Анатолий Безуглов - Мафия
Подростки, в том числе и я, крушили церковную ограду, а взрослые мужчины принялись за крест на маковке. Он не поддавался. Тогда его обвязали веревкой и зацепили за трактор. Тронулась железная машина, натянулась веревка, и только тогда крест был повержен на землю, вырвав с собой куски позолоченной кровли луковицы. И все это — под ликование одних и немой ужас других. Последних было куда меньше. В основном — старики.
И наконец самый кульминационный момент вакханалии — свержение колокола. Он упал с глухим гулом и развалился на куски. Последний раз коротко звякнул его медный язык, и малиновый колокольный звон больше никогда не плыл над селом. Вот тогда и заголосили старухи и женщины, неистово крестясь и проклиная разрушителей.
Матушка, стоявшая в стороне, молчала. Губы у нее были сжаты, лицо побелело. Мне показалось (или на самом деле?) по ее лицу потекли слезы.
Когда я вернулся домой и принялся с восторгом воскрешать картину разгрома, она стиснула мою руку так, что я закричал от боли:
— За что?!
Она отпустила руку и с невероятной мукой произнесла:
— Бедные дети! Не знаете, что творите… Теперь-то я отлично понимаю, что мы тогда наделали в состоянии всеобщего ослепления.
…И вот я стоял перед почерневшим, обезображенным до неузнаваемости храмом. Не верилось, что можно его возродить.
— Да-а, работы тут! — вырвалось у меня.
— Ничего, сдюжим, — заверил дед Иван. — Такую красоту наведем — пуще, прежней.
Я спросил, что нам предстояло делать.
— Сперва грузить будем стройматериалы. Для нового склада, — ответил бывший почтальон. — Ну а потом подмогаем тем, кто строит…
— Привет, Захар, — послышался знакомый голос. Из церковного здания, служащего пока еще складом, показался мужчина с дверной коробкой на плече, в котором я узнал своего одногодку и однокашника Григория. Ныне он заведовал колхозным автохозяйством.
— Здорово, — ответил я.
— Значит, приехал подышать родным воздухом? Порыбалить? — спросил завгар, оглядывая мою рыбацкую амуницию.
— Да вот поступил в бригаду дяди Вани…
— Ты… Ты серьезно? — не верил мой бывший школьный товарищ.
— Рукавицы найдутся? — пресек я дальнейшие вопросы и отложил удочки.
— Мужики! — крикнул в темноту помещения завгар. — Нашего полку прибыло! Сам прокурор, можно сказать, генерал…
— Кончай трепаться, — остановил я его. — Ставь на рабочее место.
Внутри церкви работало человек семь. Все мужчины. Дело спорилось. Когда в очередной раз кузов колхозного ЗИЛа был наполнен доверху, Григорий протянул мне связку ключей с брелоком.
— Отвезешь? — с ехидцей спросил он.
— Скажи, куда? — принял я вызов.
В школе механизаторов, которую мы кончали вместе, я освоил вождение автомобиля быстрее Григория.
— За памятником Вечной Славы повернешь налево, — пояснил он. — Метров через сто увидишь сам. Половина села вышла… Не забудь насчет подшипников, — со смехом добавил завгар.
Когда мы, совсем еще зеленые юнцы, впервые сели за трактор, чтобы вспахать зябь, случился конфуз. Забыв все наставления преподавателя напрочь, я поплавил подшипники. И потом долго меня склоняли на каждом собрании…
Я сел за руль грузовика. Вести такую махину было непривычно, последнее время крутил баранку только своей служебной «Волги». Но ЗИЛ прекрасно слушался, и я довольно лихо покатил к стройке.
Дед Иван не соврал: собралось чуть ли не все Синьозеро. И млад и стар. На всю округу орал магнитофон внука бабки Федоры.
Заместитель секретаря парткома Яков Голованов, тоже участвующий в стройке, встретил меня с величайшим удивлением, но ничего не сказал, а только долго тряс руку.
Голованов тоже отличился в тот день, когда крушили церковь. У Яшки, тогда совсем еще мальца, не хватило силенок принять участие в разрушении. Но он не хотел отставать от пацанов постарше и, сняв штаны, навалил кучу на могильную плиту основателя храма, похороненного рядом с церковью, чем потом хвастал в школе…
— Разгружайте поскорее, — попросил я Голованова. — Машину ждут.
Опорожнили кузов в одно мгновение. Я уже завел двигатель, но тут увидел знакомую худенькую девичью спину.
— Ксюша! — окликнул я.
Действительно, это была моя дочь. Она держала в руках бидон с молоком, из которого черпала кружкой и поила сельчан.
— Бабуля, бабуля! — закричала Ксения. — Иди сюда!
