Анна Янсон - Серебряная корона

— Я знаю, каково это. Когда вы бросили курить?

— С сегодняшнего утра. Сперва надо было вернуться из той поездки, а уж потом бросать курить.

Мария посмотрела на часы: было десять минут десятого.

— Самое трудное — не затянуться утром. Но моя жена кружит надо мной как ястреб. Пришлось втихаря курнуть утром в туалете, мне, взрослому мужику! Понимаете?

Мария кивнула:

— А не пробовали никотиновый пластырь?

— Ирис предлагала. Но могу я хоть что-то решить сам? Сделать по-моему?

— Самое главное — чтобы ты сам решил бросить курить. Иначе не получится. Можете описать человека, который сидел за рулем «опеля»?

— Вряд ли. Я видел его одну секунду.

— Мужчина это был или женщина?

— Мужчина, но не Вильхельм. Этот был крупнее и как-то грубее. Он сидел, наклонившись вперед. Вильхельм обычно сидит за рулем, откинувшись назад.

— Какого он был возраста — молодой, старый, средних лет?

— Не могу сказать. Волос не было видно. На нем была кепка, надвинутая на глаза, и солнечные очки.

— А какая одежда?

— Не знаю.

— Темная, светлая?

— Темная… нет, не уверен. Мы с мужиками собирались на материк на соревнования Сил самообороны по конному троеборью. Я думал поехать в машине с Вильхельмом. Мой автомобиль в ремонте, тормоза барахлят. Я вообще не езжу с неисправными тормозами…

— Ладно, ладно.

— Вильхельм — это Вильхельм, он упертый, как черт, и злющий. Мы так и поняли, что он заказал отдельную каюту, чтобы побыть одному. С ним бывает. Если кто что скажет ему не так, может дуться месяцами. Теперь вот это дело с участком у моря, где стоит его рыбацкий домик. Я сказал что-то в том духе, мол, и не такое в истории бывало. Ему это не понравилось. Когда он проехал мимо, не остановившись, я подумал, что он все еще обижается, он такой. Когда я поднялся на борт, то спросил в информационной службе, какая у него каюта. Но они не смогли ответить. Тогда я плюнул и поехал на машине с Эриксоном. Нас было четверо, теснотища на заднем сиденье… ой нет, нас было трое! На нас были ремни безопасности! Там был ремень и для третьего…

— Ладно, ладно. Вы его видели на пароме?

— Нет, но я увидел на палубе того, кто вел «опель». Когда я его окликнул, он что-то выбросил в воду. Затем побежал к выходу. Когда мы съезжали на берег, то «опель» стоял на автомобильной палубе. Эриксон хотел подождать Вильхельма, но я сказал, что он может добраться и сам.

Андерс Эрн посмотрел Марии в глаза, ожидая сочувствия. Он старался прижимать руки к бокам, чтоб не было видно пятен пота на рубашке.

— Ужас как жарко, — сказал он.

— Расскажите, что вам известно о Вильхельме. Кто-нибудь может желать ему смерти?

— Что вы имеете в виду? Есть ли у него враги? Я могу сказать, что друзей у него нет. Но работает он как черт, что да, то да.

— Он женат.

— Женился на деревенской потаскухе. Ему было все равно, лишь бы она могла работать. А она может. Да, черт возьми, когда она была молоденькой… Да нет, все, ладно. — Андерс забыл о магнитофоне, а теперь вспомнил и смутился. — Расскажу как-нибудь в другой раз.

Когда он ушел, Мария открыла окно. В воздухе держалась кислая никотиновая вонь. Деревенская потаскуха. Неужели в наше время еще существуют такие понятия?

Мария села, ее глаза остановились на репродукции в раме над полочкой: «Вальдемар Аттертаг собирает дань в Висбю», кисти К. Г. Хельквиста. Хартман называет эту картину «Найди пять ошибок». Он сам подарил ее Марии, когда они переселились в этот кабинет, чтобы она помнила, что показания свидетелей следует воспринимать критически. Легко поддаться настроению и пропустить информацию, которая выбивается из общей картины. Созданный художником образ Средневековья при всей живости и детальности несет на себе отпечаток личности самого автора. Например, хотя такс в Швеции в ту эпоху не было, она выглядывает из-за чана, который следует наполнить золотом и серебром, — это собака самого художника, по кличке Медок. А ведь от картины не оторваться, ее краски завораживают! Лязг доспехов и тяжелая поступь солдат, запах свежего хлеба и гниющих отбросов. В центре полотна стоит семья: мать с младенцем на руках и с девочкой постарше, которая держится за ее юбку. Сверкание распущенных белокурых волос матери придает картине особое настроение, но достоверно ли оно? Нет, если женщина — жена и мать. Потому что обычай требовал от замужней женщины убирать волосы под платок или покрывало. Ее глаза обращены к небу с мольбой о помощи. Муж бросает на Вальдемара взгляды, исполненные ненависти. И тот отвечает на них, темноглазый и бледный, сидя на своем алом троне и наблюдая, как люди неохотно наполняют золотом и серебром три громадных пивных чана. И монастырям придется платить дань. Полноватый монах на картине что-то бормочет, но вряд ли «Отче наш». Но алчному Вальдемару мало оказалось трех чанов с благородным металлом. Через месяц, приказав заколоть всех мужчин, живших вокруг крепостной стены Висбю, он отправился грабить и опустошать юг Готланда. Теперь это было легче, чем собирать яйца в курятнике.

