Жорж Сименон - Записки Мегрэ
Я еще и сейчас слышу, как шеф веско добавил, уткнувшись в бумаги:
— Можете ему доверять, Мегрэ. Он дал мне слово.
Должен сказать, что Сим ловко подобрал ключи к Ксавье Гишару, — я уже тогда это почувствовал, а впоследствии получил тому подтверждение. И помогла ему не только его молодая дерзость, но еще кое-что, о чем я узнал много позже. Дело в том, что шеф, помимо работы, увлекался археологией. Он состоял членом нескольких научных обществ и написал пространный труд (я так его и не прочел) о далеком прошлом Парижского района.
Наш Сим об этом узнал — случайно или нет, не скажу — и постарался с шефом на эту тему побеседовать.
Уж не потому ли меня и пригласили?
На набережной Орфевр чуть ли не каждый день кто-нибудь попадает «в наряд на гостя». Посещают нас либо важные иностранцы, так или иначе связанные с полицией своей страны, либо просто видные избиратели, приехавшие из провинции и с гордостью предъявляющие карточку своего депутата.
Это стало для нас обычным. И очень напоминало осмотр исторических памятников, не хватало только пояснительного текста, кое-как заученного наизусть гидом.
Как правило, гостями занимается кто-нибудь из инспекторов, и побеспокоить начальника оперативной группы могут только ради знаменитости первой величины.
— Если хотите, — предложил я, — поднимемся сперва в антропометрический отдел.
— Я предпочел бы начать с дежурки, если это вас не слишком затруднит.
Это был первый сюрприз. Впрочем, говорил он очень дружелюбно и, взглянув на меня, откровенно добавил:
— Видите ли, мне хочется пройти тем же путем, которым обычно следуют ваши подопечные.
— В таком случае надо начать с камеры предварительного заключения, потому что большинство из них там ночует, прежде чем попасть к нам.
— Я осмотрел ее прошлой ночью, — сообщил он как ни в чем не бывало.
Он ничего не записывал. При нем не было ни блокнота, ни ручки. Несколько минут он постоял в приемной, где висят в черных рамках фотографии полицейских, погибших при исполнении служебного долга.
— Сколько же их умирает в среднем за год?
Потом ему вздумалось посмотреть мой кабинет. Случилось так, что в эти дни там шел ремонт. Я временно занимал маленькую комнату на первом этаже, самого старомодного канцелярского вида, пыльную, с мебелью черного дерева и печуркой, какие и сейчас еще можно порой увидеть на провинциальных вокзалах.
Это был тот самый кабинет, где я, начав инспектором свою службу в полиции, просидел лет пятнадцать и, сознаюсь, с тех пор сохранил нежные чувства к этой круглой печке, докрасна раскалявшейся в зимние дни, так как я набивал ее углем по самую трубу, и это было вовсе не чудачество, а скорее сознательный прием, чуть ли не уловка. Во время трудного допроса я вставал и принимался подолгу шуровать в печке кочергой, потом с грохотом подбрасывал уголь, сохраняя самый благодушный вид, а подследственный тем временем в недоумении смотрел на меня.
Когда я наконец переселился в современный кабинет с центральным отоплением, я стал скучать по своей старой печурке, но никогда не просил разрешения — мне бы все равно отказали — забрать ее с собой на новое место.
Посетитель рассматривал мои трубки, пепельницы, черные мраморные часы на камине, эмалированный фонтанчик с питьевой водой за дверью, полотенце, пахнувшее, как всегда, мокрой псиной.
Он не задавал никаких вопросов, касающихся следствия. Папки с делами, по-видимому, его тоже не интересовали.
— Вот эта лестница ведет в лабораторию.
Там он окинул взглядом застекленную крышу, стены, пол, манекен, которым иногда пользуются при воссоздании картины преступления, однако и сама лаборатория с ее сложной аппаратурой, и то, чем в ней занимались, не возбудили его любопытства.
Я было начал по привычке объяснять:
— Если увеличить в несколько сот раз любой написанный от руки текст и сравнить его…
— Знаю, знаю.
И тут он, будто между прочим, спросил меня:
— Вы Ганса Гросса читали?
Я даже имени его никогда не слышал. Впоследствии я узнал, что это австрийский следователь, который впервые, кажется в 1880 году, ввел курс научной криминалистики в Венском университете.
А вот мой гость читал два толстых тома, написанных этим австрийцем. Он вообще все на свете читал, в том числе множество книг, о которых я и понятия не имел, и теперь небрежно перечислял их названия.
— Пройдемте в эту галерею, я покажу вам картотеку, где мы храним…
— Знаю, знаю.