Мать-старуха стояла в окружении людей, с плетеной корзинкой в руках, с которой обычно ходила по грибы. Короб был внушительных размеров. Я всегда удивлялся, как у нее хватало сил дотащить его до дому полным лесных даров…
Теперь она что-то доставала из корзины и одаривала окружающих. Завидев меня, матушка отдала кому-то плетенку и подошла к ЗИЛу.
— И ты, значит?.. — произнесла она явно одобрительно.
— Нет, смотри, какой обманщик! — открыто радовалась Ксения. — Мы-то думали, он у речки прохлаждается, таскает рыбку на уху…
— Занимайся своим делом! — с напускной строгостью приказал я дочери. — А ты что там раздавала? — обратился я к матери.
— Пирожки с капустой. Бревна таскать или там раствор месить — запретили. По старости. Вот я и решила помочь, чем могу… Напекла… Ну и молочка принесли. Ведь теперь коров в селе раз-два и обчелся. А ты как отважился? — Мать каким-то особенным взглядом окинула меня.
— Что ж здесь особенного, — пожал я плечами. — Благое дело и для колхоза, и для людей…
— Спасибо, сынок, — сказала она тихо, и я увидел на ее глазах слезы. — Жаль, бабушка твоя не дожила…
Что она хотела этим сказать? Что я прощен за тот позорный майский день?..
— И тебе, Елизавета Ильинична, спасибо, — вынырнул из-за машины Яков Головин. — Не пирожки — объедение. Пальчики оближешь!
— На здоровичко, — утерла слезы концом платка матушка.
Я ехал на ЗИЛе назад, а на душе у меня было легко и светло.
Весь субботний день Чикуров и Шмелев трудились не покладая рук. Были прочитаны все протоколы и запросы, просмотрены все видеозаписи по делу Киреева. Засиделись в прокуратуре допоздна.
Материалы следствия почти не обсуждали. Николай Павлович держался сухо, подчеркнуто официально. Как показалось Игорю Андреевичу — несколько отстранение Мол, вот документы, факты, а выводы делайте сами. Чикурову так и не удалось преодолеть преграду, которая стояла между ним и Шмелевым.
Он еще подумал: неужели столь велика обида Николая Павловича, что он не может переступить через нее ради общего дела?
Впрочем, в старости у человека нет иллюзий. Он не желает расставаться со своими убеждениями. Что вбил себе в голову — стоит на том незыблемо. По-человечески Игорь Андреевич сочувствовал пожилому коллеге и не лез к нему в душу, надеясь, что в будущем найдет способ наладить отношения.
Вышли на воздух с удовольствием: окна кабинета, где они работали, выходили на служебный двор, залитый асфальтом, излучающим дневную духоту.
По случаю выходного дня улицы были многолюдны. Пестрая толпа курортников, вечерние огни, подсвечивающие торжественные кипарисы, экзотические пальмы и криптомерии, создавали впечатление праздника.
— Вам куда? — спросил Игорь Андреевич, когда они дошли до перекрестка.
— Забегу в парикмахерскую, — сказал Шмелев. — Зарос. Это молодым можно ходить лохматыми.
— Вы знаете, я, между прочим, тоже не прочь подстричься.
И впрямь Чикурову не мешало привести в порядок шевелюру — совсем запустил в Архангельске, а в Москве так и не успел.
— Могу порекомендовать хорошего мастера, — предложил Шмелев. — Думаю, не пожалеете.
Они свернули с оживленного проспекта и минут через десять очутились на тихой зеленой улице. Заведение, куда привел Чикурова Шмелев, называлось «Аполлон». Когда они открыли дверь в салон мужской красоты, раздался мелодичный звон колокольчика. И тут же в крохотном фойе показалась миловидная женщина в белоснежном халате. Она встретила Николая Павловича как старого знакомого. Он пошел стричься первым, так как спешил домой выгулять и накормить собаку. А Игорь Андреевич огляделся. На столике были разложены брошюрки и листочки с расценками и советами, как сохранить свежесть и молодость и приятный цвет лица. Чикуров устроился в удобном кресле и стал коротать время, смотря веселый мультик по видео. Четверть часа, необходимых для того, чтобы хозяйка салона обслужила Шмелева, пролетели незаметно.
Николай Павлович вышел аккуратно подстриженным, надушенным.
— Теперь ваша очередь, — сказал он Чикурову.
— Прошу, — любезно пригласила Игоря Андреевича парикмахерша.
Он попрощался со Шмелевым. Тот коротко ответил:
— До понедельника.
Когда Игорь Андреевич уселся во вращающееся кресло перед зеркалом, мастер спросила, что он желает.
— Приведите меня в божеский вид. Подстригите покороче. Полагаюсь на ваш вкус.
