Луиз Пенни - Самый жестокий месяц
– Да.
– Не спешите. Подумайте. Я знаю, что поначалу факт убийства всех удивляет. Но я хочу, чтобы вы хорошенько обдумали мой вопрос. Если бы Мадлен Фавро была убита, вас это удивило бы?
Клара повернулась к Гамашу. Его темно-карие глаза смотрели задумчиво, седеющие усы были аккуратно подстрижены, из-под шляпы выбивались ухоженные, слегка вьющиеся волосы. Смешливые морщинки в уголках глаз делали выражение его лица еще более впечатляющим. Она знала, что он говорит с ней по-английски из вежливости. Его английский был идеален, причем, как ни странно, Гамаш говорил с британским акцентом. При каждой очередной встрече она собиралась спросить его об этом.
– Почему вы говорите с британским акцентом?
Гамаш удивленно приподнял брови.
– Это что, ответ на мой вопрос? – с улыбкой спросил он.
– Нет, профессор. Но я давно хотела спросить вас об этом, только все время забывала.
– Я учился в Кембридже. В колледже Христа. Изучал историю.
– И оттачивали английский.
– Я там научился английскому.
Пришел черед Кларе удивляться:
– До приезда в Кембридж вы не говорили по-английски?
– Я знал две фразы.
– Какие же?
– «Огонь по клингонам» и «Боже мой, адмирал, это ужасно».
Клара прыснула.
– Я часто смотрел американское телевидение. В особенности два этих сериала.
– «Звездный путь» и «Путешествие на дно океана», – кивнула Клара.
– Вы и представить себе не можете, насколько эти фразы бесполезны в Кембридже. Впрочем, «Боже мой, адмирал, это ужасно» можно применить в трудную минуту.
Клара рассмеялась и представила себе молодого Гамаша в Кембридже. Кто же это отправляется за океан учиться в университете страны, языка которой не знаешь?
– Итак? – Лицо Гамаша посерьезнело.
– Мадлен была милой во всех смыслах этого слова. Она легко нравилась людям, и, думаю, ее легко было полюбить. Я вполне могу себе представить, что полюбила бы ее, если бы наше знакомство продлилось чуть дольше. Но поверить, что кому-то понадобилось ее убивать…
– Потому что она была такой? Или потому, что кто-то другой таким не был?
Хороший вопрос. Если ты признаешь, что случилось убийство, то признаешь, что есть и убийца. Среди них. Совсем рядом. Почти наверняка кто-то из людей, присутствовавших в комнате. Один из тех, кто улыбался, смеялся, один из этих знакомых людей скрывал мысли столь злобные, что они подтолкнули его к убийству.
– Сколько здесь прожила Мадлен?
– Вообще-то, она жила не в деревне, а вон там. – Клара показала на пологие холмы. – Вместе с Хейзел Смит.
– Которая тоже присутствовала при всем этом вчера с некой девицей по имени Софи Смит.
– Это ее дочь. Мадлен стала жить с ними лет пять назад. Они очень давно знают друг друга.
В этот момент Люси дернулась на поводке, Клара оглянулась и увидела Питера – он вышел из калитки и двинулся по дороге, махая им рукой. Клара посмотрела по сторонам, проверяя, не едут ли машины, и отстегнула Люси. Пожилая собака рванула по деревенскому лугу прямо к Питеру, и тот согнулся пополам. Гамаш сочувственно поморщился.
Питер распрямился и похромал к их скамейке. У него на брюках остались два грязных отпечатка собачьих лап.
– Старший инспектор. – Питер протянул руку с бóльшим достоинством, чем Гамаш мог ожидать.
Старший инспектор поднялся и тепло пожал ему руку.
– Грустные времена, – сказал Питер.
– Да. Я как раз говорил Кларе: мы считаем, что мадам Фавро, возможно, умерла насильственной смертью.
– Почему вы так решили?
– Вас ведь там не было? – спросил Гамаш, игнорируя вопрос Питера.
– Нет, у нас перед этим был званый обед, и я остался наводить порядок в доме.
– А вы пошли бы, будь у вас такая возможность?
Питер без колебаний ответил:
– Нет. Я не одобряю таких вещей.
Сказав это, он сам себе показался викторианским священником.
– Питер и меня пытался отговорить, – сказала Клара и взяла Питера за руку. – Он был прав. Не нужно нам было это делать. Если бы мы держались подальше от этого места, – Клара кивнула в сторону дома на холме, – то Мадлен была бы жива.
«Наверное, да, – подумал Гамаш. – Вот только надолго ли? Есть вещи, которых не избежать, и смерть – одна из них».
Инспектор Жан Ги Бовуар наблюдал, как последние криминалисты собирают свои вещички; наконец они освободили спальню и закрыли дверь. Отмотав желтую ленту с рулона, он перекрыл ею вход в комнату. Он проделал это несколько раз – больше, чем обычно. Что-то ему говорило: нужно как можно надежнее закупорить то, что есть в этой комнате. Жан Ги Бовуар, конечно, ни за что в этом не признался бы, но он чувствовал: здесь что-то растет, зреет. Чем дольше он здесь оставался, тем больше оно росло. Дурное предзнаменование. Нет, не предзнаменование. Что-то иное.
Пустота. Жан Ги Бовуар чувствовал себя опустошенным. И вдруг он понял, что если останется здесь еще ненадолго, то внутри у него вместо органов образуется гулкая бездна.
Сгорая от желания уйти отсюда, он посмотрел на агента Лакост – не испытывает ли она того же. На его вкус, она слишком много знала обо всем этом дурацком колдовстве. Он снова и снова запечатывал дверь, бормоча себе под нос «Аве Мария», потом отошел в сторону, чтобы посмотреть на плоды своих трудов.
Если бы Бовуар знал, как художник Христо упаковал Рейхстаг[30], он, вероятно, увидел бы некоторое сходство. Дверь была целиком и полностью покрыта желтой полицейской лентой.
Перепрыгивая через две ступеньки, он пронесся по лестнице и вышел на свет божий. После пребывания в этом склепе мир казался гораздо ярче, воздух – гораздо свежее. Даже рев воды в Белла-Белле действовал успокоительно. Он был естественным.
– Хорошо, что вы еще здесь.
Бовуар повернулся и увидел, что к нему направляется агент Робер Лемье с улыбкой на молодом энергичном лице. Лемье недавно появился в их команде, но уже стал любимчиком Бовуара, который любил молодых агентов, если те уважительно относились к нему.
И все же Бовуар был удивлен:
– Тебя вызвал старший инспектор?
Он знал, что Гамаш не намерен привлекать к расследованию большие силы, пока не будет уверен, что это убийство.
– Нет, просто мой приятель – он работает в местной полиции – сообщил мне об этом деле. А я заехал в гости к родителям в Сент-Катрин-де-Ове, вот и решил заглянуть сюда.
Бовуар взглянул на часы. Уже час дня. Теперь, выйдя из этого треклятого дома, Бовуар спросил себя, не было ли то чувство пустоты, которое он испытывал, обычным голодом. Да, вероятно.
– Идем со мной. Шеф в бистро. Наверное, доедает последний круассан.
Это, конечно, была шутка, но Бовуар вдруг подумал с беспокойством: а что, если так оно и есть? Он поспешил к машине, и они вдвоем проехали около сотни ярдов до Трех Сосен.
Арман Гамаш сидел перед камином, попивая чинзано и прислушиваясь к окружающим. Даже в конце апреля теплый огонь был в радость. Оливье приветствовал старшего инспектора объятиями и лакричной трубочкой.
– Merci, patron[31], – сказал Гамаш, тоже обнимая его за плечи и принимая в дар трубочку.
– Это так ужасно, что невозможно поверить, – сказал Оливье, элегантно одетый в вельветовые брюки и свободный кашемировый свитер.
Ни один его светлый волос не выбился из прически; нигде ни складки или пятнышка, которые могли бы испортить его вид. Его партнер, наоборот, забыл вставить зубные протезы и был небрит. Когда Гамаш и Габри обнялись, густая черная щетина оцарапала щеку старшего инспектора.
Питер, Клара и Гамаш последовали за Габри к выцветшему дивану у камина, а Оливье отправился за выпивкой для них. После того как все устроились на своих местах, к ним присоединилась Мирна:
– Рада вас видеть.
Она уселась в ближайшем кресле с подголовником.
Гамаш с симпатией взглянул на эту крупную чернокожую женщину. Она владела его любимым книжным магазином.
– Почему вы здесь? – спросила она, пытаясь смягчить резкость вопроса взглядом своих умных и добрых глаз.
Гамаш ощутил себя почтальоном времен войны, передвигающимся на раздолбанном велосипеде по разбитым дорогам. Вестником, приносящим убийственные новости. Вестником, которого всегда встречают с подозрением.
– Конечно же, он считает, что ее убили, – сказал Габри.
Без зубных протезов это прозвучало так, будто Гамаш «читает».
– Убили? – переспросила со смешком Мирна. – Это было ужасно, даже агрессивно, но убийство тут ни при чем.
– В какой степени агрессивно?
– Я думаю, мы все почувствовали враждебность, – сказала Клара.
Остальные кивнули.
Как раз в этот момент Бовуар и Лемье, разговаривавшие между собой, открыли дверь бистро. Гамаш привлек их внимание, подняв руку. Они замолчали и направились к собравшимся у камина.
