Фридрих Незнанский - Последнее слово
Уже гораздо позже, возвратившись в Москву, Ахмед, по прямому указанию своих недавних учителей и наставников, поменял себе паспорт, выбрав, как того якобы всегда желала его покойная уже мать, новое, русское имя и все остальное, включая и ее девичью фамилию. И стал он Геннадием Михайловичем Зайцевым, 1976 года рождения, русским, естественно, родившимся в городе Москве, что, в общем-то, соответствовало истине.
Теперь Ахмед, по указанию своих чеченских руководителей, должен был полностью легализоваться и терпеливо ожидать дальнейших указаний. Откуда ему следовало получить эти указания, даже отец его, Манербек Халметов, не знал, для этого имелся связник Султан Натоев, работавший у Манербека скромным менеджером уже довольно длительное время. Однако все те же умные люди сказали уважаемому Манербеку, что сын его, обладавший абсолютно русской внешностью и прошедший серьезное обучение у специалистов высшего класса, очень приглянулся не только Шамилю, готовившему молодого человека к «большим делам во славу Аллаха!», но и одному из нынешних руководителей «Аль-Каиды», можно сказать, второму человеку в этой всемирной организации, самому Айману аль-Завахири. А это очень, очень высокая честь и ответственность.
По совету того же Султана Натоева, Ахмед беспрекословно принял одну из руководящих должностей в торговой фирме отца и, будучи исполнительным ее директором, получил возможность постоянно и без всякого опасения находиться в командировках, то есть передвигаться по стране в любых направлениях по делам своей торгово-закупочной фирмы, обслуживающей рестораны отца.
Время шло, а указаний об «особо важном задании» не поступало. Ахмед, уже привыкший, что его стали называть уважительно, несмотря на молодой возраст, Геннадием Михайловичем, приучил себя к сдержанности и спокойствию, которые должны были отличать настоящего мудрого мужчину. Но случилось неожиданное.
Однажды, в подземном переходе возле площади Белорусского воказала, под Тверской улицей, он столкнулся с возмутительным фактом. Двое молодых милиционеров, которые были основательно под хмельком, привязались к двоим же молоденьким и симпатичным чеченкам. Что они — землячки, Ахмед легко понял по их акценту. Наглые менты требовали у них документы, причем делали это в грубой форме, дергая девушек за руки, вырывая у них из рук сумки и толкая их.
Этого стерпеть Ахмед не мог. Он сделал обнаглевшим «блюстителям порядка» замечание, ну, может быть, в более резкой форме, чем следовало. Реакция последовала немедленно. Менты оттолкнули девушек, одна из которых даже упала на мраморный пол, разбив себе до крови коленку, а «блюстители», ничего, видно, не соображая в ярости оттого, что кто-то посмел сделать им замечание, набросились со своими резиновыми палками на Ахмеда. Но просчитались. Умелый спортсмен, дзюдоист, он запросто, словно котят, расшвырял их по сторонам. И, сообразив, что напрасно вызывает на себя неприятности, побежал к выходу на Лесную улицу. Но здесь, привлеченный криками, его перехватил экипаж патрульной машины, который был вооружен короткими «калашами». Против них, быстро сообразил Ахмед, не попрешь. И он поднял руки, а потом дал им возможность защелкнуть на них наручники.
Вообще, видимо, не следовало ему ввязываться, но он рассчитывал на справедливость, забыв, что менты своих никогда не выдадут. Короче говоря, через полчаса скованного наручниками и жестоко избитого гражданина Зайцева, посмевшего напасть на милиционеров при исполнении теми своих служебных обязанностей, упекли за решетку «обезьянника». Невольные свидетельницы происшествия, естественно, убежали, оставив своего незадачливого спасителя на произвол судьбы.
Не помогло даже вмешательство «высоких» друзей отца, милицейская орда в данном, показательном случае стояла дружно.
Суд не особо разбирался в психологических тонкостях происшествия. Судья Родионова, по совокупности статей 318, части 1 («Применение насилия в отношении представителя власти») и 319 («Оскорбление представителя власти»), дала ему три года лишения свободы в колонии общего режима.
Так Геннадий Михайлович, он же Ахмед, оказался третьим в группе осужденных, доставленной в Калужскую область.
Раскаяния за свой нелепый, в общем-то, поступок либо сожаления по поводу содеянного он совершенно не испытывал. Но когда день изо дня он, по существу, был уже просто вынужден выслушивать в той или иной форме бесконечные рассуждения своих товарищей по несчастью о том, что они сделают, когда выйдут на волю, и как накажут своих обидчиков, у него, воспитанного все-таки умелыми учителями, возникла мысль использовать идеи Савина со Злобиным в целях утверждения власти Аллаха в России.
Но одно дело — подумать и прикинуть, а совсем иное — как провести замысел в жизнь. И Ахмед стал искать возможность передать весточку на волю. Случай представился.
Заканчивался срок у одного аварца из Дагестана, проходившего по делу о хищении автомобилей. Парень отсидел свое и собирался выйти на свободу. Ну конечно, разве трудно понять одному кавказскому человеку другого, если тот пострадал за доброе дело? И Ахмед написал короткое письмо, которое он попросил передать по указанному адресу — за соответствующий гонорар, разумеется. И хотя аварец гордо отказывался, но дело — прежде всего дело.
Письмо уже через несколько дней было доставлено Султану Натоеву, который щедро угостил аварца и дал тому пару сотен баксов за важную услугу.
Сообщение Ахмеда показалось Султану чрезвычайно интересным, но… что его мнение, когда есть старшие! И это сообщение немедленно ушло в Чечню, а возможно, и дальше, в Саудовскую Аравию, в Эр-Рияд. А еще спустя неделю Султан получил оттуда указание, переданное ему резидентом господина аль-Завахири, имамом Юсуфом, срочно наладить связь с Калужской колонией, в которой содержится Геннадий Зайцев, и установить с ним прямой контакт.
И с этой минуты уже порядком поднадоевшие, однообразные и мрачные «предсказания» приятелей Ахмеда приобрели для него не только вполне реальный смысл, но и особо важное значение…
4
Они и вышли на свободу почти одновременно, с небольшой разницей во времени, но в течение фактически одного месяца — так уж получилось.
Первым покинул колонию Геннадий Зайцев — Ахмед. Друзьям, с которыми честно провел эти три года, щедро делясь всем, что имел (а имел он с некоторых пор, особенно после того, как в Калужских краях стали регулярно появляться посланцы Султана Натоева, немало, даже по меркам заключенного), он пообещал не оставлять их одних на воле, помочь, чем сможет, ну и обсудить уже всерьез грядущие планы мести, о которых они так много рассуждали между собой. И о чем, кстати, он же постоянно, через этих посланцев, информировал своих наставников, а те настойчиво рекомендовали ему ни в коем случае не бросать своих новых друзей, ибо на их возможные планы уже имеются весьма серьезные «заказчики».
Савин видел из окна второго этажа, как к вышедшему наружу, за ворота колонии, Ахмеду подошел невысокий, плотный, средних лет человек с небольшой, аккуратной бородкой, дружески обнял того за плечи и сразу, быстро, увел к большому черному автомобилю, стоявшему в стороне.
Провожая этого молчаливого и поразительно спокойного молодого человека, Николай Анисимович внутренне не испытал никаких чувств сожаления, что они, возможно, больше не встретятся, судьба свела — судьба и развела их в разные стороны, а во всякие обещания давно потерял веру бывший подполковник ФСБ. Он вообще очень спокойно отнесся даже и к тому факту, что ему сбавили срок на целый год — ишь расщедрились! И когда! Когда жизнь уже вся сломана до основания? Вот в чем мерзость ситуации, в которой он оказался. Тут бы нервничать, а он был спокоен, хотя и хмур.
А вот Злобин уходил последним и поэтому был особенно мрачен в эти оставшиеся дни, нетерпение жгло его, это было заметно, и друзья, как могли, успокаивали Андрея. Но получалось не очень хорошо. Злобин и сам без конца беспричинно «заводился» и только зря нарывался на новые скандалы. А поводов было сколько угодно. И его приходилось сдерживать, чтобы он не сорвался, что называется, уже на выходе и не схлопотал на свою шею новых неприятностей.
Лагерная охрана, состоящая, по убеждению всех троих сидельцев, сплошь из дебилов, способных лишь на изощренные издевательства над несчастными заключенными, получала безмерное удовольствие от своих постоянных провокаций, а затем и наказаний, которые щедро применялись к непокорным. И этим занимались все — от высокого начальства, от самого Хозяина, до последнего вертухая. Наслаждение они, видите ли, получали, мучая зэков, вызывая их естественный человеческий протест, чтобы затем погасить его самым жестоким образом. Это называлось у них — поддерживать дисциплину. А если к этому добавить еще острую неприязнь тех, кто имел большие сроки, то можно представить без труда, что жизнь этих троих людей, искренне считавших себя осужденными невинно, то есть конкретно пострадавшими от действий той же «системы», под неусыпным надзором которой они находились в течение трех лет, была далеко не сладкой. Понятно также и их моральное состояние накануне близкого уже и такого желанного расставания с про€клятой ими «системой».
