Станислас-Андре Стееман - Болтливая служанка. Приговорённый умирает в пять. Я убил призрака
— Это… это неслыханно! — закудахтала дама. — Кто вы такой? Что вам угодно? По какому праву вы осмеливаетесь врываться к нам и… и…
Но Лежанвье не слушал ее, перенеся все внимание на Маршана.
— Я считаю, что Лазарь невиновен. Нам остается всего лишь несколько часов, чтобы добиться отсрочки казни, которая, как вам известно лучше меня, назначена на завтра, на пять утра… В высших интересах вашего клиента соблаговолите отправить эту даму и отложить все ближайшие встречи.
Мэтр Маршан, высокий, худой, с хмурым, недоверчивым выражением лица, по-совиному заморгал глазами под стеклами очков с двойными линзами.
— Послушайте, мэтр!.. Несмотря на все уважение, что я питаю к вам как к старшему…
— Оставьте свое уважение, Маршан, и отпустите своих клиентов. Дорога каждая минута.
Лежанвье, в эту исключительную минуту вновь ставший Великим Лежанвье, изъяснялся с такой властностью, что зрелая дама, оторопев, шмыгнула в дверь, прикрывая лицо сумочкой, как щитом.
— Поторопитесь распорядиться! — не отставал Лежанвье, видя, что Маршан еще колеблется. — Дорога каждая минута.
— Ш-м! — с сомнением хмыкнул адвокат защиты после того, как Лежанвье закончил свое ошеломляющее признание. — Короче говоря, вы признаете себя виновным в лжесвидетельстве, на основании которого мой клиент был приговорен к смертной казни?
— Совершенно верно. Я знал — или, во всяком случае, полагал, — что Лазарь виновен в одном убийстве, в котором его благодаря мне оправдали. Из элементарного стремления к справедливости я решил, что он должен заплатить за другое, в котором он, кстати, пытался обвинить меня самого. Мысль о том, что совершить это убийство мог кто-то третий — и ускользнуть от правосудия, — пришла мне в голову гораздо позже. Быть может, слишком поздно…
Мэтр Маршан машинально пододвинул своему посетителю коробку гаванских сигар.
— Я понимаю, но обычно вы соображаете быстрее… Печальный конец госпожи Лежанвье, арест и осуждение моего клиента — всё это события не вчерашнего дня… Как получилось, что вы не испытывали ни малейших угрызений совести на процессе и спохватились только сейчас, накануне казни?..
Лежанвье сотни раз задавал себе этот вопрос. Как объяснить Маршану, что после вынесения приговора он словно провалился в яму, такую глубокую, что из нее уже не выбраться, и отлеживался там подобно раненому зверю?
— На процессе меня ослепляла страсть. Лазарь действительно появился в домике после меня, но тогда я был уверен, что он подстроил мне западню… Теперь я вижу, что он такой же убийца Дианы, как и я сам…
— Это всего лишь субъективное предположение, основанное на вашей впечатлительности и чрезмерных угрызениях совести! — возразил Маршан. — Когда вашим глазам предстало неожиданное зрелище — мертвая госпожа Лежанвье, — Лазарь и в самом деле предпринял последнюю попытку шантажа… То, что вы дважды выстрелили в окно домика, чтобы поднять тревогу, по сути дела ничего не меняет.
— Прошу прощения! Я ведь еще вложил револьвер Дианы в руку бесчувственного Лазаря, позаботившись о том, чтобы на рукоятке отпечатались его пальцы…
— А откуда известно, что на этом револьвере еще раньше, когда он валялся на полу, не было отпечатков пальцев Лазаря?
— Будь Лазарь настоящим убийцей, он не бросил бы оружие или, во всяком случае, тщательно бы его вытер…
— А откуда известно, что он этого не сделал и вы интуитивно не восстановили статус-кво? Да полно вам, мэтр! Вы только представьте себе, что было бы, если бы приходилось пересматривать дело всякий раз, когда одного из свидетелей начинали одолевать запоздалые угрызения совести!
— Я не просто один из свидетелей, и вам это прекрасно известно. Я лжесвидетель, намеренно извративший истину, чтобы отправить подсудимого на эшафот!
Маршан покачал головой:
— Но не способный существенно изменить ход событий, дорогой мэтр! Лазарь, уж простите меня, был любовником госпожи Лежанвье, и я, по правде говоря, удивлен, что вы так благодушно к нему настроены! Как явствует из записки, которую показал вам Лазарь, в тот день они с вашей женой встречались. Госпожа Лежанвье, по всей видимости, пригрозила любовнику револьвером. Лазарь вырвал оружие из ее рук и то ли нечаянно, то ли, скорее всего, сознательно выстрелил в нее… Кто убил однажды, будет убивать и дальше…
Лежанвье провел ладонью по лбу.
Кто теперь защищает Лазаря? Защита или обвинение?
— Иными словами, с учетом моего почтенного возраста и запоздалых рефлексов вы полагаете, что я плету вздор?
— Ни в коем случае, дорогой мэтр! Подобный поступок делает вам честь, и я весьма признателен вам за… — Маршан поднял сухую епископскую ладошку. — Я только опасаюсь, что предотвратить печальный исход мы не в состоянии.
— Попытаться спасти человека от смерти никогда не поздно.
— Но у нас так мало времени…
— Тем более следует поторопиться.
Под пристальным взглядом Лежанвье Маршан смешался. За кого старикан его принимает? За человека, боящегося сложностей, покорно мирящегося с тем, что дело проиграно? Он пошел на попятный:
— Только не поймите меня превратно, мэтр! Само собой разумеется, я целиком и полностью предан интересам моего клиента. Просто из уважения к вам я счел себя обязанным высказать возражения — те же, что приведет генеральный прокурор Кассационного суда… Ну и вы, конечно, понимаете, что подобный демарш для вас равносилен моральному самоубийству?
Лежанвье утвердительно кивнул. Это самоубийство так и так будет уже не первым…
— И что, помимо прочего, вы рискуете и тем, что вам предъявят обвинение в лжесвидетельстве, а может быть, и в…
— Понимаю.
— В таком случае — что ж… — вздохнул Маршан, давая понять, что исчерпал аргументы, и нажал на клавишу переговорного устройства. — Клара? Позвоните генеральному прокурору Кассационного суда. Если он ответит, соедините его со мной. Если его не окажется на месте, узнайте час и место, где я могу с ним встретиться. И поторопитесь, речь идет о деле чрезвычайной срочности…
— О жизни и смерти, — подсказал Лежанвье.
— О жизни и смерти, — послушно повторил Маршан.
Двое мужчин молча ждали, пока из интерфона не прозвучал вызов.
— Да, — ответил Маршан. — Вот как? Надеюсь, вы были настойчивы?.. Так… Прокурора нет на месте, — сказал он Лежанвье. — Его секретарша не знает, где его искать. Ей он сказал, чтобы она не ждала его, если к шести часам он не вернется. Она предполагает, что он собрался ужинать у друзей. Что будем делать?
Такого поворота Лежанвье не ждал. Если придется бороться еще и с невезением… Он ослабил узел галстука, и в этот миг острая боль словно кинжалом полоснула его грудь.
— Вызовите сюда вашу крашеную блондинку, — хрипло проговорил он. — Пусть она запротоколирует мои показания… А потом мы отправимся к прокурору домой и будем ждать его столько, сколько понадобится…
— Я, нижеподписавшийся, — диктовал он минуту спустя, съежившись в своем кресле, — Лежанвье Вернер-Лионель, родившийся в Каоре первого января одна тысяча девятьсот восьмого года, адвокат, свидетель обвинения по делу Лежанвье-Лазаря, перед свидетелями со всей ответственностью заявляю…
Телефон зазвонил, когда Жоэлла уже уходила. Швырнув свою куртку с капюшоном на стул, она сняла трубку:
— Да?
Это оказался мэтр Маршан. Он заклинал ее не волноваться, но был вынужден сообщить ей плохую весть:
— Мэтр Лежанвье…
«Это должно было случиться!» — думала Жоэлла, молча слушая адвоката. И все же теперь, когда это случилось, она испытала болезненное чувство потери. Вэ-Эл, хоть и не признавался в этом самому себе, уже год боролся со смертью. Но почему у него не нашлось сил побороться еще несколько часов?
— Я еду! — бросила она напоследок.
Пять минут спустя она сидела за рулем «мерседеса».
У двери стояла машина «Скорой помощи», и в кабинете мэтра Маршана пахло бедой. Мадемуазель Клара в панике бестолково металась из комнаты в комнату. Двое санитаров в белых халатах готовились поднять носилки, на которых неподвижно покоилось тело мэтра Лежанвье. Всем распоряжался лысый, болезненного вида доктор, приехавший по срочному вызову.
— Скажите… он еще дышит? — спросила Жоэлла.
— Да, — буркнул доктор. — Как рыба, вытащенная из воды. Вы его дочь?
Жоэлла не отвечая склонилась над носилками.
— Вэ-Эл! Ты меня слышишь?
Лежанвье шевельнул веками, но тут вмешался доктор:
— Попозже, мадемуазель! Мы будем делать все возможное, но… Несите осторожно! — повернулся он к санитарам. — Малейшее сотрясение может оказаться для него гибельным. Идите на цыпочках.
Жоэлла без сил рухнула в кресло — может, у нее тоже больное сердце? — и закурила сигарету.