он представит вам свой спектакль, пьесу «Пьеса». Напомню, что сразу по окончании спектакля в фойе дворца вас ждут накрытые столы.
Аплодисменты сопроводили выход на сцену Попова-Белоцерковского. Режиссер был одет в шелковую розовую рубашку навыпуск, черные джинсы и ботинки на высоком каблуке. Особенно громко хлопали экзальтированные девушки, сидевшие рядом со сценой. Это были студентки театроведческого факультета Театральной академии, поклонницы мастера.
– К сегодняшней премьере мы шли восемь лет, – сказал Попов-Белоцерковский. – В первых своих работах, поставленных еще в академии, я смело бросился в стихию того, что я называю «новый театр». Еще смутно представляя себе концепцию, имея лишь начавшие формироваться взгляды, я интуитивно двигался в направлении того, к чему в результате пришел. Итак, пьеса «Пьеса», которую мы сегодня представляем, является классическим, лишенным примесей образцом «нового театра». Мои предыдущие работы были в той или иной мере близки к идеалу, но только сейчас мне удалось добиться совершенства, достичь, так сказать, вершины, к которой я стремился всю жизнь. Что такое «новый театр»? «Новый театр» – это сплав художественной фантазии и реальной жизни, круто замешенный на внезапных ощущениях, половина которых рождалась на репетициях, а половина рождается на глазах зрителя. Не стоит недооценивать право актера и режиссера на импровизацию! – Попов-Белоцерковский начал заводиться, голос его стал громче, длинные худые руки то и дело нервно устремлялись вверх. – Но самое главное, нельзя отбирать право на импровизацию у режиссера! Знаете, за что я ненавижу Гоголя? За то, что он лишил режиссера этого права! Вспомните немую сцену в «Ревизоре», в ней описано, что должен делать каждый актер. Описано подробно, с упоминанием малейших деталей. Какое имел право Гоголь указывать режиссеру, как ставить эту сцену? Что мне, как художнику, остается делать, если у автора все уже написано? С этой точки зрения для нас гораздо ближе Шекспир – драматург, никогда не диктовавший постановщику своей воли.
Попов-Белоцерковский перевел дыхание. Зал с интересом слушал рассуждения мастера об искусстве.
– Итак, что же такое «новый театр»? – продолжил Попов-Белоцерковский. – Это прежде всего новое видение, новые слова и новые ощущения. Пьеса «Пьеса» поставлена по мотивам поэмы Брюсова «О, закрой свои бледные ноги!». Почему мы взяли именно это произведение, отвергнув десятки других? Потому что оно идеально отвечает концепции «нового театра». Сейчас у вас будет возможность в этом убедиться.
Закончив речь, Попов-Белоцерковский направился за кулисы. Публика проводила режиссера аплодисментами. Когда они смолкли, раздался негромкий колокольный звон. Зазвучала фонограмма спектакля.
Занавес поднялся. Зрители увидели на сцене стоявший на возвышении гроб, в котором лежал человек. За гробом, выстроившись в шеренгу, стояли одетые в черное артисты. Колокольный звон становился громче и громче, пока не оборвался на одном из ударов. Сцена погрузилась в тишину, продолжавшуюся несколько минут. Сначала зал наблюдал за происходившим затаив дыхание. Однако постепенно зрители стали перешептываться и переглядываться. В зале начали кашлять. На сцене по-прежнему ничего не происходило. Перешептывание и кашель публики нарастали. Но вдруг зал снова замер.
Человек, лежавший в гробу, встал и взглянул на зрителей. В таком положении он находился с полминуты, пока вновь не раздался колокольный звон. Тогда артист всплеснул руками и заговорил.
– О, закрой свои бледные ноги! – услышали зрители.
Сразу после этих слов заиграла громкая веселая музыка, и все находившиеся на сцене артисты пустились в пляс. Это продолжалось минут шесть или семь, пока не опустился занавес. В зале зажегся свет. Публика не сразу поняла, что действие спектакля закончилось. Наконец в зале раздались сначала робкие, а затем энергичные аплодисменты. Громче всех аплодировали поклонницы Попова-Белоцерковского.
– Браво! – кричали они. – Бис!
Занавес вновь поднялся, режиссер и артисты вышли на поклон.
