Оса Ларссон - Кровь среди лета
Он кивнул. Но все это так сложно! Что делать со всеми этими вещами, мебелью, книгами? С чего начать? При одной мысли о переезде его охватывала такая усталость, что хотелось залечь в постель, пусть даже средь бела дня.
«Оставь это, — продолжала она. — Брось эти тряпки, безделушки. Я никогда не думала ни о чем подобном».
Эрик понимал, что она права. Вся мебель привезена из дома ее родителей. Она единственный ребенок в пасторской семье, ее мать и отец умерли, когда она училась в университете.
Мильдред по-прежнему не жалела своего мужа, и это раздражало его. Она была злой, но не в том смысле, что имела дурные намерения. Мильдред ранила его душу. «Если ты останешься со мной, я буду рада, — говорила она ему при жизни. — Но ты взрослый человек и сам выбираешь свою дорогу».
Он и раньше часто размышлял, так ли уж она права? Как можно быть такой бескомпромиссной? Эрик остался с ней до конца. Разумеется, он выбрал сам. Но разве любовь не предполагает взаимных уступок?
Сейчас она опустила глаза. Эрик не смел думать о детях, потому что тогда она исчезла бы. Как и раньше, ему следовало держать себя в руках. За окнами кухни совсем стемнело.
Это она не хотела детей. Он чувствовал это еще в первые годы супружества, когда лежал рядом с ней в постели. Вечером или ночью, она никогда не выключала лампу. Он замечал по ее лицу, как неприятны ей его ласки. Потом все произошло само собой: она охладела к нему, а он боялся к ней приблизиться. Иногда Эрик не выдерживал, и они ругались. Он жаловался, что Мильдред его не любит, что работа для нее все, что он хочет детей. И она разводила руками: «Что я могу сделать для тебя? Если ты не счастлив, уходи». «Куда? К кому?» — спрашивал он в свою очередь. Но каждый раз буря стихала, жизнь продолжала идти своим чередом, и ему снова становилось хорошо.
Сейчас Мильдред сидела, упершись в стол острыми локтями и в задумчивости постукивая указательным пальцем по лакированной поверхности. Такой она бывала каждый раз, когда в голову ей приходила какая-нибудь идея и она погружалась в свои мысли.
Эрик привык для нее готовить. Когда Мильдред поздно возвращалась с работы, он вынимал из морозилки покрытую пластиковой пленкой тарелку и ставил ее в микроволновку. А потом смотрел, как Мильдред ела. Эрик набирал ей ванну. Ему не нравилась привычка жены накручивать волосы на палец. «Ты полысеешь», — предупреждал он ее.
А теперь Эрик не знал, что ему говорить или делать. Он хотел спросить Мильдред, каково там, откуда она пришла. «Я не знаю, — отвечала она. — Но внутри меня будто сквозняк».
Эрик понимал: не стоит об этом спрашивать. «Но ведь ты здесь, потому что тебе что-то от меня надо», — думал он. И его снова охватил страх, что она исчезнет. Пуфф — и все.
«Помоги мне, — попросил он Мильдред. — Помоги выбраться отсюда».
Она видела, что он злится оттого, что не может справиться сам. Эта скрытая ненависть — вечный спутник несамостоятельности и зависимости. Но она молчала, а потом встала и прижала его голову к своей груди.
«Нам пора», — сказала Мильдред.
В четверть восьмого он последний раз закрыл за собой двери дома священника. Все, что он взял с собой, уместилось в пластиковом пакете. Один из соседей, сдвинув занавеску, с любопытством наблюдал, как Эрик закидывал свои пожитки на заднее сиденье машины.
Мильдред села рядом с ним впереди. Машина выехала за ворота — и с души Эрика будто упал камень. Он вспомнил то лето, когда они поженились, когда вместе колесили по Ирландии. А Мильдред улыбалась рядом с ним.
Эрик остановил автомобиль рядом с кафе Мике, чтобы отдать ключи той самой Ребекке Мартинссон.
К его удивлению, она стояла на пороге с мобильным телефоном в опущенной руке. Завидев Эрика, Ребекка будто захотела убежать. Он приблизился к ней осторожно, словно боясь спугнуть, и посмотрел ей в глаза почти умоляюще.
— Я решил отдать вам ключи от дома священника, — сказал он, — чтобы вы могли передать их пастору вместе с ключами от сейфа Мильдред. Скажите ему, что я съехал.
Ребекка молча взяла связку. Она не спросила ни о мебели, ни о вещах, так и стояла: в одной руке мобильник, в другой ключи. Эрик чего-то ждал, будто хотел заговорить с ней. Может, попросить прощения или обнять ее и погладить по голове.
Но тут Мильдред вышла из машины и позвала его.
