Алексей Макеев - Неслабое звено
– Петр, – Гуров старательно отводил взгляд, – только одно мне скажи, пусть это против всех неписаных правил… Эта твоя «оперативная информация», она хоть раз еще и хоть в мелочах подтвердилась? А, к песьей матери, впрямую: насколько ты своему «тихарю» веришь? Да не стоит, не стоит… Сам же меня учил. А я что, даром пашу огород третий десяток лет? Можно иногда и урожай собирать, догадался вот я о твоей «внедренке», знаешь ли!
– Лев, – генерал говорил тихо и настолько медленно, что Гурову хотелось буквально физически, руками его подтолкнуть, – нет больше никакой «внедренки». Его убили, убили вчера, поздно вечером. Как раз когда ты улетал от Бунича. А я узнал об этом только сегодня утром, из оперсводки, за два часа до встречи с тобой. И только теперь, после того, как ты меня… – вот тут сработал знаменитый темперамент Орлова – он вдруг так хватанул кулаком по столу, что прославленная пепельница свалилась на пол, жалобно дзинькнув, – в дерьмо окунул, за что великое тебе спасибо, понял, что убили! А не сам… себя. Хоть кое-какие вещи в связи с его смертью я проверил сразу же, насторожили меня некие моменты, старого дурака. Теперь все ясно стало; жаль, что поздно!
Гуров молчал, понимая, что некоторые личные связи его шефа ох как далеко ведут!
– Когда-то, Лев Иванович, этот человек был мне ближе брата. Мы вместе дрались с людьми, о каких вы с Крячко и понятия не имеете. Хотя ты, может быть, имеешь. Я в курсе, что ты лично встречался с Карцевым. Но ты встречался, а мы с ним дрались! Нет, откуда ты именно этого моего друга мог бы вычислить? Был он в нашей системе, как был-то еще! А ты и не мог его знать: в те времена ты щенком еще оставался. Да, собака из щенка выросла классная. Это ты – собака, не обижайся на старика за сравнения. Он же из последних настоящих гончих псов старого закала, – Орлов снова переменился в лице, – который потом скурвился, причем не просто, а… Вспомни конец правления Щелокова – Чурбанова. Он ходил под расстрельной статьей, но спас-то его я, а если даже после такого начинают предавать, то мне остается только последний аргумент: самому себе – заметь! – девять грамм в лоб. Из органов он, конечно, вылетел со свистом, а знаешь, часто бывает – подаются такие вот вылетевшие в криминал, благо знают его насквозь. Да, для них всегда есть риск, что братва пронюхает об их героическом прошлом… хана. О нем вот не пронюхали. До больших высот он там не поднялся, но и сявкой не был, раза два-три мне сливал очень важную и качественную информацию.
– Так почему же сам себя убил – ты ведь так думал, нет?
– Тут слово «убил» не совсем подходит. Хотя… Жил он один. Пил он страшно, особенно последнее время. Интоксикация алкогольная, вызвавшая острую сердечную недостаточность. Вот и все. Но… Считай, что он был буквально залит водкой, до ушей! Нашли его таким. Сам ужрался до смерти? Я так и думал! А вот теперь думаю немного иначе. Опять же – у него тяжелые поражения почек, особенно правой, а на коже – ничего, я интересовался, мне буквально перед твоим приходом позвонили. Как будто били мешочком с песком. Сзади. И незаметно, наверняка. Отключка на полчаса гарантирована, а внешне, без вскрытия – хрен догадаешься.
– Так, хорошо, допустим, его отключили, а потом? Водкой заливали позднее. Перед смертью. Техника тут известная: воронка в рот, нос зажимают, а в воронку водочку пополам с водой заливают. Литр-полтора обычно. Хотя этот трюк и после смерти выполнить можно, правда, сложнее и только на свежем трупе. Берется грелка со шлангом, точно так же, как в больницах клизму ставят. Только наконечник вводится в глотку, даже еще глубже – в пищевод. Потом грелку с водкой повыше поднимают, ну и… под действием силы тяжести, как в школе учили. Тут главное – успеть в первый час после смерти, иначе ригидность глотательных мышц не позволит. Два вопроса, Петр: откуда ты вообще о его смерти узнал – это раз; и обнаружили ли на трупе какие-то телесные повреждения – следы пыток или еще что в таком духе, ну, ты понимаешь?
Генерал грустно усмехнулся:
– С первым вопросом – повезло мне, если это так можно называть… Фамилия редкая у него была, от одного африканского зверя производная, до сих пор удивляюсь, как он ее не сменил. Откуда этакое на российских просторах – ума не приложу. Ладно бы Львов там, Слонов…
– «Ага, – подумал Гуров, – впрямую ты говорить не хочешь, но я-то тоже кое-что из истории щелоковской катастрофы знаю. Так вот ты какой, северный олень… Привет, а точнее – земля тебе пухом, товарищ Жирафчиков Владимир Евгеньевич. Нет, ну кто бы мог такое предположить! Надо же, не врут иногда легенды…»
– Вот, – Орлов явно понял, что Лев догадался, о ком речь, – тут и споткнулся я об эту фамилию. Распечатку-то смотрел вполглаза, мог бы пропустить вполне, а р-раз – как подтолкнуло что-то!
Очень не нравился Гурову явственный налет мистики вокруг этого дела: «что-то подтолкнуло» генерала, в Котуни ему самому «что-то» примерещилось; а потом взяло да сбылось по самому поганому варианту; или хоть Маросейку проклятую взять с ее повышенной плотностью насильственных смертей на гектар в единицу времени. А уж если вспомнить, что в основе-то всех пакостей лежит кража не навороченного джипа, не золотого браслета с бриллиантами, а икон… Поневоле морозцем вдоль хребтины продерет!
– …а в плане телесных повреждений и прочих следов – ни-че-го! – продолжал Орлов, – но в контексте нашего разговора боюсь, что его не просто убили. Боюсь, с ним поговорить захотели, и разговор был…
* * *…Как же ему сейчас тяжело! Но еще раз предать Петьку он не может! Тогда, поначалу, в первый раз, его использововоли втемную. Грамотно использовали, талантливо даже. Подбросили эту лажу, он и поверил. Но теперь все карты разыгрываются впрямую, даже не по-шулерски – по-бандитски. От него просто потребовали назвать конкретную фамилию: да, еще раз выйти на Петра и вторично его… проинформировать. Тогда-то он понял все, весь этот гнусный, беспроигрышный замысел с двойной подставкой: и Орлова, и этого, как его? Набокова. Жаль, что не понял, кто за этой подлостью стоит, а теперь уже не понять, не дадут ему времени на понимание. Вообще ни на что не дадут.
Он отказался категорически, «доходчиво объяснил» двум вежливым молодым людям отчетливо приблатненного облика, что в такие игры не играет. Сглупил. Надо было соглашаться, а потом обходить сволочей «на кривой». Потому что вежливость молодых людей немедля куда-то подевалась… Да, просто так он не сдался, дрался славно, но куда уж ему в его возрасте против двух накачанных бандюков. Упаковали… Чем пшикнули, интересно? И на кой черт по почкам приложили? По злобище, что он их-таки отметелил чуток? Нет, скорее – чтобы в себя не пришел раньше времени. Все ж таки нагнал он на них страху, показал, на что способен! Но все равно – непрофессионально… И вот он здесь – непонятно где, в гостях непонятно у кого. Точнее, очень даже понятно. Как же его, бесчувственного, в машину загрузили? Да простенько. Подогнали тачку к подъезду; проверили, чтобы на лестнице было пусто. Что теперь остается? Грамотно убежать. Спрыгнуть, откинуться… Умереть. Так ведь не дадут, гады. Но живым он отсюда не выйдет, это и ежу понятно, а ему, с его-то опытом… Он посмотрел на руки, крепко и грамотно примотанные к подлокотникам кресла широкими махровыми полотенцами – чтобы, упаси боже, никаких следов! – горько усмехнулся… Следов оставлять эти сволочи явно не желали, даже тогда, в запале драки, он не получил ни одного серьезного, калечащего, заметного потом на трупе удара. Только по почкам под конец. Но это, похоже, мешочком с песком проделано. Следов не бывает, а эффект… тот самый. Да-а, поганое наше положение, Владимир Евгеньевич! Однако та самая старая закалка, о которой шестнадцатью часами позже в разговоре с Гуровым упомянет Орлов, характеризуя его, она сказывалась. Он даже сейчас, оказавшись в сложном, безнадежном, скорее всего, положении, был полон решимости пройти через это со всем достоинством, на которое способен..
Долго он боролся с подонками, затем пришлось самому стать одним из них, так уж распорядилась судьба, однако теперь вот продолжать эту мерзость, оставаться тварью, топить своего пусть теперь уже не друга, но человека, спасшего его, до сих пор верящего ему – нет! Этот номер не пройдет! Есть кое-что и поважнее жизни! Надо же, осознать это только перед неминуемым концом, ну не ирония ли судьбы, а?! Хотя… Можно попробовать сблефовать даже в этой поганой ситуации, только не переиграть, не сдаться слишком рано, не то просто не поверят. И торговаться о гарантиях. Значит, придется выдержать еще хотя бы два «сеанса». А потом он уступит. «Поползет». Ах, только бы выйти отсюда живым, он покажет этим шустрикам настоящую, подлинную, качественную кузькину мать!
– Что, па-а-скуда? А яйца-то небось поджались, тва-р-рюга, и слезки из глаз, а?! Так сделаешь или нет? Смотри, ур-род, это с тобой пока добром говорим, а будешь дальше Зою Космодемьянскую корячить – заканчивать будем! Я тебе твоих лихих маханий ручками-ножками не простил еще. До сих пор челюсть как чужая и руку оттоптал мне, сволочуга. Ишь, хрен старый, на погост пора, а как махаться еще может, а, Колян?! Колян на тебя тоже сердитый, вон до сих пор дышать не может полной грудью, все за ребра держится! И яйца ты ему почесал неслабо, зар-раза! Так что не кобенься, все равно я тебя заставлю петь то, что прикажем. А для начала, чтобы гм-м… взаимопонимание наладить, ты еще разик подышишь как следует. Давай мешочек, Колян, клиент упрямится!
