Ю Несбё - Призрак
Оно казалось таким одиноким на прилавке. И Харри купил его и надел ей на палец. Чтобы у кольца появился новый дом, сказал он тогда. Что-то в этом духе. Что-то бредовое, что она могла принять за смущение, за завуалированное признание в любви. Может, так оно и было, во всяком случае, оба они рассмеялись. Из-за его поступка, из-за кольца, из-за того, что каждый знал, что другой тоже знает. И из-за того, что им было так хорошо. Потому что все, чего они хотели и одновременно не хотели, заключалось в этом потертом дешевом колечке. Обещание любить друг друга крепко и долго и расстаться, когда любовь уйдет. Но когда она в итоге оставила его, это произошло совершенно по другим причинам. По лучшим причинам. Но, заключил Харри, она сохранила их колечко, спрятала его в шкатулку с драгоценностями, унаследованными от австрийской мамы.
— Прогуляемся, пока солнце еще не спряталось? — спросила Ракель.
— Да, — сказал Харри, улыбаясь ей в ответ. — Давай.
Они пошли по дороге, ведущей к вершине плоскогорья. Лиственные деревья с восточной стороны были такими красными, что казались объятыми пламенем. Свет играл на поверхности фьорда, похожей на расплавленный металл. Но больше всего в городе, раскинувшемся внизу, Харри, как обычно, очаровывало созданное человеческими руками. Аспект муравейника. Дома, парки, дороги, краны, корабли в порту, начавший загораться повсюду свет. Машины и поезда, которым надо бежать в разные стороны. Сумма действий, которые мы производим. И вопрос, который может задать себе только тот, у кого имеется в распоряжении так много свободного времени, что он может остановиться и посмотреть на снующих муравьев: «Почему?»
— Я мечтаю только о мире и покое, — сказала Ракель. — Только об этом. А ты о чем мечтаешь? Что тебе снится?
Харри пожал плечами.
— Что я нахожусь в узком коридоре, по которому летит снежная лавина и погребает меня.
— Уфф.
— Ладно. Ты же знаешь, у меня клаустрофобия.
— Нам часто снится то, чего мы боимся и одновременно желаем. Исчезнуть, быть погребенными. Тогда ведь мы будем в безопасности, да?
Харри засунул руки глубже в карманы.
— Три года назад я попал под лавину. Так что все просто.
— Значит, несмотря на то, что ты уехал в Гонконг, тебя преследуют призраки?
— Да нет, — ответил Харри. — Ряды призраков поредели.
— Правда?
— Да. Какие-то вещи можно оставить в прошлом, Ракель. Искусство обращения с призраками заключается в том, чтобы долго и пристально смотреть на них и понять, что они просто призраки. Мертвые и бессильные призраки.
— Вот как, — произнесла Ракель таким тоном, что он понял: тема ей неприятна. — В твоей жизни есть женщины?
Вопрос прозвучал очень легко. Так легко, что он даже не поверил.
— Как сказать.
— А ты скажи.
Она надела солнцезащитные очки. Определить, как много она хочет услышать, было непросто. Харри решил обменять свой рассказ на предоставление аналогичной информации с ее стороны. Если он захочет узнать.
— Она была китаянкой.
— Была? Она что, умерла? — Ракель игриво улыбнулась.
Харри подумал, что, кажется, для нее еще не слишком горячо. Но он предпочел бы, чтобы она вела себя немного поделикатнее.
— Деловая женщина из Шанхая. Она холит и лелеет свою гуанкси — сеть нужных связей. И богатого старого китайского мужа. И — когда представится случай — меня.
— То есть, другими словами, ты пользуешься ее геном заботы?
— Хорошо, если бы это было так.
— О?
— Она выдвигает крайне специфические требования относительно места и времени. И способа. Ей нравится…
— Достаточно! — произнесла Ракель.
Харри криво улыбнулся.
— Как тебе известно, я всегда питал слабость к женщинам, которые знают, чего хотят.
— Я сказала, достаточно.
— Понял.
Они шли молча. Пока Харри в конце концов не произнес вслух слова, написанные крупными буквами в воздухе перед ними:
— А как насчет этого Ханса Кристиана?
— Ханс Кристиан Симонсен? Это адвокат Олега.
— Я никогда не слышал имени Ханс Кристиан Симонсен в связи с делами об убийствах.
— Он из нашего района. Мы учились на одном курсе на юридическом. Он пришел и предложил свои услуги.
— Ммм. Понятно.
Ракель рассмеялась.
— Я помню, что во время учебы он пару раз приглашал меня в рестораны. И хотел, чтобы я пошла с ним на курсы свинга.
— Бог ты мой.
Она засмеялась еще громче. Господи, как же он скучал по этому смеху!
