Александра Маринина - Не мешайте палачу
– Ладно, как бы там ни было, завтра Сауляк мне позвонит. Умный мужик, правильно себя ведет. Николай сказал, что Сауляк их с Серегой засек. Стало быть, правильно этот деятель решил: чем от нас спасаться, лучше с нами дружить. Толку больше будет и для него, и для нас.
Шабанов уехал, а Григорий Валентинович провел бессонную ночь, прикидывая, как лучше построить разговор с неуловимым Сауляком. Понятное дело, парень будет требовать денег за свои услуги. Так, может быть, припугнуть его, чтобы гонорар поменьше запрашивал? Или сделать вид, что ничего такого про него не знаешь, чтобы не настораживать? Лучше уж заплатить побольше, зато потом можно будет захватить его врасплох.
Вскочил Чинцов с постели ни свет ни заря и кинулся на кухню готовить завтрак для жены и дочери. И не потому вовсе, что был хорошим семьянином и любящим мужем. Просто хотел, чтобы они не тратили время, побыстрей позавтракали и отвалили из дома. А то вечно они копаются, собираются по два часа, одну несчастную яичницу минут сорок готовят. Дочь – студентка, но сейчас ведь не старые времена, когда обучение в вузах было бесплатным, зато за прогулы шею мылили регулярно, а то и стипендии лишали. Теперь в бесплатные вузы хрен поступишь, а в платных на дисциплину никто внимания не обращает. Заплатил за семестр – и делай что хочешь, хоть вообще на занятия не ходи, кого волнует чужое горе, лишь бы сессию сдал. Дочка рано вставать не любила и ходила в свой коммерческий институт только ко второй паре, если не к третьей. Жена тоже не особо надрывалась вовремя на работу приходить. А Григорию Валентиновичу очень не хотелось, чтобы во время разговора с Сауляком в квартире были лишние уши. Ни к чему это.
– Ой, Гриша, – изумленно пропела жена, выползая на кухню в халате, из-под которого выглядывала байковая ночная сорочка. – Что у нас сегодня, праздник?
– Да так, – с деланной беззаботностью ответил Чинцов, – не спалось что-то, вот и встал пораньше. Иди умывайся, все уже горячее.
Жена скрылась в ванной, а он пошел будить дочь. Дело это было непростым и требовало изрядной выдержки. Лена была девицей балованной и капризной, а о том, что нужно соблюдать вежливость по отношению пусть не ко всем старшим, но хотя бы к родителям, речь вообще не шла.
– Уйди, – зло пробормотала она, отворачиваясь лицом к стене.
– Лена, вставай. Уже восемь часов.
– Сказала же – уйди. Отвали отсюда.
– Я кому сказал – вставай! – повысил голос Чинцов.
– Да пошел ты…
Она резко повернулась, откинула одеяло, бесстыдно обнажив голое тело, и заорала во все горло:
– Кому сказала – уйди отсюда на фиг! Не трогай меня! Когда захочу, тогда и встану.
– Мерзавка! – завопил Григорий Валентинович, хватая одеяло и зашвыривая его в дальний угол комнаты. – Вставай немедленно! И срам прикрой, с отцом разговариваешь, а не с трахальщиком своим! Вырастил на свою голову! Я деньги плачу за твою учебу, вот и будь любезна учиться, а то в дворники пойдешь. Дура!
Лена молча натянула через голову длинную майку, доходящую до середины бедер, прошла мимо отца нарочито вихляющей походкой и вышла из комнаты.
Такие скандалы не были редкостью в семье Чинцовых, наглая и не особенно умная дочь регулярно давала поводы для разборок на повышенных тонах. Мать в таких случаях занимала сторону мужа, она понимала, что ребеночек у них – не подарок, считала претензии Григория Валентиновича вполне обоснованными и не оставляла надежды еще как-то повлиять на разболтанное и вконец охамевшее дитя.
За завтраком дочь сидела надутая, что, впрочем, отнюдь не сказалось на ее хорошем аппетите. Чинцов, напротив, есть совсем не мог, зато чаю выпил целых три чашки. Он даже включил утюг и погладил жене юбку, только чтобы она ушла поскорее. Ему казалось, что минуты летят с неимоверной скоростью, а женщины все копаются, все что-то ищут, по десять раз меняют то блузку, то украшения. Как будто на прием в американское посольство собираются, ей-Богу! Наконец без двадцати десять дверь за ними закрылась, и Чинцов вздохнул с облегчением. Теперь можно и разговаривать.
* * *Вячеслав Егорович Соломатин никак не мог понять, что с ним происходит. Ноги и руки стали почему-то свинцовыми, по всему телу разлилась теплая тяжесть, а слова доносились до него как сквозь вату.
– Зачем вам нужен Павел? – спрашивала его невысокая русоволосая женщина в короткой светлой шубке.
– Чтобы помочь, – отвечал он, с трудом шевеля губами.
– Кому нужна его помощь?
– Президенту.
– А Президент знает о том, что ему нужна помощь?
– Нет. Я знаю. Я хочу ему помочь.
– Почему вы думаете, что Павел сможет это сделать?
– Я не знаю… Я надеюсь. Больше не на кого надеяться. Все куплены, все продажные кругом…
– Павел знает о вас что-нибудь порочащее?
