Стивен Соломита - Взмах ножа

— Сержант, — начал он.

— Сержант? — переспросил Мудроу. — Вытащи занозу из задницы. Или хотя бы намажь ее вазелином.

— Стенли, прости за то, что произошло. Но что я мог поделать?

— Ерунда. Они все равно чувствуют себя теперь идиотами. Не там ловят. — Он развалился в кресле. — Я тебе говорил, что переехал к Рите? В понедельник. И все нормально. Пока, А какого черта ты…

— Стенли, — сказал Эпштейн тихо, но решительно. — Я рад слышать, что с личной жизнью у тебя все в порядке, но собирался поговорить с тобой о другом.

— Я так и понял, — спокойно ответил Мудроу. — Мне сдается, что ты не будешь просить меня об одолжении, иначе сразу угостил бы меня пивом.

— Ладно, возьми там.

— А ты?

— Опять язва. Не могу.

— Жаль, — сказал Мудроу, открывая банку. — Так в чем дело?

— Я все время думаю об этой «Американской красной армии». То есть понятно, что они хотели взорвать раввина. Это мы с тобой знаем. Мне плевать, что пишут в газетах. Я говорил с капитаном Марино из Вильямсбурга, он сказал, что грузовик был обнаружен там задолго до того, как стало известно о том, что церемония переносится. Это значит, что они, Стенли, собирались угробить человек двести. Включая мэра. Это тебе не шуточки.

Мудроу раздраженно перебил его:

— Что ты хочешь этим сказать? Ты думаешь, я знаю, где эта проклятая «Красная армия»?

— Нет, не думаю. Я только знаю, что ты детектив. И я помню, как ты сказал, что можешь найти того грека, который убил Чедвика.

— Правильно, — сказал Мудроу. — И я тебе еще кое-что скажу. Когда я нашел труп Энтадоса, я вытащил из его кармана два билета в кинотеатр «Риджвуд» на Фреш-Понд-роуд.

— Ты написал об этом в отчете? — спросил Эпштейн, изменяясь в лице.

— Нет, а какая разница?

— Риджвуд — белый район, какого черта там делал Энтадос?

Мудроу доверительно улыбнулся, выбрасывая пустую пивную банку.

— Рад видеть, что ты остаешься детективом. Значит, тебе знакомо это ощущение — тебя снимают с дела, когда ты чувствуешь, что можешь наконец найти этого ублюдка. Я был в ФБР, и мне сказали, что я козел. Я вернулся, и ты отправил меня на поиск четырнадцатилетнего подростка. Дело закрыто. Забыл?

— Ты обязан был приложить эти проклятые билеты к отчету. — Эпштейн уже орал.

— Ну, не приложил я билеты к отчету. Какая разница? Тебе достаточно было сказать слово, и я бы без звука взял идентификат в камеру к Пако, получил бы портрет грека и двух его девок и вышел бы на охоту. Но что, если грек водил Энрике в кино в Риджвуде только потому, что живет неподалеку? А территория огромная: Мэспет, Глендейл, Миддл-Виллидж, Форест-Хиллз. Даже Лонг-Айленд-Сити, а может, и Вудхейвен. Это почти миллион человек. Ты можешь дать мне пару месяцев? Или у тебя в запасе есть еще малолетка для меня?

Эпштейн присел. Сражаться с таким аргументом смысла не имело.

— Беда в том, что мы так и не знаем наверняка, связан ли этот грек с террористами. Ты два месяца потратишь на поиск, а потом окажется, что человек ни в чем не виновен, что мы достучимся до какого-нибудь простого работяги, который исчез в то же самое время, когда убили Чедвика. Доказательств нет. — Он помолчал, потом встал, машинально подошел к холодильнику и вынул две банки пива. — Знаешь что? — продолжал он. — Ты самый ценный работник участка. Ты знаешь всех. Ты можешь сделать то, чего никогда не сможет никакой другой детектив. Смотри, как ловко ты разделался с тем парнишкой. Любой другой на твоем месте попросил бы установить круглосуточное наблюдение в квартале. Они бы арестовали всех подростков-пуэрториканцев в округе. А ты это все так, между прочим. Черт тебя побери, я горжусь тобой. А эти два билета в кино ни о чем не говорят. Может, он просто решил посмотреть фильм.

— У него нет машины, — сказал Мудроу, меняя решение.

— Ну и что?

— Как он попал в Риджвуд? Такие, как он, шляются по площади Таймс, а не ездят в Риджвуд, где ему запросто могут набить морду, появись он там один. Кто-то привел его туда. Возможно, он провел день-два у Джонни. Может быть, его там уговаривали. Может быть, у них это не получилось, и его убили. Обрати внимание — Риджвуд находится слишком далеко, это неспроста. Никто не поедет из Нижнего Ист-Сайда в Риджвуд просто так. Поедут те, кто там живет, или в гости, к знакомым. Дело в том, что они были любовниками. Возможно, грек привел его к себе, чтобы спокойно заняться сексом. Я не знаю, что было на самом деле. Знаю только, что ответ надо искать там, в том районе.

— Слишком много предположений, — сказал Эпштейн, качая головой. — Я не могу отпустить тебя надолго, особенно сейчас, когда у нас так мало фактов. Надо было тебе сказать об этих билетах, но теперь уже поздно, и, если когда-нибудь это всплывет, я поклянусь, что сегодняшнего разговора у нас не было. Мне нужно, чтобы ты поехал в Бреттлборо, Вермонт, на несколько дней.