Часть публики была разочарована тем, что спектакль оказался таким коротким, но многих в зале это обрадовало.
– Краткость – сестра таланта, – удовлетворенно произнес Мухомор.
Мысль о том, что впереди банкет, приятно согревала подполковника.
– Я бы поставил две скульптуры на сцене, – сказал Потифоров Баранову, – справа и слева от гроба.
– Не уверен, что этот спектакль можно показывать посетителям «Титаника», – заметил заместитель директора казино. – Слишком сложно.
– Публику надо воспитывать, – отреагировал Потифоров.
Журналист Епифанов опоздал к началу представления, он появился в зале, когда артисты вышли на поклон. Заметив знакомую журналистку Надежду Ермолаеву, Епифанов сел рядом с ней. Надежда Ермолаева, женщина лет тридцати пяти, обладала бойким характером и неистощимой энергией. Высокая худая особа с острым лицом, который украшал нос с горбинкой, она писала о светской жизни Петербурга, часто бывала в модных клубах и посещала театральные премьеры.
– Что здесь было, Надя? – спросил коллегу Епифанов.
– Спектакль только что закончился.
– Значит, я опоздал?
– Ты пришел вовремя, сейчас будет фуршет.
Публика высыпала из зала в фойе, где уже рядами стояли столы с выпивкой и закуской. Зрители с энтузиазмом приступили к уничтожению предложенных угощений. Особенно усердствовали студенты Театральной академии. Не отставали от студентов и журналисты. Епифанов ухаживал за Ермолаевой, накладывая в ее тарелку бутерброды и салаты.
– Надя, о чем был спектакль? – спросил он.
– Зачем тебе это знать?
– Хочу сделать материал.
Ермолаева пожала плечами:
– Думаю, на твой вопрос не сможет ответить ни кто, включая артистов.
В центре внимания был Попов-Белоцерковский. Он стоял возле одного из столов в окружении поклонниц, выслушивая комплименты зрителей, время от времени пожимавших ему руку.
Негромко звучала музыка, шелестели разговоры, произносились тосты. Вечер шел своим чередом. Вдруг в фойе вбежала взъерошенная помощница режиссера Вика. Увидев Попова-Белоцерков-ского, Вика бросилась к нему.
– Леонид Аркадьевич, пропали все подарки спонсоров! – закричала девушка.
– Как пропали? – отреагировал режиссер.
– Они лежали в гримерке, я ее лично заперла, а сейчас, когда вошла туда, увидела один только кактус.
Попов-Белоцерковский задумался.
– У кого-нибудь еще был ключ от гримерки? – спросил режиссер.
– Был у Заславского.
– А где Заславский?
Только сейчас Попов-Белоцерковский, Вика и другие участники театра «Театр» заметили, что рядом нет их продюсера. Поиски его в зале и за кулисами ни к чему не привели. Вахтерша, сидевшая на служебном входе Дворца молодежи, рассказала, что видела, как полчаса назад солидный мужчина в очках руководил погрузкой в микроавтобус каких-то коробок, после чего сам сел в машину рядом с водителем и уехал.
22
На следующий день буржуйка, изготовленная свояком бомжа Петровича, была доставлена в Двенадцатое отделение. Оперативники отнесли ее в кабинет Соловца, где было больше всего свободного места. Встав вокруг печки, милиционеры начали обсуждать ее достоинства и недостатки. Затем они продемонстрировали буржуйку Мухомору, заглянувшему в кабинет майора.
– Хорошая штука, – произнес подполковник. – У меня у бабки в деревне такая стояла. Она рассказывала, что осталась с войны.
– Думаю, нам буржуйка не понадобится, – сказал Соловец.
– Это почему?
– Синоптики обещают потепление.
– Они его уже вторую неделю обещают, – заметил Ларин.
– Когда наконец у нас топить начнут? – вздохнул Дукалис.
– Боюсь, не скоро, – сказал Волков. – Я вчера звонил на станцию, авария еще не ликвидирована.
– Черт-те что, – покачал головой Мухомор. – Вот что, отнесите печку ко мне в кабинет и затопите. Я сейчас еду в Управление, когда вернусь, начнем оперативное совещание. Хоть единственный раз посовещаемся в тепле.