– Нет. Нечего знать. Я ничего не сделал.
– Павел для вас опасен?
– Нет. Я надеюсь… Я не сделал ему ничего плохого. И не собираюсь. Я хочу только, чтобы он мне помог.
– Вы меня видите, Вячеслав Егорович?
– Вижу.
– Какая я?
– В шубке… Маленькая такая, светленькая. Худенькая. Темно, глаз не видно…
– Вы ошибаетесь, – сказала женщина. – Я рослая и полная. Крашеная блондинка, волосы короткие, стриженые. Пальто-пуховик зеленого цвета. Лицо ярко накрашено. В ушах бриллианты. Верно?
– Верно, – послушно подтвердил Соломатин.
И в самом деле, с чего он взял, что она маленькая и худенькая? Вон здоровенная какая бабища, и пальто зеленое, точно. В этом пальто она кажется еще крупнее. И серьги в ушах, правда, в темноте не видно, с каким камнем, но он уверен, что это бриллианты. Со зрением у него что-то…
– Павел позвонит вам завтра утром, и вы сможете обо всем договориться. Сейчас я уйду, а вы постойте здесь несколько минут, потом уходите домой. И вы ничего не вспомните, кроме того, что я разговаривала с вами и обещала, что Павел позвонит. Правда, Вячеслав Егорович?
– Правда, – почти прошептал он немеющими губами.
Женщина отступила в темноту и исчезла, словно растворилась в вечерней мгле. Соломатин послушно ждал, скованный непонятным оцепенением. Постепенно самочувствие его улучшилось, свинцовая тяжесть ушла, руки и ноги снова стали послушными. Что это с ним? Что он здесь делает? Ах да, он разговаривал с женщиной, полной крашеной блондинкой в зеленом пальто. О Павле разговаривал. Она пообещала, что завтра он позвонит. «Господи! – спохватился внезапно Соломатин. – Откуда он узнал, что я его ищу? Неужели Василий прокололся? Я же велел ему только издали следить за Сауляком, близко не подходить, в контакт не вступать. Васька клялся, что Сауляк его не заметил, а то, что исчез в аэропорту Екатеринбурга, объясняется попыткой скрыться от тех, других, которые к колонии на «Волге» приезжали. Неужели Васька врет? Или это опять штучки Сауляка? Булатников говорил, Пашка правду из любого вытянет».
Вячеслав Егорович встряхнулся и посмотрел на часы. Половина одиннадцатого, давно пора быть дома, а он стоит здесь, в Кунцеве, на какой-то улице Гришина… Черт его сюда принес!
Он медленно, осторожно ступая, дошел до своей машины, убедился, что ноги держат крепко, и решительно сел за руль.
* * *Сегодня Рита отработала лучше, к ней снова вернулась уверенность, и дар ее проявился в полную силу. Павел не стал уходить сразу, велел Рите садиться в машину, а сам стоял в темноте, скрытый деревьями, и наблюдал за Соломатиным. В этот раз Рита не давала указания считать до трехсот, просто велела подождать немного, а Вячеслав Егорович очнулся только через двадцать три минуты, Сауляк специально время засекал. Молодец, девочка! Павел побаивался, что после проведенной вместе ночи она ослабеет или не сможет сосредоточиться, но оказалось все наоборот. Она стала работать лучше. Может быть, в этом и была загвоздка? Рита была самой слабой в его группе, на сложные задания ее не посылали, но, может быть, все дело в том, что ей не хватало положительных эмоций? Если все так, то есть надежда, что ее талант раскроется во всю мощь, а если она будет привязана к Павлу, тогда ему вообще никто не будет нужен. Надо посмотреть, что стало с остальными, и если они нарушили запрет и засветились, то и черт с ними. Слава Богу, никто из них Риту не знает, к ней ниточка не потянется, даже если с ними что-то окажется не в порядке.
Вид у нее был совсем измученный, виски влажные от испарины. И Павел со странной нежностью подумал о том, что она, наверное, очень старалась отработать хорошо, вся выложилась в разговоре с Соломатиным, потому что хотела, чтобы он, Павел, в ней не разочаровался. В его жизни никогда до сих пор не было женщины, которая бы дорожила им и боялась разочаровать. Внезапно он вспомнил, как увидел ее в первый раз, маленькую, худенькую, с синевато-бледным лицом, в длинном отвратительном больничном халате, шатающуюся от слабости после вколотых сильных лекарств. Ей было всего девятнадцать лет, и она была похожа на несчастного цыпленка. Сначала ее забрали в милицию, потому что ее соседка по коммунальной квартире заявила, что Рита систематически крадет и выливает в раковину водку, которую столь же систематически покупает соседкин муж-алкаш. Участковый хотел решить дело миром, но соседка, это Павел знал точно, сунула ему в карман приличную сумму за то, чтобы Риту упрятали за хулиганство, после чего соседка и ее пьяница-супружник могли бы претендовать на расширение своей жилплощади за счет освободившейся комнаты. Риту увезли в отделение, материалы, соответствующим образом приукрашенные, направили следователю для решения вопроса о возбуждении уголовного дела, а Рита, святая простота, возьми и скажи ему:
