Линда Фэйрстайн - Ничего хорошего

— Хорошо. — Мерсер что-то нацарапал в блокнот. — Значит, так, ваш фотограф заснял тут целый фильм, и криминалисты тоже. Джордж Зотос просмотрел горы бумаг. Не похоже, что она часто развлекалась. Использовала гостиную скорее как кабинет. Вон тот шкаф, слева, весь заставлен книгами, а правый — забит папками и разной фигней для медицинского колледжа. Мы просмотрели большую часть этого хлама. Но ты не тушуйся, делай свое дело, я буду рядом. Скажешь, если тебе понадобятся фотографии.

Я начала с кухни. Как и у меня, полки и шкафчики в ней были полупустыми. Стандартное дорогое оборудование — кастрюли и сковородки «Куизинарт» и «Калфалон», ножи «Хенкель», импортная кофеварка — все выглядело так, будто совсем не использовалось. В этом я прекрасно понимала Джемму Доген.

— Тут мы тоже все осмотрели, Куп. Зотос сделал перепись содержимого холодильника, но затем выкинул список. Обезжиренное молоко, морковь, кочанный салат. Смотри — не смотри, это нам ничем не поможет.

Я вернулась в спальню и села в кресло, которое стояло у прикроватной тумбочки. Кровать была аккуратно застелена, на покрывале ни единой складки. Либо Джемма встала, как обычно, и заправила постель после пробежки, либо она так и не вернулась вечером домой.

Я взяла с тумбочки книгу — тонкий справочник по травмам позвоночника, недавно изданный университетом Джона Хопкинса. Содержание книги казалось таким же мрачным, как и наше расследование. Я просмотрела страницы, уголки которых Джемма Доген загнула, и прочитала то, что она подчеркнула, но ничего не поняла и вернула книгу на место.

Я отодвинула дверь шкафа-купе, чтобы посмотреть, в чем доктор Доген выходила в свет. С одной стороны висели темные костюмы без рисунка и украшений — обычная безликая одежда. С другой хранились повседневные веши — брюки цвета хаки, простые хлопчатобумажные рубашки и пиджаки. На полу шкафа стояли всевозможные кеды, теннисные туфли и несколько добротных английских туфель-лодочек. Последние Джемма, наверное, надевала на рабочие встречи. О такой обуви моя мать говорила: удобная, но без фантазии. Несколько белых медицинских халатов, чистых и накрахмаленных, отделяли рабочую одежду от повседневной. Я потрогала рукав синего шерстяного пиджака. Мне не давал покоя вопрос, приходил ли кто-нибудь в морг за телом Джеммы Доген и не надо ли подобрать костюм для похорон.

Я вернулась в гостиную. Мерсер встал из-за стола, где просматривал содержимое папок, и предложил мне занять его место.

— Эту почту принесли сегодня. Мне отдал ее привратник, когда я поднимался второй раз. Коммунальные счета, счета за кабельное телевидение, уведомление из «Чейз-Банк», открытка от бывшего мужа из его путешествия в Гималаи. Прочти, похоже, он собирался встретиться с ней в Англии через несколько недель. Медицинский симпозиум в Лондонском университете. Захватим это с собой, чтобы отдать Петерсону.

— Хорошо. — Я просмотрела почту, мне понравилось, что у Джеммы такие цивилизованные отношения с мужем, ведь он написал, что будет рад увидеть ее вновь. Большинство моих знакомых не могли похвастаться подобными отношениями с бывшими. Я улыбнулась этой мысли, но тут же с грустью поняла, что Джеффри, возможно, даже не знает, что случилось с Джеммой.

Мерсер отошел в сторону и теперь изучал шкаф с книгами. Со своей обычной дотошностью он начал переписывать названия и краткое содержание книг, а я открыла ящики стола, чтобы просмотреть календари и ежедневники.

— Эта дамочка была очень серьезной, Купер. Здесь нет почти ничего, что не касалось бы медицины или ее профессии. Небольшая коллекция классики, вроде той, какую ты любишь. Джордж Эллиот, Томас Харди. Есть еще диски. Очень много немецких опер и Баха. Представь себе, ни одного сборника джаза или попсы! Слишком уж пресно, на мой взгляд.

— Мерсер, я что-то не припоминаю, у нее в офисе есть компьютер? — Меня удивило, что здесь его нет.

— Ага, его содержимое тоже изучают. Дома доктор Доген компьютер не держала, поэтому ничего странного, что она часто задерживалась в медицинском колледже. Когда мы были там прошлым утром, то практически все, с кем мы говорили, сообщили, что она любила работать по ночам, когда никто не мешал. К несчастью, это было известно всем, кто ее знал.

Я подкатилась на стуле к встроенному шкафу, напротив того, что изучал Мерсер. Нижняя часть представляла собой комод с ящиками для папок. Некоторые папки отличались по цвету и все были расставлены по годам. Это единственное, что я поняла, но в целом принципы расстановки остались для меня тайной. Как и Мерсер, я открыла блокнот и попыталась составить список документов и их видов.

— Странно, Джемма была так логична во всем, а тут я не вижу смысла. Не могу представить себе систему, по которой она находила нужный материал. Здесь одних только папок, помеченных «Профессиональная этика», штук двадцать...

— Угу, это была одна из ее специализаций, Куп. Она читала лекции по этой теме.

— Хорошо, но она воткнула между ними и двумя папками, озаглавленными «Регенеративные ткани», еще одну, помеченную «Игры Мет».

— Она любила пошутить, да?

— Да, но секретарша ей не помешала бы. Организовала бы тут все. Представь, ты собираешься обновить абонемент на бейсбол, а папка затерялась где-то в регенеративных тканях мозга. А в другом ящике полно материалов про оборудование для бега. Да уж, моя Лора, например, такого не допустила бы. Она бы сложила все о мозге в один ящик, а про спорт — в другой.

От просмотра бирок на папках и их пролистывания у меня зарябило в глазах. Я хотела понять Джемму Доген, но ни один из этих документов не имел для меня смысла и не будет иметь, если не окажется важной уликой для расследования.

Мерсер фотографировал предметы на столе, а я встала и потянулась.

— Мне нужно еще несколько снимков, чтобы мы знали, как здесь все было изначально, — заметил он.

— С ее родственниками все равно придется разговаривать, и мы должны будем показать им квартиру, так что фотографии придутся кстати.

— Ты можешь приходить сюда, когда пожелаешь. Рента оплачена до апреля, поэтому Петерсон не хочет, чтобы тут что-то трогали, пока мы не узнаем, кто является наследником. И еще мы должны выяснить, была ли она случайной жертвой или планировали убить именно ее.

В марте темнеет рано, и город успел утонуть в ночи, пока мы с Мерсером разбирали личные вещи Джеммы Доген. Шел седьмой час, и мне следовало присутствовать на небольшом приеме в Ленокс-Хилл в честь моей лекции в этой школе, организованном правлением в кабинете директора.

Мерсер несколько раз щелкнул фотоаппаратом, снимая гостиную в разных ракурсах. Свет от вспышки отразился от блестящей поверхности небольшого золотого предмета, и я подошла посмотреть, что так ярко сияет в этой тусклой комнате.

— Не нервничай, Купер. Это не украшение.

С третьей полки шкафа Мерсер взял черную подставку длиной в фут и прочитал надпись на прикрепленной к ней бронзовой табличке: «Джемме Доген, в честь вступления в Орден Золотого Скальпеля. 1 июня 1985 года. Королевское медицинское общество, Лондон, Англия».

Медицинский скальпель из чистого золота со стальным лезвием был водружен на подставку из черного дерева. Я взяла вещицу в руки, чтобы полюбоваться.

— Понимаешь, каким выдающимся хирургом она, по всей вероятности, была, если уже в молодости заслужила такую награду?

Я представила себе зал, полный пожилых английских докторов в очках и париках, вручающих молодой талантливой женщине золотой символ своего уважения.

— Выглядит весьма опасным, но при этом очень красиво, ты не находишь?

— Черт, для нее же было бы намного лучше, если бы она хранила это у себя в офисе. Может, тогда у нее был бы шанс оказать сопротивление.

Но мы оба знали, что это не оружие. Это был инструмент женщины, которая спасла не один десяток человеческих жизней.

Я поставила награду обратно на полку и сказала, что готова уходить. Мы оделись, погасили свет, и я закрыла дверь, пока Мерсер вызывал лифт.

Я распрощалась с Мерсером в шесть тридцать. Он высадил меня у школы имени Джулии Рикман, и я поспешила внутрь, чтобы найти распорядительницу мероприятия.

В шестидесятых и семидесятых годах, на которые пришлись мои детство и юность, разговоры о сексуальном насилии были табу. Изнасилование считалось преступлением, которое, как гласило общественное мнение, не могло произойти с «хорошими девочками» — с нашими сестрами, матерями, дочерьми, подругами. Считалось, что жертвы «сами виноваты», и если это с ними случалось, то они не должны были об этом распространяться. Если они не станут об этом говорить, то, возможно, все пройдет само собой.

Все законодательные реформы в этом направлении произошли в последние двадцать лет. Но оказалось, что законы изменить легче, чем общественное мнение.

Поэтому мы с коллегами проводили много времени, рассказывая людям о том, что составляло наши рабочие будни. Наша аудитория — религиозные организации, школы, колледжи, университеты, профессиональные клубы, гражданские организации — каждый из слушателей мог в любой момент быть избран присяжным по делу нашего профиля. И приходят они в зал суда со своими убеждениями и предрассудками насчет таких преступлений — вот где могут оказаться полезными посеянные нами семена.