Николай Леонов - Мент поганый
Если она позволит мне уйти, значит, говорила правду, решил Гуров. А пачка «Мальборо»? Нина выскользнула из кресла бесшумно, но Гуров увидел движение в полированной дверце бара, сделал шаг в сторону, повернулся и поймал девушку в объятия. Она прижалась к нему, запрокинула голову, смотрела, улыбаясь, и прошептала:
– Какой ты быстрый и сильный.
Гуров без труда рассмеялся, поднял Нину, отнес в кресло.
– Я хочу тебя, – сказала Нина.
– Мысль интересная. Я согласен, но чуть позже.
– Ты что, генсек? Это он нас по ящику каждый день убеждает, что жить мы начнем завтра, а сегодня следует подождать и потерпеть.
– Тебя привлекут за оскорбление президента. – Сыщик налил себе коньяк, долил немного Нине, чтобы сделать уровень в бокалах одинаковым, так же ровно разлил сок и пошел в ванную.
Он почистил зубы, причесался, но ни пиджак, ни пистолет не снял. Решив, что отсутствовал достаточно долго, вернулся и весело сказал:
– Включим телевизор и будем жить сегодня. Ты прими душ, а я пока переоденусь.
– Отличная мысль. – Нина скользнула взглядом по столу. – Можешь не надевать на себя лишнего. – Девушка скрылась в ванной.
Гуров, сравнив на глазок уровни в бокалах, ничего настораживающего не заметил, но от греха местами их все-таки поменял, снял пиджак и отстегнул кобуру с пистолетом, отнес в спальню. «Что, если она сыпанула мне не снотворное, а яд? И я убью человека? Девчонку могли обмануть: мол, усыпи, а дали яд. Вряд ли, зачем им нужен здесь труп милиционера?»
– Фу, противный! – Нина вышла из ванной. – Ты чего, занимаешься любовью в штанах?
– Все-то вам, женщинам, расскажи заранее, – улыбнулся Гуров, поднял «свой» бокал.
– Верно, давай снимем напряжение. – Нина упала в кресло, затем вскочила, подошла к Гурову, заглянула в глаза. – На брудершафт?
Они выпили и поцеловались.
– Я хочу немедленно уехать! – решительно сказал Кац и посмотрел на Юдина и Мельника с вызовом. – Убивать меня, или, как вы выражаетесь, «убрать», глупо, а ссориться вам тоже невыгодно.
Авторитеты находились в номере у Юдина и порядком устали от препирательств.
– Переночуй, утро вечера мудренее, – рассудительно ответил Юдин. – Давай разбежимся, хочу принять душ и отдохнуть, ночь уже.
– А где твоя девка? – спросил Мельник, вспомнил свою пассию и дернул жирным плечом.
– Одолжил полковнику, – усмехнулся Юдин и подмигнул Кацу. – Мы с тобой договорились.
– О чем это? – быстро спросил Мельник.
– Ты же слышал, – невозмутимо ответил Юдин. – Не будем бренчать нервами и обождем утра.
Мельник недоверчиво поглядывал на содельников, Кац понял, что следует Юдину подыграть, вздохнул и сказал:
– Я человек мирный и не привык… Ну, хорошо, отложим до утра.
Эдуард Федорович Губский не признавался даже себе, что годы упрямо подминают, что он стар и лишь по инерции играет порядком надоевшую роль авторитета уголовного мира. Губский всю жизнь стремился к власти, борьба напоминала партию в шахматы, где люди-фигуры передвигались с места на место, одними жертвовали, чтобы другие могли пройти в ферзи.
Эдуард Федорович, оказавшись за городом в тихом, красивом и удобно обставленном жилище, неожиданно понял, что на самом деле ему большего и не надо, а вот так жить спокойно, вкусно есть и пить, гулять по тихим аллеям, часами дремать перед телевизором. Однако он понимал, что эта хаза – пристанище временное, а личного дома у него нет и при сегодняшних ценах уже и не будет. Он никогда не копил, тем более «зелень». Золотишко или камни. Деньги, конечно, были, но сегодня они практически ничего не стоили. Неписаный воровской закон гласил: не работай, не женись, не имей своего дома. Сегодняшние мальчишки в законе и воровали, и убивали, и имели семьи, и не одну, главное, многие из них сумели сколотить капиталы, да не в деревянных рублях, которые скоро пойдут на обои. Эдуард Федорович жил иначе, и сегодня, как говорится, поезд ушел, а он, старый авторитет, пахан воровского мира, один остался на перроне. И тут навалились на него усталость, безразличие и, что самое парадоксальное, захотелось покоя и одиночества. Но, конечно, условия должны соответствовать, чуть не полвека на нарах прожил и хлебал непотребное, сегодня он желает тепла, уюта, сытно есть и сладко пить. Раньше, бывало, слово обронил да бровь поднял, а мальчики уже несут. Да, было время…
Губский сидел перед телевизором в низком мягком кресле, вытянув худые ноги, и забавлялся дистанционным управлением, нажимал на кнопочки, менял программы, выключал и усиливал звук. Верно в народе говорят: старый, что малый. За спиной стукнула оконная рама, Губский подтянул ноги, взял тяжелую трость с массивным костяным набалдашником и сказал:
– Входи.
