Эд Макбейн - Отрава
— Если бы я знал, — покачал головой Карелла.
— Мне нужна защита полиции, — сказал Райли.
Глава 9
То же самое понадобилось и Чарльзу Ингерсолу Эндикотту младшему.
В одиннадцать часов дня той же пятницы 4 апреля, внимательно все обдумав и обсудив со своими партнерами в компании «Хаккет, Роллингз, Пирсон, Эндикотт, Липстейн и Марш», он позвонил в участок и поговорил — не с Уиллисом, который в тот момент был еще в постели с Мэрилин Холлис, — а с Кареллой, только что вернувшимся после своей короткой встречи с Нелсоном
Райли. Адвокат сообщил, что ему и его коллегам кажется что кто-то регулярно убивает друзей Мэрилин Холлис — кстати, обратил ли Карелла внимание на то, что второе убийство произошло именно в День Смеха? — и может быть, учитывая то, что он является одним из ближайших друзей Мэрилин, полиция на некоторое время обеспечит его безопасность? Не кажется ли Карелле, что он, Эндикотт младший, может стать следующим в этой цепочке убийств?
Честно говоря, Карелла считал Эндикотта очень даже возможным кандидатом на уничтожение, однако ответил ему лишь то, что обязательно проконсультируется со своим начальством (выражение, чем-то напоминающее витиеватый стиль юристов) и, как только будет принято решение, тут же с ним свяжется.
— А где, черт побери, этот Уиллис? — спросил лейтенант Бернс.
— Его дежурство начинается с четырех, — ответил Карелла.
— Тогда какого черта ты здесь делаешь?
— Хочу получить ваше место, — улыбнулся Карелла.
— Ради Бога, — ответил Бернс.
— Что мне сказать Эндикотту? И Райли?
— Так, значит, они заволновались?
— А вы бы на их месте? Бернс пожал плечами:
— Я слишком давно вращаюсь в этом мире. Если станешь все время бояться, что когда-нибудь вылетишь из окна небоскреба и разобьешь голову, то в два счета сойдешь с ума. Ну какова вероятность того, что этот парень подумает пришить еще двоих? Думаю, одна на миллион.
— Ну, если быть одним из этих двоих, то вероятность становится намного больше.
— И что они просят? Круглосуточное дежурство? В три смены?
— Они ничего определенного не говорили.
— А это значит, что мы должны снять шесть человек с их заданий. И у меня нет свободных шести человек, это уж точно. Особенно теперь, когда погода улучшилась и все тараканы повылезли из щелей.
— Можно использовать постовых.
— В гражданской одежде. Как только он увидит синюю форму, то моментально смоется — только его и видели.
— Так в этом-то и весь смысл.
— Нет. Задачей наших людей (если уж мы их туда отправим) должна быть не защита двух перепуганных типов. Если мы будем посылать полицейских на защиту каждого, кто считает, что его собираются убить, то у нас не останется людей на все остальные дела. Но я согласен на круглосуточное дежурство только потому, что, если этот тип действительно сделает еще одну попытку, у нас будет под рукой человек, способный его схватить. Надо посмотреть, не сможет ли капитан Фрик выделить шестерых постовых. А пока держите постоянную связь с Эндикоттом и Райли.
Через час, несмотря на возражения капитана Фрика, было принято решение, что шестерых постовых снимут с участков и в гражданской одежде отправят на круглосуточное дежурство по охране Эндикотта и Райли. Фрик (поскольку тараканов из щелей к весне повылезет немало) выделил шестерых, с которыми не жалко было расстаться — самых бестолковых полицейских, воспринявших это дежурство как небольшую передышку в опасной и утомительной работе уличного постового. Правда, задание казалось им отдыхом в санатории лишь до тех пор, пока они не узнали, что, возможно, придется столкнуться с убийцей. Копы начали спорить между собой, кто из них пойдет на дежурство в «кладбищенскую смену», надеясь, что ночью и Эндикотт, и Райли будут спать, и, следовательно, их охранники тоже получат возможность немного прикорнуть. Фрик моментально разрешил конфликт, сам распределив их по сменам — ты идешь днем, ты — вечером, а ты — в ночь. Точка. Весьма неохотно двое из шестерых болванов направились в разные стороны, один — в мансарду Нелсона Райли в центре города, другой — в контору Эндикотта, чуть подальше от центра на Джефферсон-авеню.
На данный момент оба были защищены.
В некотором роде.
Уиллис, весело насвистывая, появился на работе без четверти четыре.
Карелла, находившийся на работе с девяти утра, тем не менее отработал всю свою смену до конца. Во время своего дежурства они предотвратили вооруженное ограбление, вовремя схватив преступников, изнасилование, три разбойных нападения и квартирную кражу. Никто не пытался убить ни Эндикотта, ни Райли, к великой радости охранников, сменившихся днем без четверти четыре. Без четверти двенадцать следующая пара бездельников доложила о вступлении на дежурство и о том, что и Эндикотт, и Райли обеспечены охраной на ночь. Карелла и Уиллис освободились в одно и то же время.
Их ждали два выходных дня.
Карелла направился прямо домой на Риверхед к жене и детям.
Уиллис пошел в дом на Харборсайд Лейн.
Одно крыло дома было закрыто — «чтобы не топить зря» — сказала она; там хранилось барахло, которому не нашлось места в основной части дома. Например ваза, расписанная яркими цветами, стояла на чем-то вроде журнального столика, покрытого красной шалью. Мэрилин рассказала ему, что эту вазу расписал один человек, который продавал на тротуаре в центре города возле Квартер всевозможные керамические изделия, довольно безобразные, а вот эта ваза, по ее мнению, была действительно замечательной, хотя краски могут выцвести. Раньше в вазе стояли искусственные цветы, но она их убрала, когда обнаружила, что в потолке дырка. Тогда она передвинула коробку с вазой и шалью прямо под дырку в потолке, потому что, если уж и подставлять что-то под дырку, так ваза смотрится намного эстетичнее, чем, например, кастрюля. Разве нет?
То, что Уиллис принял за журнальный столик, спрятанный под шалью, на самом деле было ящиком. Шаль она купила в Буэнос-Айресе, куда сбежала от Джозефа Сиарта. А ящик оказался решетчатой деревянной коробкой от апельсинов, которую она подобрала у продуктового магазина, когда впервые приехала в этот город. Она хотела отклеить от ящика красивую наклейку и отдать в окантовку в один из небольших художественных салонов на Стем-стрит, где очень здорово делали подобную работу, даже какой-нибудь паршивый карандашный рисунок после их оформления смотрелся как набросок Пикассо. Она притащила сюда этот ящик, когда купила дом, но так и не отодрала наклейку и наконец перетащила его в этот «склад», закрыла шалью и поставила на него вазу с искусственными цветами.
На стене висели четыре собачьих поводка.
Когда-то у нее была собака, сразу же после того, как она купила этот дом, здоровенный абсолютно черный Лабрадор по кличке Айсберг. Однако ей некогда было выгуливать пса в парке, поскольку она была занята отделкой дома, носилась по магазинам и салонам, обставляя дом. И она отдала собаку одному человеку, своему другу...
— Другу или приятелю? — спросил Уиллис.
— Да, пожалуй, другу, — ответила она.
...Однако собака попала под машину, и это могло бы положить конец их дружбе прямо тут же, поскольку он так безответственно отнесся к своему долгу. Тем не менее она продолжала встречаться с ним до тех пор, пока не узнала, что у возлюбленного в Лас-Вегасе есть жена и четверо детей, и тогда она сказала ему, что не любит бабников и лгунов, особенно лживых бабников, которые отпускают собак на улице без поводка, где их сбивают «кадиллаки». Поводки она оставила, потому что действительно любила свою собаку, а еще потому, что, возможно, когда-нибудь заведет себе другого пса, хотя, наверное, еще не скоро.
Вся комната была забита картонными коробками. В одних лежали старые письма, в основном от друзей, проживающих в этом городе, полученные, когда она жила на Побережье или в Хьюстоне, в «конюшне» Сиарта. Ей не хотелось рассказывать о своей жизни — «обычная история, Хэл, меня бросил парень, ну и пошло», однако все же сказала, что уехала в Хьюстон после того, как ушла от одного бродяги в Малибу, который нещадно лупил ее. Нет, мать так и не нашла ее в Калифорнии. Ее мать никогда не выходила замуж за миллионера-нефтепромышленника. Как он уже прекрасно знает, все это было вранье. Потому что, если бы она стала ему рассказывать всю правду о том, что с ней происходило после того, как она уехала из Калифорнии, ей бы пришлось рассказать и о Хьюстоне, и о Буэнос-Айресе, и обо всем остальном, и тогда она потеряла бы его моментально.
В картонках лежали вырезки из газет.
Особенно много статей о раке груди...
— Я до смерти боюсь, что у меня будет рак груди. Или еще хуже — рак матки. Когда я этим занималась, то все время боялась что-нибудь подцепить. Мне повезло, но можешь себе представить, как бедняжкам приходится волноваться сейчас? Ну гонорею и сифилис еще можно вылечить. Однако герпес — это на всю жизнь, а СПИД — и вовсе конец. Тогда я не боялась рака, хотя, возможно, и зря. Но сейчас боюсь до смерти, потому что моя мать умерла от рака. Вот у евреек никогда не бывает рака матки или бывает очень редко, потому что мужчины-евреи делают обрезание, жаль, что я не еврейка. Рак матки — это болезнь неевреев, потому что возникает от трения о мужскую крайнюю плоть. Однако моя мать умерла от рака, значит, и у меня есть предрасположенность. Поэтому-то я и храню все эти статьи о раке груди — кто знает, что может случиться? А ты будешь меня любить, если у меня останется только одна грудь?