«Эрик! — закричала она. — Не беспокойся, о ней есть кому позаботиться!»
Он повернулся и направился к автомобилю.
Стоило ему сесть на водительское место — и тоска, охватившая его при виде Ребекки, развеялась. Впереди лежала дорога в город, предстояла темная и полная опасностей ночь. Мильдред сидела рядом. Он остановил машину возле отеля «Феррум».
— Я простил тебя, — сказал он жене.
Мильдред слегка покачала головой, глядя на свои колени.
— Я не просила у тебя прощения, — ответила она.
~~~
В два часа ночи Ребекка Мартинссон еще не спала.
Любопытство разрасталось в ней, словно плющ, оно пустило корни в ее сердце, посылая свои отростки, как метастазы, во все части тела, обвилось вокруг ребер, плотно, будто коконом, покрывая грудную клетку.
Сейчас, проснувшись среди осенней ночи, она чувствовала его непреодолимую силу. В кафе все стихло. О железную крышу летнего домика яростно стучала ветка. Луна была почти полная. В ее проникающем в комнату мертвенно-бледном свете блестела связка ключей на сосновой столешнице.
Ребекка встала с постели и оделась. Ей не нужно было зажигать лампу. Она посмотрела на часы и вспомнила Анну-Марию Меллу. Ей нравилась эта женщина-полицейский: она всегда стояла за справедливость.
Ребекка вышла на улицу. Сильный ветер раскачивал березы и рябины, заставляя сосновые стволы скрипеть и трещать. Ребекка села в машину и включила мотор.
Она вышла на кладбище, это было совсем недалеко.
Ребекка быстро нашла могилу Нильссон. На ней лежало много цветов: розы, вереск. А рядом чернело место, оставленное для ее мужа.
«Она родилась в том же году, что и мама, — подумала Ребекка. — В ноябре маме исполнилось бы пятьдесят пять».
Вокруг стояла тишина, но в ушах Ребекки гудел ветер. Еще некоторое время она смотрела на надгробие, а потом возвратилась к машине, припаркованной у стены. И, только захлопнув за собой дверцу, Ребекка погрузилась в безмолвие.
«Чего ты ждала? — спрашивала она себя. — Что Мильдред встанет из могилы, чтобы открыть тебе свою тайну? Это было бы здорово, но, в конце концов, это ее личное дело».
Итак, пастору нужны ключи от сейфа Мильдред. Что же в нем такое хранится? Почему никто не рассказал о нем полиции? Ребекка должна была передать им ключи, но так, чтобы они не поняли, что это сделала именно она.
«Впрочем, какая разница? — подумала она. — Кто может принудить меня утаивать ключи от полиции?»
~~~
Инспектор Анна-Мария Мелла проснулась среди ночи. Это все кофе. Когда она пила его слишком поздно, то всегда просыпалась и потом ворочалась с боку на бок, не в силах заснуть. Иногда она поднималась с постели. Ей нравилось бродить по дому в это время, когда все спят. Анна-Мария могла слушать на кухне радио, попивая отвар ромашки, гладить белье или делать что-нибудь еще, погрузившись в свои мысли.
Сейчас она спустилась в подвал и включила утюг. Она вспомнила разговор с мужем убитой Мильдред Нильссон.
Эрик Нильссон: Сядем здесь, на кухне, чтобы видеть из окна ваш автомобиль.
Анна-Мария: Зачем?
Эрик Нильссон: Наши гости обычно парковались внизу, у кафе, или, во всяком случае, не так близко к этому дому. Боялись, что кто-нибудь продырявит шины, поцарапает лак или сделает еще что-нибудь в этом роде.
Анна-Мария: Да?
Эрик Нильссон: Теперь особенно бояться нечего, но год назад такое случалось часто.
Анна-Мария: Вы заявляли в полицию?
Эрик Нильссон: Бесполезно. Даже когда мы знали, кто сделал это, у нас не было ни доказательств, ни свидетелей. Люди боялись, что в отместку злоумышленник может в следующий раз поджечь их сарай.
Анна-Мария: А что, кто-то поджигал ваш?
Эрик Нильссон: Да, был здесь один… Мы думали, что это он, во всяком случае. От него ушла жена и одно время жила здесь, в доме священника.
«Эрик Нильссон имел прекрасную возможность надавить на меня, но он ею не воспользовался, — с удовлетворением подумала Анна-Мария. — Он мог бы разозлиться, повысить голос, посетовать на плохую работу полиции и в конце концов обвинить нас в смерти своей жены».
Она разглядывала рубашку Роберта. «Боже мой, до чего потертые манжеты!» Из-под утюга шел пар, распространяя приятный запах свежевыглаженной хлопчатобумажной ткани.
