Алексей Макеев - Очень большие деньги
– Меня зовут Фил, – неожиданно сказал человек, пристально глядя на Глумова. – Фил Козловски. Как зовут вас, я знаю, можете не представляться.
Такое заявление Глумову и вовсе не понравилось. Он молча поднялся, бросил на столик деньги и хотел идти к выходу, но Фил тихим грозным голосом сказал:
– Сядьте, Андрэ! У меня к вам разговор. Я же сказал, что знаю, кто вы. Вы не знаете меня, но я не стану делать из этого тайны. Я работаю на Федеральное бюро. Не дергайтесь! Мы давно на вас вышли. Вы должны понимать, что в Андах у нас есть свои люди. К сожалению, они не обладают той степенью доверия, какой обладаете вы. Да сядьте же!
Глумов подчинился. По правде говоря, он был в нокауте. Жизнь в одно мгновение перестала быть прекрасной, и солнце над заливом померкло. Он был в чужой стране, а напротив сидел агент ФБР, и это могло означать только одно – стальная камера, наручники и что там у них полагается за наркотики – электрический стул, пожизненное? Но где же он прокололся? Или прокололись все? Но Хозяин держался так уверенно, когда отправлял его сюда…
– Вы ничего не путаете? – спросил он сдавленным голосом. – Я не понимаю, о чем вы говорите.
– Да все вы понимаете! – отмахнулся Козловски. – И не дергайтесь, я не собираюсь надевать на вас браслеты. У меня другая идея. Насколько я понимаю, вы любите деньги?
– Не я один, – буркнул Глумов.
– Но не все ради денег вывозят из сельвы отраву, которая губит тысячи молодых жизней в этой прекрасной стране! – с пафосом сказал Козловски. – Вы, русские, удивительно быстро находите для себя нишу в любом криминальном сообществе. В некотором смысле я даже уважаю вас. По нашим сведениям, вы организовали мощную группу, работающую как часы. Вы даже заставили тамошних метисов выучить русский язык! Такой надежной команды у Риберо еще не было. Видите, нам известно, что вы работаете на Риберу. Но вечно это все равно продолжаться не может, вы понимаете.
– Вечного ничего не бывает, – сказал Глумов, потому что совсем уж молчать было глупо.
– Вас это особенно касается, – хладнокровно продолжал Фил. – Вас или пристрелят в горах, или приговорят годам к тридцати. Говорят, в Америке тюрьмы чуть получше, чем в России, но за такой срок может надоесть даже «Хилтон».
– У каждого своя судьба, – упрямо сказал Глумов.
– Судьбой можно управлять, – возразил Козловски. – Сейчас как раз такой момент, когда вы еще можете переложить руль. Я готов предложить вам отличные условия. Вы получите кругленькую сумму – наличными или по чеку, как пожелаете, – всю положенную помощь по программе защиты свидетелей и гражданство Соединенных Штатов. По-моему, неплохо.
– Заманчиво, – угрюмо сказал Глумов. – И за что предлагаете такую халяву?
Последнее слово он произнес по-русски, но Фил даже глазом не моргнул.
– Халява, – произнес он почти без акцента. – Я понимаю, что вы имеете в виду. Я давно специализируюсь на русской мафии. Но это не халява. Вы должны сдать нам Риберо. Вы знаете, где его резиденция, вы знаете, как к нему подобраться…
– Я ничего не знаю, вы не там ищете, – сказал Глумов, украдкой оглядываясь по сторонам.
Ничего подозрительного вокруг он не увидел, но он понимал, что Фил пришел сюда не один. В одиночку ему было бы трудно отслеживать перемещения Глумова по Майами. Видимо, за ним уже давно наблюдают.
– Вы правильно поняли, – спокойно заметил Козловски. – Если мы не найдем с вами взаимопонимания, отсюда вы уедете в большой красивой машине в сопровождении моих агентов. У нас достаточно на вас материала, чтобы засадить вас.
– Вы блефуете, – сказал Глумов.
– Может быть, но это обычный игровой прием. Он часто приносит успех. Что вы скажете, если у вас в номере найдут кокаин?
– Это чепуха!
– Это совсем не чепуха. Американские судьи очень болезненно относятся к попыткам иностранцев навязать нам безнравственный образ жизни. В борьбе за моральные ценности общества все средства хороши – это мое личное убеждение. Моя команда разделяет мои взгляды. Поэтому я просто уверен, что в номере у вас обязательно найдут кокаин, а может быть, и кое-что похуже.
Глумов подумал, что в его положении трудно придумать что-то хуже, но обсуждать это с Филом не стал.
– Мой адвокат… – начал он.
– Заткнитесь, – посоветовал Фил. – Неужели вы так ничего и не поняли. Мы – демократы, но мы умеем защищаться, когда это нужно. Вас не спасут никакие адвокаты. Получите сполна за все – и за свои грехи, и за грехи Риберо.
Глумов с тоской посмотрел на залив. Эта сверкающая золотом и бирюзой вода была совсем рядом, в двух шагах, но добраться до нее было уже невозможно, – может быть, лет через десять-двадцать, в зависимости от благосклонности американской Фемиды. Глумов вспомнил самодовольное жирное лицо Риберо, толстую сигару в его слюнявых губах, мясистые затылки его «горилл», парящихся в тропическую жару в черных пиджаках, тяжелую челюсть Бугая, который с громадным трудом одолел основы испанского языка, но умудрился при этом заделаться у Хозяина любимчиком, вспомнил горные тропы, душные джунгли и большезадых проституток в притонах. Кажется, не об этом он мечтал, когда пускался в свои странствия.
– В жарких странах и народ горячий, – сказал он. – Если что – нож под лопатку, и кончен разговор. Какие вы можете предложить гарантии?
– Мое честное слово, – серьезно сказал Фил. – Придавить Риберо – цель моей жизни. Ради этого я готов поступиться многим. Лично мне вы совсем не нравитесь, но, если вы будете сотрудничать, я сделаю все, чтобы вы получили свое. Все, что я обещал, будет выполнено – гражданство, деньги, защита закона. Но в этом случае вы уже с сегодняшнего дня работаете на нас…
Глумов встряхнул головой, бросил потрепанный атлас на полку и подошел к окну. Лида, подоткнув широкую ситцевую юбку, кормила во дворе кур. Через открытую форточку долетал шум моря. Море здесь было куда холоднее, но зато здесь было спокойно. Нет, он действительно начинает стареть. Полистал школьный атлас, и уже застучало сердце, навалилась тоска, и в голову полезли всякие мысли. Проще надо жить. Дают – бери, а бьют – беги. Народная мудрость.
Глумову вдруг смертельно захотелось напиться, чтобы выдавить из головы все эти воспоминания, предчувствия и думы о будущем. Прежде он не слишком всем этим мучился и был почти счастлив. Если была возможность зашибить бабки – зашибал, хотелось женщину – шел в бордель, нужно было драться – дрался и даже убивал, если это было необходимо. Он шел своей дорогой, и вот этот проклятый Козловски выбил его из привычной колеи. Все встало с ног на голову. Он, Андрей Глумов, перестал быть собой, и не только потому что в его паспорте было написано другое имя. Прежнего Глумова действительно не стало – сначала это был Дональд Браун, безупречный американец, негромкий борец за моральные ценности, находящийся под покровительством американской Фемиды, а потом, когда эта защита дала сбой, появился Андрей Петрович Смолянинов, в полном смысле новый русский, можно сказать, синтетический, но и в этом качестве пытающийся удержаться на лезвии морали. Ведь у него даже не было теперь при себе оружия. Если что случится, он останется беззащитен, как последний лох. Вот что бывает, когда за тебя выбирают, кем тебе быть. Ты просто исчезаешь.
Лида не держала в доме вина. Ее отсутствующий супруг, похоже, был сильно невоздержан по этой части, и Лида старалась не искушать судьбу. Поэтому Глумов отправился на другой конец поселка, где проживал Панкрат, маленький, но жилистый мужичок непонятного возраста. Его дочерна загорелое лицо было покрыто густой сетью морщин, но зубы были все как один – белизны необыкновенной. Он ходил в тельняшке и выпивал каждый день по десятку стаканов вина, а может быть, и гораздо больше. Был он одинок, и контроля за собой не ведал. Откуда он брал вино, Глумову было не совсем понятно, потому что виноградника Панкрат не держал. Была у него лодка и небольшое хозяйство – двор и домишко, набитый рыбацким барахлом. Однако в море Панкрат, кажется, тоже давно не выходил. Но вино он продавал каждому желающему охотно и даже был не против распить с покупателем бутылочку-другую. При этом разговаривал он мало, а больше слушал. Правда, в случае с Глумовым, что называется, нашла коса на камень – чашу за знакомство они с Панкратом распили едва ли не в полном молчании.
Но это ничего не значило, Глумов чувствовал, что пришелся морячку по душе. Существовала, должно быть, между ними какая-то внутренняя скрытая связь, какая-то общность душ. Наверное, если бы Глумов захотел рассказать Панкрату свою историю, тот бы его понял.
Глумов шел через поселок, подняв воротник плаща. С моря дул холодный ветер, приносил рокот прибоя. Невидимое за тучами солнце уже клонилось к западу. Глумов посмотрел на часы – примерно в это самое время несколько дней назад он вышел из междугородного автобуса и побрел в сторону своего нового пристанища. С тех пор больше никто сюда не приезжал.
