Донна Леон - Неизвестный венецианец
– Второй человек, имя которого я упоминал, Леонардо Маскари, в понедельник был обнаружен мертвым на пустыре под Местре.
– Тоже трансвестит?
– Вроде бы.
– Ну и какая тут связь?
– Этот парень, клиент Сантомауро, узнал Маскари на фотографии, хотя и не сознался в этом.
– Откуда ты знаешь?
– Поверь мне, Дамиано, я знаю. Я достаточно повидал таких, как он, я не могу ошибаться. Он узнал Маскари, но сделал вид, что нет.
– Как его зовут?
– Я не вправе открывать его имени.
– Ах, Гвидо, – укоризненно воскликнул Падовани и подался вперед со своего кресла, – у меня есть несколько знакомых мальчиков из Местре. Раньше у меня их было больше. Раз уж я твой консультант по делам гомосексуалистов, – он произнес это без тени иронии или осуждения, – я должен знать его имя, иначе я не смогу ничем тебе помочь. Я обещаю, что сохраню его в тайне. – Брунетти молчал. – Гвидо, это ты мне позвонил, а не я тебе. – Падовани поднялся. – Пойду положу пасту. Пятнадцать минут, и ужин готов.
Пока Брунетти ждал, его внимание привлекли книги, занимавшие одну из стен. Он вытащил альбом с фотографиями археологических находок в Китае и уселся с ним обратно на диван. Вскоре вернулся Падовани.
– A tavolo, tutti a tavolo. Mangiamo, [32] – возгласил он.
Захлопнув книгу, Брунетти поставил ее обратно на полку и пошел к столу.
– Садись вот здесь, слева, – скомандовал Падовани и стал накладывать ему в тарелку макароны.
Брунетти дождался, пока он положит и себе, и принялся за еду. Помидоры, лук, кубики pancetta [33], немного pepperoncino [34] вместе с penne rigate – его любимой твердой пастой.
– Очень вкусно, – искренне похвалил он, – я люблю pepperoncino.
– Я рад, что тебе нравится. Я боялся переперчить.
– Нет, что ты, в самый раз, – промычал Брунетти с набитым ртом.
Когда на тарелке ничего не осталось и Падовани стал подкладывать, он сказал:
– Его зовут Франческо Креспо.
– А… как это я раньше не догадался, – устало вздохнул Падовани. А затем, с куда большим интересом, спросил: – Ты уверен, что соус не слишком острый?
Брунетти отрицательно покачал головой и прикончил вторую порцию. Видя, что Падовани тянется за большой ложкой, Брунетти закрыл ладонями свою тарелку.
– Ешь, а то больше почти ничего нет, – настаивал хозяин.
– Нет, правда, хватит, Дамиано.
– Ну как хочешь. Только пусть Паола не ругает меня потом, что я уморил тебя голодом.
Он взял обе тарелки и пошел на кухню. Прежде чем снова усесться за стол, он два раза уходил и возвращался. В первый раз он принес жареную грудку индейки, завернутую в pancetta, с картофельным гарниром, а затем большое блюдо тушенного в оливковом масле перца и салатницу, полную свежих овощей и зелени.
– Ну вот, это все, – объявил он, и Брунетти послышалось в этом извинение за столь скромное угощение.
Брунетти положил себе мяса с картошкой. Падовани наполнил бокалы и тоже принялся за индейку с картофелем.
– Креспо, я полагаю, родом из Мантуи. Года четыре назад он поехал в Падую учиться на фармацевта, но быстро понял, что, следуя своим природным наклонностям, он добьется гораздо больших успехов в жизни, чем если будет грызть науки, и что лучше всего найти какого-нибудь состоятельного господина, который станет его содержать, купит ему квартиру, машину, будет оплачивать счета и все такое. Взамен от него потребуются сущие пустяки. Изредка, когда патрону удастся улизнуть на минутку с работы, с совещания в городском совете, и от жены, они будут проводить время вместе. В то время ему было лет восемнадцать. И он был прехорошенький.
Падовани замер на мгновение, подняв вилку.
– Знаешь, он напомнил мне Вакха у Караваджо – прекрасный, но слишком искушенный и уже отчасти порочный. – Падовани положил перец Брунетти, потом себе. – Последнее, что я слышал о нем, так это то, что он связался с каким-то бухгалтером из Тревизо, а потом бухгалтер его крепко избил и выгнал, поскольку Франко – неисправимый потаскун. Не знаю, с чего он подался в трансвеститы. Я никогда не понимал, что в них толку. Если уж ты хочешь бабу, так бери бабу.
– Возможно, это род самообмана. Человек желает верить, что это женщина, – предположил Брунетти, вспомнив теорию Паолы. Теперь она представлялась ему не лишенной смысла.
– Вероятно. Но как это печально, а? – Падовани, отставив тарелку, откинулся на спинку кресла. – Мы и так все время себе врем – в любви, в поступках, в мыслях. Но хоть в постели-то можно не врать? Господи, это не так уж и трудно. – Он взял салат, посолил, добавил оливкового масла и напоследок сбрызнул уксусом.
Брунетти отдал ему свою тарелку и взамен получил тарелку для салата. Падовани подвинул ему салатницу:
– Угощайся. Десерта не будет. Только фрукты.
– К счастью, я неприхотлив, – пошутил Брунетти.
Падовани рассмеялся.
Брунетти положил себе две ложки салата, а Падовани себе – и того меньше.
– Что ты знаешь о Креспо?
– Я слышал, что он одевается, как женщина, и называет себя Франческой. Но я не знал, что он докатился до виа Капуччина. Или до городских парков?
– Он бывал и там и там. Хотя сейчас, по-моему, ему нет нужды шляться по улицам и паркам. У него отличная квартира в хорошем районе, и на двери его фамилия.
– Фамилия на двери может быть любая, – заметил Падовани. – Зависит от желания того, кто платит ренту. – Он был явно более осведомлен в этом вопросе.
– Пожалуй, ты прав, – согласился Брунетти.
– Ну вот, больше я о нем ничего и не знаю. Он не мерзавец. По крайней мере, не был таким, когда мы с ним общались. Но трусливый, слабовольный, легко внушаемый, а это не лечится. Так что он вполне может соврать, если почует выгоду.
– Как и большинство из тех, с кем мне приходится иметь дело, – сказал Брунетти.
– Как и большинство людей, с которыми нам всем постоянно приходится иметь дело, – с улыбкой уточнил Падовани.
Брунетти мрачно усмехнулся. Падовани и тут был прав.
– Я принесу фрукты.
Собрав со стола посуду, Падовани пошел на кухню и вскоре вернулся, неся голубую глиняную вазу с шестью большими персиками, которую поставил перед гостем. Затем Брунетти получил очередную чистую тарелку, взял персик и стал его очищать ножом и вилкой.
– Как насчет Сантомауро? – спросил он, не отрываясь от дела.
– Ах! Президента – или как его там величать – Лиги по защите нравственности? – Последние Слова Падовани произнес торжественным басом.
– Да.
– Понимаешь ли, я достаточно о нем наслышан и уверяю тебя, что когда впервые Лига заявила о своем существовании и о своих целях, то людей определенного круга все это сильно позабавило. Ну, как, например, нас всех раньше в кино забавлял Рок Хадсон, покушавшийся на честь Дорис Дэй [35]. Да и до сих пор не перевелись такие бравые парни среди актеров, возьми хоть наших, хоть американцев.
– Ты хочешь сказать, что это общеизвестно?
– Ну, и да и нет. Большинство из нас в курсе, но мы и поныне блюдем наш кодекс чести и не носимся со старыми школьными сплетнями, как политики. Будь это иначе, некому было бы заседать в правительстве, ну или, скажем, в Ватикане.
Брунетти был рад увидеть прежнего Падовани, то есть веселого живого остряка, каким, он полагал, является настоящий Падовани.
– Но организация вроде Лиги? Как ему удалось обмануть их?
– Интересный вопрос. Однако если оглянуться на прошлое Лиги, то можно увидеть, что в ее младые годы Сантомауро был не более чем eminence grise [36]. На самом деле, мне представляется, что вначале его имя не было связано с Лигой, по крайней мере официально. Это произошло лишь два года назад. А в прошлом году он пошел на повышение, когда его избрали домоправительницей, экономкой, или как там называется его должность? Gran priore [37]? Что-то помпезное, в этом духе.
– Почему же тогда все молчат?
– Наверное, потому, что Лигу мало кто воспринимает всерьез. По-моему, это непростительное заблуждение.
Падовани внезапно помрачнел.
– Почему?
– Потому что я считаю, что политическое будущее за такими группами, как Лига, малютками, которые добиваются расчленения более крупных объединений, растаскивают их по кусочкам. Видишь, что сделали с Восточной Европой, с Югославией? А у нас? Посмотри: наши политические партии так и норовят развалить Италию, чтобы на месте единой страны стало много мелких независимых государств, как раньше.
– А ты не преувеличиваешь, Дамиано?
– Если только самую малость. Конечно, на поверку вполне может оказаться, что Лига по защите нравственности состоит из дюжины безобидных старушек, которые любят собраться за чашкой кофе и повздыхать о старых добрых временах. Но для чего тогда вся эта конспирация? Почему никто не знает ни сколько там членов, ни кто они, ни что они делают в этой самой Лиге?
Подозрительность у итальянцев в крови. Они всасывают ее с молоком матери. Заговоры мерещатся итальянцу повсюду. Если несколько человек собираются вместе и почему-либо не объявляют во всеуслышание о том, чем они намерены заняться, их сразу же начинают подозревать в политиканстве, экстремизме, сепаратизме и прочих грехах, как это было с иезуитами или Свидетелями Иеговы. А с иезуитами так обстоит до сих пор, вспомнил Брунетти. Да, заговор всегда покрывает тайна, но Брунетти был не склонен полагать, что тайна обязательно указывает на заговор.
