Жан-Франсуа Коатмер - Я убил призрака

— Что с тобой, дорогая? Тебе дурно?

Арле зажег в машине свет. Лицо у Роберты было изможденное, зеленоватое. Капельки пота образовали блестящую сетку по краю косынки.

— Хочешь, вернемся?

Она с усилием кивнула. Да, она хочет вернуться. Видимо, малейший жест отдавался болью.

Арле развернулся на перекрестке обратно к мосту. К черту «Блэк-энд-Уайт»! Ему не по душе заставлять ее часами мучиться вот так на сиденье при столь сомнительной надежде на успех.

— Ты выдохлась, старушка, в этом все дело. Пятьсот километров в день по африканским дебрям — это не шутки! Да еще такие переживания!

В зеркале перед собой Арле видел лишь бледный овал ее лица. Роберта забилась в угол. Да, это слабое, съежившееся существо — его жена. Прижать бы ее к себе, успокоить, защитить. Арле нажал на педаль. Скорее домой.

Торговая улица, пустынная и темная, потом снова бульвар Пельё. Арле гнал как сумасшедший. Мелькали освещенные виллы, открытые кафе с посетителями в смокингах, вот «Аквариум»… Нет, он не станет больше останавливаться. Бог с ним, с Эдуаром. Тот и так причинил им слишком много зла. Сначала он отвезет Роберту в безопасное место, останется с ней наедине. А потом будет время заняться и тобой, братишка…

Вот и перекресток Аджамэ. Машины гуськом карабкались на пологий склон. Ночная служба в Бингервиле всегда привлекала много народа. Наконец — дорога на Вьё-Кокоди, петляющая между гибискусами, ворота виллы.

Арле с тревогой оглядел окна и двери. Нигде ни огонька, разумеется. Осмотрел подступы к вилле. Чего он боится? Остановив машину у лестницы, он помог Роберте выйти. Сняв темные очки, она вымученно улыбнулась:

— Мне уже лучше!

Арле взял Роберту под руку и все время, пока они поднимались по каменным ступеням, поддерживал ее, как выздоравливающую. Мягкий свет бра в гостиной, уютный диванчик, на который они уселись…

Лицо Роберты ожило. Она сняла свою маскарадную косынку, провела пальцами по примятым белокурым локонам.

— Всё эти сирены, — сказала она. — Я страшно струсила. Не знаю почему, но меня как ударило: а что, если меня собираются арестовать!

— Тебя? Ты шутишь! Тебя арестовать?

— Да, глупо, конечно, но…

Она отвернулась, пряча глаза.

— Знаешь, Аль, странно чувствовать себя в шкуре мертвеца! Будто… будто я заняла чужое место!

— Чего ты испугалась? — спросил Арле. — Что полицейский наденет на тебя наручники? «Давайте, давайте, мадам, вы покойница, и без разговоров, объясняться будете в участке!»

Арле первый рассмеялся своей шутке, рассмеялась и Роберта. Это немного сняло напряжение. Подойдя к приемнику, Арле покрутил ручку. В ответ раздалось потрескивание. Потом — гул толпы, женские крики, дробь тамтамов. Чернокожий репортер надсаживался от крика — казалось, у него полон рот камней.

«Самолет с президентом Уфуэ-Буаньи на борту…»

— Допекли! — сказал Арле. — Надо же, заладили одно и то же.

Он нажал на клавишу и снова покрутил ручку. Может, на коротких волнах поймает Париж.

— Сегодня должны передавать рождественские программы.

В приемнике — шум, свист, урчанье. И вдруг, словно по волшебству, — чистый поток гармонии. Хор, оркестр.

— Гендель, — сказал Арле. — Явно английская станция. Слышишь, какой четкий звук?

Он возвратился на диван к жене, и какое-то время они вместе слушали музыку. Глаза у Роберты блестели.

— Жалкое в этом году Рождество!

— Что ты, Роберта, наоборот, чудесное!

Арле прижал ее к груди.

— Ты дверь закрыл? — спросила она.

— Конечно! На два оборота!

Он отстранился, чтобы взглянуть на жену. Роберта пыталась улыбнуться, но тень все еще туманила ее бледный взор.

— Если кто-нибудь придет… Никому не нужно открывать, Аль!

— Этой ночью никто сюда не войдет. Разве что начнут штурмовать виллу с пушками!

Он расстегнул ее дождевик и нежно через свитер провел рукой по ее груди.

— Ты обещала, что мы проведем Рождество в интимной обстановке, помнишь, Роберта? К девяти отошлем слугу… Ну вот, начался наш рождественский вечер. Салику нет Мы одни, на всю ночь закрылись в своем доме. Что может быть интимней!

Он потерся щекой о ее щеку. Она слегка отстранилась.

— Борода… Сколько дней ты не брился?

— Два дня или три… Не знаю. Как возвратился сюда, живу словно в бреду.