Он начинал меня раздражать. Можно было подумать, что меня оторвали от работы только для того, чтобы он разглядывал стены, потолки, пол, всех нас, словно составляя в уме инвентарный список.
— Сейчас, наверное, в антропометрическом отделе горячая пора. С женщинами, должно быть, закончили. Настала очередь мужчин…
Человек двадцать обнаженных мужчин, задержанных ночью, ожидали своей очереди на обмер и фотографирование.
— В общем, — сказал молодой посетитель, — мне осталось осмотреть спецлазарет предварительного заключения.
Я нахмурился:
— Туда посторонних не пускают.
В этом отделении, мало кому известном, судебно-медицинские эксперты подвергают преступников и подозреваемых различным психологическим тестам.
— А Поль Бурже обычно бывал на этих обследованиях, — спокойно ответил посетитель. — Я попрошу разрешения.
Словом, никаких особых воспоминаний это посещение у меня не оставило, как и вообще тот день, серый и пасмурный. Я не поторопился спровадить гостя только потому, что мне его рекомендовал шеф, и еще потому, что никаких важных дел у меня не было и надо было как-то убить время.
Он снова зашел ко мне в комнату, уселся, протянул мне кисет:
— Вижу, вы тоже курите трубку. Люблю курильщиков трубок.
У меня на столе, как всегда, было разложено с полдюжины трубок, и Сим рассматривал их с видом знатока.
— А каким делом вы теперь заняты?
Вполне профессионально я изложил ему историю с ящиком у двери ювелирного магазина и добавил, что такой прием использован грабителями впервые.
— Нет, — возразил он, — впервые с подобным ограблением столкнулись восемь лет назад в Нью-Йорке, в магазине на Восьмой авеню.
Вероятно, он был доволен собой, но, надо отдать ему должное, не зазнавался. Он с серьезным видом покуривал трубку, будто желая прибавить себе лет десять, чтобы держаться на равной ноге с человеком зрелым, каким я уже был тогда.
— Видите ли, господин комиссар, профессионалы меня не интересуют. Их психология не представляет проблемы. Эти люди делают свое дело — и все.
— Кто же вас интересует?
— Обыкновенные люди, такие, как мы с вами, которые в один прекрасный день неожиданно для себя совершают убийство.
— Таких очень мало.
— Знаю.
— Если не считать убийств из ревности.
— Убийства из ревности меня тоже не интересуют.
Вот, пожалуй, и все, что осталось у меня в памяти от этой встречи. Вероятно, в разговоре я упомянул между прочим об одном расследовании, которое вел несколько месяцев назад, упомянул потому, что в этом деле с жемчужным ожерельем были замешаны не профессионалы, а молодая девушка.
— Благодарю вас, господин комиссар. Надеюсь иметь удовольствие еще встретиться с вами.
Я же про себя подумал: «Надеюсь избежать этого удовольствия». Прошло несколько месяцев. Как-то в середине зимы в главном коридоре уголовной полиции я заметил фигуру пресловутого Сима — он прохаживался там, поджидая кого-то.
А потом в одно прекрасное утро на моем столе рядом с почтой оказалась книжица в ярко раскрашенной обложке, вроде тех, что продают в газетных киосках и так любят читать модистки. Называлась она «Девушка с жемчугами», автором был Жорж Сим.
Мне и в голову не пришло прочесть ее. Я вообще мало читаю и никогда не интересуюсь литературой такого рода. Не помню даже, куда я дел эту книжонку, напечатанную на прескверной бумаге, — должно быть, бросил в мусорную корзину и на несколько дней думать о ней забыл.
Но однажды утром я опять увидел книжку Сима на том же месте, и с тех пор каждое утро она появлялась у меня на столе рядом с письмами. Довольно долго я не замечал, что мои инспектора, в особенности Люка, поглядывают на меня с усмешкой. Наконец как-то в полдень за аперитивом в пивной «У дофины» Люка сказал мне после нескольких не относящихся к делу фраз:
— Ну вот, шеф, о вас уже романы пишут! — И вытащил книжонку из кармана. — Читали?
Он признался, что это Жанвье, в ту пору самый молодой в нашей бригаде, каждое утро подсовывает мне по экземпляру.
— Кое-какие ваши черточки здорово подмечены, сами увидите!
И ведь он был прав! Было, было сходство, такое же, как между живым человеком и карикатурой, нацарапанной любителем на мраморном столике кафе.
Я стал толще, грузнее, чем на самом деле, одним словом, приобрел, так сказать, порядочный вес. Что касается дела, то оно изменилось до неузнаваемости, и мне в ходе расследования приходилось пользоваться приемами весьма неожиданными.