Ракель подтолкнула его в бок:
— Как ты знаешь, я всегда питала слабость к мужчинам, которые знают, чего хотят.
— Ну да, — сказал Харри. — И что же хорошего они тебе сделали?
Она не ответила. Ей и не надо было отвечать. Вместо этого она наморщила переносицу между черными широкими бровями. Эти морщинки он обычно разглаживал указательным пальцем, как только они появлялись.
— Иногда лучше иметь преданного адвоката, чем опытного, который наперед знает, чем закончится дело.
— Ммм. Ты хочешь сказать, того, кто знает, что это безнадежное дело.
— А ты хочешь сказать, что мне надо было нанять кого-нибудь из старых усталых лошадок?
— На самом деле лучше всех работают чрезвычайно преданные.
— Это всего лишь маленькое убийство в наркоманской среде, Харри. Лучшие заняты престижными делами.
— И что же Олег рассказал о случившемся своему преданному адвокату?
Ракель вздохнула.
— Что он ничего не помнит. И кроме этого, он не хочет говорить ни слова ни на какую тему.
— И на этом будет основываться ваша защита?
— Послушай, Ханс Кристиан — блестящий адвокат в своей области, он понимает суть дела. Он советуется с лучшими. И он на самом деле работает и днем и ночью.
— То есть, другими словами, ты пользуешься его геном заботы?
На этот раз Ракель не рассмеялась.
— Я мать. Это так просто. Я готова на все, что угодно.
Они остановились у опушки леса и уселись на толстый ствол поваленной сосны. Солнце, как полусдутый шарик на празднике 17 мая,[18] опускалось за верхушки деревьев на западе.
— Я понимаю, почему ты приехал, — сказала Ракель. — Но что именно ты задумал?
— Выяснить, можно ли поставить под сомнение вину Олега.
— Потому что?
Харри пожал плечами:
— Потому что я следователь. Потому что так организован наш муравейник. Потому что никого нельзя обвинять, если мы не уверены.
— А ты не уверен.
— Нет, я не уверен.
— И только поэтому ты здесь?
Тени елей подбирались к ним все ближе. Харри поежился в своем льняном костюме, его внутренний термостат еще не перестроился на 59,9 градуса северной широты.
— Странно, — сказал он, — но я помню только какие-то отрывочные моменты из всего того времени, что мы были вместе. Когда я вижу фотографии, то вспоминаю. Я вспоминаю нас такими, какими мы изображены на них. Хотя знаю, что это неправда.
Он посмотрел на нее. Она сидела, подперев подбородок ладонью. Солнце блестело в ее прищуренных глазах.
— Но может быть, именно для этого мы и фотографируемся, — продолжал Харри. — Чтобы получить фальшивые доказательства для подтверждения фальшивого заявления, что мы были счастливы. Потому что мысль о том, что мы никогда не были счастливы, совершенно невыносима. Взрослые велят детям улыбнуться, заставляя их присоединиться ко лжи, и мы улыбаемся, утверждая, что мы счастливы. Но Олег никогда не мог улыбаться по приказу, если ему этого не хотелось, он не умел врать, не было у него такого дара.
Харри снова повернулся к солнцу и успел заметить, как последние солнечные лучи желтыми пальцами высунулись из-за верхушек елей на вершине плоскогорья.
— Я нашел фотографию нас троих на дверце его шкафчика в «Валле Ховин». И знаешь что, Ракель? На той фотографии он улыбается.
Харри уставился на ели. Из них как будто в одно мгновение высосали весь цвет, и теперь они стояли, развернувшись в боевой порядок, силуэтами гвардейцев в черных мундирах. Он почувствовал, как Ракель подошла, протиснула свою руку ему под локоть, положила голову ему на плечо, ощутил запах ее волос и прикосновение теплой щеки через льняную ткань.
— Мне не нужны фотографии, я и так помню, как мы были счастливы, Харри.
— Ммм.
— Может быть, он научился врать. Такое случается со всеми нами.
Харри кивнул. От дуновения ветерка он задрожал. Когда же он сам научился врать? Не в тот ли раз, когда Сес спросила, видит ли их мама с небес? Неужели он научился врать так рано, и не поэтому ли ему было так легко делать вид, что он не знает, чем занимается Олег? Потеря невинности Олега заключалась не в том, что он научился врать, и не в том, что он научился колоться героином и красть драгоценности матери. Она заключалась в том, что он научился без особого риска и весьма эффективно продавать вещества, съедающие душу, разрушающие тело и посылающие покупателей в холодный ад зависимости. Даже если Олег окажется невиновным в убийстве Густо, он все равно будет виновен. Он отправил их в полет. В Дубай.