— Бреттлборо? — У Мудроу вытянулось лицо. — Какого черта, капитан? Я только что переехал к Рите. Я сейчас не могу.

— Ты поедешь, Стенли. Там взяли Френки Бауманна за хранение мелкой дозы наркотиков. Кокаиновая пыль или что-то еще в этом духе. Дело плевое, но они не подчинились нашему требованию о выдаче. У нас здесь десять свидетелей, которые сами видели, как он зарезал свою подружку в баре. Это убийство, и я хочу, чтобы его вернули сюда.

— А почему я, капитан? Пусть поедет кто-нибудь еще.

Эпштейн усмехнулся. Разумеется, это было наказание, к капитан хотел, чтобы Мудроу это понял, несмотря на то что он все равно выбрал бы для такого дела именно Мудроу.

— Потому что Бауманн — это ключ к «Золотым бродягам».

«Бродягами» называла себя группа мотоциклистов, у которых была своя штаб-квартира в заброшенном здании на Седьмой улице. Они торговали крупными партиями героина. За пять лет существования банда укрепила свои позиции среди уличных преступников, и полиция надеялась только на то, что их ликвидируют «Молодые воины» — другая белая банда из Нижнего Ист-Сайда, но после первого же столкновения обе группировки стали сотрудничать. «Бродяги» покупали товар у мафии и продавали ее «Воинам», которые затем перепродавали его на улице. «Воины» были обычной уличной бандой. Они поддерживали свою репутацию безжалостных убийц, а «Бродяги» были хорошо организованы и довольно неохотно принимали новых членов и так же нехотя шли на контакт с поставщиками. Арест «Бродяг» был голубой мечтой Эпштейна и Мудроу, и, собственно говоря, Мудроу с головой ушел в работу над этой проблемой, хотя о Рите не забывал. Не важно, поедет он в Бреттлборо или нет, но дело требовало подробного обсуждения. У истоков «Золотых бродяг» стояли трое: Пит Кросетти, Джилли Бейкер и Френки Бауманн.

— Так в чем там дело? — спросил Мудроу, чувствуя, что попался на крючок.

— Сейчас Бауманну светит минимум тридцать пять лет. Ему сорок, и на нем висят еще два дела. Дела его хуже некуда. Море крови, Стенли. Судьи в таких случаях дают на всю катушку.

Мудроу пожал плечами.

— Если кто того и заслуживает, так это Френки Бауманн. Он все это затеял, все знают.

— Это только доказывает: что он и есть наш ключ к «Бродягам». — Эпштейн говорил спокойно, но вдруг улыбнулся, хотя изо всех сил старался быть серьезным. — Сколько мы этого ждали? Четыре года? — Он наклонился через стол к Мудроу и прошептал: — Я уже говорил с окружным прокурором. Если мы берем «Бродяг», Бауманна обвиняют в непреднамеренном убийстве, и он получает десятку. Подумай об этом, Стенли. Мужику уже сорок. Если он получит по полной, он не увидит света Божьего до семидесяти пяти лет, а это многовато для мошенника.

— Так почему же все-таки я? — поинтересовался Мудроу.

Тут капитан заговорил еще тише, заставляя тем самым Мудроу пододвинуться ближе.

— Сейчас он уверен, что его взяли за наркотики. Как думаешь, что с ним сделается, когда он увидит тебя? Он мужик не из трусливых, но я хочу, чтобы у него сердце выпало в ботинок, когда он услышит, что его ожидает. И тогда он будет готов.

Мудроу молча потягивал пиво.

— А как мы доберемся до банды? Если ты хочешь внедрить кого-то, придется привезти Бауманна к его ребятам, и тогда он смоется.

Разволновавшись, Эпштейн резко откинулся в кресле.

— У нас уже есть парень, который на нас работает. Подросток, черный. Вильямсон. Ты его знаешь?

— Конечно. — Мудроу улыбнулся. — Я однажды избил его по ошибке. Это укрепило его репутацию. Я из него чуть душу тогда не вынул.

— Ладно, — продолжал Эпштейн. — Мы заставим Бауманна познакомить Вильямсона с его компанией. Как покупателя. Вильямсон уже год, как внедрился, он вне подозрений. Выпустим Бауманна под залог, а Вильямсон ему поможет. Или пусть Бауманн приедет в город, а Вильямсон его спрячет.

— Ничего из этого не выйдет, и ты сам знаешь. Если ты хочешь, чтобы Бауманн помог, надо сделать так, чтобы на волю он вышел законно, а когда окажется на свободе — тут уж ищи ветра в поле. Он же не из трусливых, сам говорил. Вот послушай: у меня в предварилке сидит некий Питер Чанг, который стучал мне до тех пор, пока Френки Розен не посадил его за пару унций дури. Он не может внести залог и ждет, чтоб, я ему помог. Давай предложим Бауманну сделку, но обвинение сразу не снимем. Посадим ему Чанга, пусть они покорешатся или даже станут любовниками. Затем оттуда Бауманн представляет Чанга «Бродягам». Чанг выходит под залог, собирает деньги у ростовщиков его родного Чайнатауна и возвращается в дело, покупает товар в шайке своего кореша — тут мы как раз и подоспеем. — Мудроу помолчал. — Ведь если Бауманна выпустить, даже я ничего не смогу сделать.