Если показания Андерса Эрна достоверны — что покажет время, — это означает, что Вильхельма Якобсона на пароме не было. Никто не видел, чтобы он заезжал на машине на борт. Кто угодно мог получить заказанный им билет, зарегистрироваться, заехать на борт, а потом выйти на берег пешком по пассажирскому трапу. Предъявлять билет в этом случае не требуется. Надо бы сравнить отпечатки пальцев в каюте с отпечатком найденного мизинца. Не удивлюсь, если они совпадут, подумала Мария. Холодок пробежал по спине. Это какое нужно самообладание, чтобы преспокойно отрубить палец у трупа? Ледяное хладнокровие и расчет. Додуматься же — оставить отпечатки пальца в том месте, где покойный никогда не бывал! Интересно, что это было — внезапная идея или результат долгих раздумий? Если только оно и в самом деле было.

Мария набрала номер отдела криминальной экспертизы, трубку взял Бьёрк.

— Мы нашли четкий отпечаток пальца на зеркале в каюте. И получили ответ из лаборатории в Стокгольме. Как мы и подозревали, это отпечаток найденного мизинца. Но остается доказать, что это палец Вильхельма Якобсона. Мы также обнаружили отпечаток и на стекле «опеля», правда, не такой четкий. Но с большой вероятностью можно сказать, что это тот же палец. Материал отправили на анализ ДНК.

— Отлично.

— Тебе не рассказывали, как наш стажер умудрился нечаянно сесть в кресло Трюгвесона во время перерыва на кофе? — спросил Бьёрк.

— Нет, а что?

— Тот просто взбеленился. Такого он никому не спустит! Прямо испепелил его взглядом.

— Как ребенок!

— Трюгвесон — это острый ум, безупречная память. И при этом обидчивость, как у трехлетнего ребенка. Со временем сама убедишься. Но ради таких достоинств и недостатки приходится терпеть.

— На какой стул, говоришь, не стоит садиться?

Комиссар Томми Трюгвесон шел вниз по Чумной горке к Центральной площади, надеясь, что не встретит никого из знакомых. Хотелось подумать, поэтому он решил не идти с работы прямиком домой, где его ждала Лиллемур. Хотя она, может быть, еще не пришла с работы, но все равно не стоит рисковать. Неохота предстать перед ее критическим взглядом, по крайней мере сейчас. В этом деле об исчезновении человека на готландском пароме есть что-то нереальное. К тому же тут потребуется больше времени и интеллектуальных ресурсов, чем те, которыми он располагал. Наверное, нужно было отказаться от этого дела, взять больничный и уступить расследование кому-нибудь другому. Мысль одновременно завлекательная и пугающая. Справится ли он с этим делом, если вдруг Лиллемур от него уйдет?

После неудачной истории в юности Трюгвесон был осторожен с женщинами и женился поздно. Лиллемур работала в библиотеке Хюддинге, когда они познакомились. Но только спустя несколько лет между ними завязались некоторые отношения, притом что оба предпочитали беседовать о литературе за чашкой кофе или вместе ходить на лекции. Ни о какой страсти речи не шло, но ему было легко с ней, и отношения их скорее можно было назвать товарищескими. Родилась Эрика, его сокровище, его ангел, — чтобы покинуть сей мир всего через восемнадцать лет. Он и сейчас не смог об этом думать — глаза тут же застелила пелена, так что пришлось и отвести взгляд от площади, расстилающейся перед ним, и стиснуть зубы до боли в челюстях. Наконец он овладел собой.

К ярмарочным ларькам на площади тянулся непрекращающийся шумный поток туристов. Когда Трюгвесон был мальчишкой, краснощекие старушки продавали тут сливы и картошку, мед и тапочки из овчины. Теперешняя ярмарка походила на любую другую ярмарку Европы. Вместо еды продавались платья из батика, недорогие серебряные украшения и изделия из кожи.

Сперва он заметил длинные светлые волосы, потом улыбку. Словно та, из далекой юности, хотя, конечно, это невозможно. Совсем молодая девчонка, не старше двадцати лет. Впрочем, он не раз ошибался с возрастом женщин, с горечью подумал Трюгвесон. И, взяв в руки тяжелый серебряный браслет, задумался. Тут его толкнул какой-то потный старик — народ сзади напирал. Трюгвесон попятился, за что его ткнули локтем в бок и испепелили взглядом.