Вдруг они оба вздрогнули: совсем рядом зазвенел колокольчик. По радио. Концерт кончился. Замерла последняя нота.

— Десять часов, — сказала Роберта.

Она покрутила настройку, сбросила плащ.

— Кстати, мы что-нибудь ели?

— Кажется, нет, — ответил Арле.

Роберта отправилась на кухню:

— Пойду посмотрю, осталось ли что, какие-нибудь консервы. Увы, я приехала слишком поздно.

Арле услышал, как она открывает стенные шкафы, холодильник. Ее каблуки застучали по полу. Он не шевелился, смакуя свое счастье. Непривычно новое, неслыханное счастье.

— Есть сухой суп! — крикнула Роберта. — И мясное рагу с бобами. Ой, две бутылки шампанского, «Пол-Роже брют». Кладу одну в холодильник?

— Давай!

Он встал, стянул куртку, направился в ванную.

— Приведу себя в порядок. И побреюсь!

— Черт знает что, — ворчал Арле. — Так я только обдеру всю кожу!

Вот уже десять минут он скоблил лицо бритвой. Лезвие скользило плохо, скрипело, словно Арле водил им по железяке. Наморщив лоб, он натянул кожу так, что она чуть не лопнула. Пена уже высохла. Он обильно намылил лицо кисточкой. Стальное лезвие скрежетало. Самое ответственное место, над верхней губой, осторожно… Арле пробормотал ругательство: пена под самым носом покраснела. Еще один порез. Слишком дрожит рука. Почему он так нервничает? Для этого нет никаких причин, успокаивал себя Арле. Роберта рядом. Через отверстие под потолком доносился звон посуды. В трубах загудело: это Роберта пустила воду. Чем не мирный вечерок? Он так и сказал Роберте. Чудесное Рождество. Он на самом дело так думает.

Когда он вошел в ванную и провел влажной губкой по лицу, у него возникло ощущение, будто он соскреб маску, освободился от неестественного лихорадочного возбуждения, не оставлявшего его последнее время. То была не тревога, не гнетущее чувство ответственности, неотступной опасности. Даже не ненависть. Чувство было более низменное и более сильное, чем ненависть. Нездоровое чувство, неясное, грязное, которому он не осмеливался даже подобрать имя. Именно оно заставляло его сжимать кулаки, придавало его движениям резкость. Роберта…

Сейчас он сожмет ее в объятиях, но для него она никогда уже не будет прежней Робертой. Никогда. Он обманывался лишь наполовину, считая ее мертвой. Эдуар действительно убил ее этой ночью, во всяком случае, уничтожил дорогой для Арле образ жены, разрушил душевный комфорт. Покоя и уверенности больше не будет! В его сознании уже бурлят, лопаются ядовитыми пузырьками вопросы. Арле высокомерно отметает их — нет, это невозможно! Роберта не могла… Невозможно что? Где начинается и где кончается ложь?

Он с силой скоблил адамово яблоко: одно движение — и горло перерезано! Ложь. Роберта была любовницей брата до того, как вышла замуж за Арле. До того! Только до того! После ничего такого не было! Он верит ей. «Я верю тебе, Роберта! Я ведь уже сказал». Надо верить, он хочет, хочет верить всей душой. Потому что иначе…

Во второй половине дня она всегда была свободна, сама распоряжалась своим досугом, никто ее не контролировал. А Эдуар приезжал в город почти каждый месяц. Зачем она поехала в Гуильё? Нет, он несет вздор, он несправедлив. Фото — этим подлым приемом он заставил ее… Эдуар ждал три года. Целых три года. Именно этого Арле не мог понять. Почему он начал шантаж словно после долгой спячки? Три года назад… носила ли тогда Роберта челку, как сейчас?

Кончив бриться, Арле открыл кран, подставил лицо под струю воды, потом выпрямился. Он чувствовал себя посвежевшим. Ему стало стыдно. Вот его отражение в зеркале. Не слишком привлекательное, лицо перекошено от ревности. Он постарел: набрякшие веки прожигателя жизни, желтая кожа, нелепые волоски в ноздрях, остатки мыльной пены, царапины. Уродина, право слово. Но тут же его успокоила самодовольная мысль: «Все же, не льстя себе, могу сказать: если выбирать между Эдуаром и мной, Роберта должна…» Вот так! Все забыть, снять остроту, свести все к банальному соперничеству на любовной почве.

Арле открыл стенной шкаф, порылся среди пузырьков с лекарствами, косметических средств. Глоток гемоксила, пульверизатор с «Аква-Вельва»… Он поставил флакон на место, захлопнул дверцу. Немного резко. Стекло звякнуло.

И вдруг что-то сваливается ему на руки и отскакивает на пол. Саквояж Роберты. Она, наверно, только что положила его в шкаф. При падении саквояж раскрылся, из него вывалился сверток. Газета развернулась. Арле поднял мягкие белые туфли, которые Роберта всегда брала с собой, когда нужно было долго вести машину.