Виктор Пронин - В позе трупа
Пафнутьев со своим другом виделись чрезвычайно редко, при самой крайней необходимости, и каждый знал — если второй просит встречи, значит, его прижали по-настоящему. Да, в самых трудных обстоятельствах, при смертельной опасности помочь, выручить, спасти может только он, никому не известный друг. А то, что никому не известен, каждому давало уверенность в надежности другого. И позволяло самому быть надежным.
Звали этого человека Ковеленов Евгений Владиславович.
Он был вор.
Хорошим вором был Ковеленов, без болезненной жестокости, алчности или какой-то там подловатости. Работал в одиночку, предпочитал брать квартиры. Не нуждался ни в наводчиках, ни в сообщниках. Увязавшись на улице за женщиной в роскошном манто, без труда узнавал квартиру, где можно было поживиться. Мальчишка, купивший в киоске две-три видеокассеты, тут же разоблачал состоятельность своих родителей. А замызганный мужичонка, взявший в киоске большую бутылку «Смирновской», наводил его на свою богатенькую берлогу.
Иногда Ковеленов попадался.
Это бывает с каждым. Ошибка, недоработка, случайность…
И тогда перед ним стояла одна-единственная задача — побыстрее сообщить Пафнутьеву. А тот делал все возможное, чтобы Ковеленова из беды выручить. Задача осложнялась тем, что Пафнутьев не мог делать это в открытую, ему нельзя было светиться. Спасти Ковеленова нужно было столь изящно, чтобы никому и в голову не пришло, какие силы задействованы, какие люди приняли участие в судьбе квартирного вора. До сих пор удавалось, и Ковеленов каждый раз убеждался в могуществе своего покровителя. И в меру сил тоже старался быть полезным.
Да, Ковеленов работал на Пафнутьева. И больше ни на кого. Можно сказать иначе — Ковеленов отрабатывал те благости, которые оказывал ему Пафнутьев в самые тяжелые минуты жизни. Как Пафнутьев бросал все силы, чтобы спасти Ковеленова, так и тот мог продать кого угодно, лишь бы выполнить просьбу следователя.
Дружба их началась давно, когда Пафнутьеву однажды пришлось допрашивать Ковеленова. Попался тот случайно — его задержали прямо в квартире, с чемоданом, в который уже были уложены хозяйские ценности, а тут появляется хозяин, да еще с друзьями, да все навеселе… В общем, получилось очень смешно и печально. Ковеленову тут же, куражась и посмеиваясь, набили морду, хорошо набили, потешаясь, поволокли в милицию и сдали его тепленького, хотя тот умолял простить его и отпустить к единственной дочери. Насчет дочери он не врал — жена в свое время бросила его с этой самой дочерью и навсегда исчезла из их судьбы. Дочь выросла, стала красивой и горделивой, деньги у отца брала охотно, но как бы снисходя, как бы оказывая ему одолжение, поскольку понимала, откуда у него деньги. А вот общаться с ним не желала. Бедный Ковеленов страдал, поскольку дочь любил, но изменить ничего не мог. После нескольких безуспешных попыток найти общий язык с красавицей бросил это и замкнулся в себе. Жил скромно, одевался без вызова, ел мало и не пил вовсе.
И вот тогда, выслушав вопросы Пафнутьева, ознакомившись с документами, показаниями хозяина и его приятелей, которые дружно и весело изловили злодея, убедившись, что спасения нету, Ковеленов отодвинул от себя все эти уличающие его бумажки и проникновенно посмотрел на Пафнутьева.
— Начальник, — сказал он тихим голосом, — отпусти меня с богом… Ты можешь, я знаю. И ребята эти не будут возражать, — он кивнул на показания.
— Мысль, конечно, интересная, — усмехнулся Пафнутьев.
— Отпусти, начальник. Я отработаю. Ты не пожалеешь.
И Пафнутьев ему поверил. И отпустил. Поговорил с потерпевшим, тот снял обвинение, правда, запросил компенсацию за моральный ущерб, великовато запросил, но тут уж жлобиться было нельзя. Пафнутьев сам одолжил денег у Халандовского, вручил их Ковеленову, тот погасил ущерб, через некоторое время совершил кражу более удачную, вернул долг Пафнутьеву, а тот отнес деньги Халандовскому, так что директор гастронома даже не подозревал, кого выручил и спас.
Ковеленов вышел на свободу чисто и для своего окружения, и для окружения Пафнутьева, получив, таким образом, возможность оказывать следователю прямо-таки неоценимые услуги. Для общего торжества справедливости он делал, наверное, не меньше, чем его высокопоставленный друг.
Выглядел Ковеленов вполне прилично, напоминая по внешнему виду не то школьного учителя, не то больного и потому непьющего слесаря, не то частника, подрабатывающего на ремонте старых телевизоров. Носил галстук, правда неважный, не получил он должного воспитания для того, чтобы носить точный галстук. Впрочем, вполне возможно, что плохие галстуки он носил сознательно, чтобы не светиться, потому что в наше время надеть приличный галстук — значит выдать себя в чем-то важном. Был он худощав, с лицом, несколько помятым превратностями жизни, говорил мало и негромко, что Пафнутьеву нравилось. Не пытался Ковеленов стать ближе, не пытался распотешить его анекдотом, хотя забавных случаев в его воровской жизни было, надо полагать, достаточно. Вообще к Пафнутьеву Ковеленов относился предупредительно, сознавая разницу в общественном положении. Но и не угодничал, не лебезил, не стремился показать свое усердие и исполнительность. Их беседы чаще всего напоминали разговор двух соратников, в равной степени озабоченных возникшей проблемой и в равной степени ответственных за ее скорейшее разрешение. Оба прекрасно понимали, что если уж прозвучала просьба о встрече, то положение крайнее. Это не просто предложение встретиться, это крик о помощи. По пустякам, по житейским надобностям никто из них другого не беспокоил, хотя оба немало могли бы сделать друг для друга.
И, глядя в окно на старика, который удалялся от прокуратуры по мокрой осенней улице, Пафнутьев неожиданно для себя вдруг понял — пора подключать Ковеленова. Он еще раз мысленно прокрутил все происшедшие за последние дни события и опять пришел к тому же — пора.
Пафнутьев набросил плащ, еще не успевший просохнуть, и, подняв воротник, вышел из прокуратуры. На крыльце посмотрел в небо, наслаждаясь мелкой водяной пылью, которая сыпалась откуда-то сверху. И, не задерживаясь, направился в сквер, где, как он знал, есть работающий телефонный автомат.
— Здравствуйте, — сказал он.
— Здравствуйте, — ответил Ковеленов, сразу поняв, с кем он говорит.
— Как поживаете?
— Спасибо, ничего. — Словами оба обменивались совершенно нейтральными, такими, которые ни у кого не могли бы вызвать никакого интереса.
— Как сегодня со временем?
— Нормально.
— Через час устроит?
— Вполне.
И оба, взглянув на часы, одновременно повесили трубки. Встреча должна была состояться не просто через час, а точно через час, ни одной минуты лишней никто ждать не должен. Место было назначено давно и пока не вызывало подозрений. Ковеленов на небольшой скорости подъезжал на машине к скверу, который зарослями кустов выходил на дорогу. А едва останавливался у неприметной тропинки, из кустов в машину протискивался Пафнутьев. И «жигуленок» тут же трогался с места. Даже если бы за Ковеленовым следили, если бы следили и за Пафнутьевым, вряд ли кому-то удалось бы заметить, кто именно сел в машину, в какую машину, да и сам факт того, что кто-то подсел в те считаные секунды, пока машина стояла у кустов, установить было непросто. Важное значение оба придавали согласованности действий. За минуту до назначенного времени Пафнутьев выходил на тропинку, которая вела через кусты, и, не торопясь, шагал к месту встречи — фонарный столб с дорожным знаком, разрешающим поворот направо. И одновременно трогалась машина Ковеленова, стоявшая до этого в трехстах метрах у небольшого магазина. У столба с дорожным знаком машина останавливалась, и еще не было случая, чтобы она простояла больше минуты. Этого времени вполне хватало, чтобы Пафнутьев по тропинке приблизился к столбу, протиснулся сквозь кусты и упал на заднее сиденье.
— Одна минута — это уже плохой результат, — сказал как-то Ковеленов.
— Согласен, — кивнул Пафнутьев.
И с тех пор им стало хватать и полминуты — оба неожиданно для себя осознали, что тридцать секунд — это очень большое время.
— Здравствуйте, Евгений Владиславович, — Пафнутьев плюхнулся на сиденье и захлопнул за собой дверцу. Сегодня им хватило десятисекундной остановки.
— Рад вас видеть, Павел Николаевич, в добром здравии, — ответил Ковеленов, сворачивая вправо и вливаясь в общий поток транспорта. — Что нового в жизни?
— Сама жизнь каждый день поворачивается все новой стороной, — ответил Пафнутьев. — И все более неожиданной. А у тебя, Женя, все в порядке?
— Да, можно и так сказать.
— Появились крутые ребята, Женя… Очень крутые. Даже как-то непривычно.
— Чем занимаются?
— Угоняют машины. «Девятки» любят.