Гость ловко впрыгнул в окно. Хозяину очень хотелось повернуться, но положение обязывало: он остался неподвижным, спокойным, лишь шея налилась да пальцы судорожно сжали костяной набалдашник трости – что ни говори, возраст.
– Штиблеты сними, наследишь. – Губский приглушил телевизор, поднял руку, шевельнул пальцами. – Явись, слово скажи.
Гостю, который предпочитал входить через окно, было лет тридцать, невысокий, плотный, коротко стриженный – не успел обрасти, и кожа на лице дубленая, темная, тоже еще не успела покрыться городской бледностью. А вот костюм на госте был уже джинсовый, фирменный. Гость взглянул на старого вора со спины, ухмыльнулся, снял кроссовки, обошел хозяина и то ли поклонился, то ли кивнул.
– Желаю здравствовать. Веселый кланяться велел и просил передать…
– Имя! – Губский ударил тростью в пол. – Назови имя, огурец!
– Эдуард Федорович, уважаемый… Ты наш президент. – В голосе гостя проскальзывала насмешка. – У меня счастья нет, а имен, как у сучки блох, зови Мальчиком. Я Веселому слово дал, что не пригублю, пока тебя не увижу, а сейчас сил нет, извини.
Он подошел к бару, отодвинул яркие бутылки, налил стакан водки, выпил, похлопал ладонью по губам.
Гость нарушил все правила, ему не то что пить без приглашения, говорить было не положено, лишь отвечать на вопросы. Губский натужно сглотнул, оперся на трость, смотрел перед собой, молчал. Мальчик законы знал, но ему велели старого пахана сразу одернуть, иначе он потянет одеяло на себя и условия не примет. И Мальчик продолжал нагличать.
– Извини, Эдуард Федорович, – мы пацаны необученные, сопливые. – Мальчик прошелся по ворсистому паласу, оглядел гостиную. – Умеете жить, слов нет. Так дела такие. Значит, у жиденка, что с тобой тут рядом пристроился, при себе серьезный куш. Где камни лежат, мы знаем. Дело несложное, ты имеешь десять процентов.
Не следовало Мальчику про камни говорить, если бы просто деньги, то Губский бы согласился. В конце концов, его дело сторона, люди все решают и уходят, а он позже долю получит. Но, услышав, что у Каца при себе бриллианты, Губский понял: вот он момент, не упустить – и все вопросы решены.
– А Мельник? – спросил Губский и начал осторожно поворачивать набалдашник трости. – Он знает, в доле? Да ты выпей, не стесняйся.
– Нет, мне еще работать. – Мальчик глянул быстро, но внимательно. Сговорчивость Губского настораживала.
«Девку из соседнего номера тихо вывезли и этого шустряка утащат, не велика забота», – думал Губский, вынимая из трости стилет.
Мельник и Кац ушли в свои номера, а Юдин отправился в ванную. Он мылся долго и тщательно. Во-первых, был чистоплюем, во-вторых, под теплыми струями душа хорошо думалось. Предложение Каца с бриллиантами было неожиданным, заманчивым и опасным. Получи он такое предложение в Москве, то принял бы его без промедления. Но сейчас, здесь, когда рядом Мельник, внезапно объявившийся сыщик, неизвестно кем и за что убитая девчонка? Борис Юдин не выносил ситуаций, которыми не владел. Многое, практически все, было непонятно, значит, опасно, а в таких случаях он от серьезных действий воздерживался. А принять товар на миллион долларов более чем серьезно.
«Ничего не предпринимать, ни с кем не ссориться, всем все обещать и тихо отсюда уехать», – решил Юдин и повеселел. Он насухо вытерся огромным махровым полотенцем и вышел из ванной в спальню. Дверь в гостиную была закрыта неплотно, и полоса света разрезала широкое ложе, словно луч прожектора, и в этом луче плавал табачный дым. Юдин застыл с полотенцем в руках, прислушался. Он хорошо помнил, что дверь запер и ключ по привычке оставил в замке. Юдин отбросил полотенце, быстро оделся, оружия он не имел, но был физически крепок, взял с ночного столика тяжелую пепельницу, мягко шагнул к двери и услышал спокойный, чуть насмешливый голос:
– Борис Андреевич, не играйте в индейцев, выходите с поднятыми руками, поговорим.
Юдин вздохнул, бросил пепельницу на кровать, распахнул дверь и шагнул в комнату.
– А руки? – спросил Гуров, улыбаясь.
Увидев полковника милиции, который курил, сидя в кресле, пытался пускать кольца и щурился от дыма, Юдин облегченно вздохнул и ответил:
