Хеннинг Манкелль - Неугомонный
Встал, вернулся в гостиную. Чайные чашки исчезли. Луиза стояла у окна, смотрела на улицу. Только когда он кашлянул, она обернулась. Да так поспешно, словно он ее напугал. Валландеру вдруг вспомнилось порывистое движение ее мужа на юрсхольмском юбилее. Реакции одного порядка, подумал он. Оба в тревоге, напуганы, реагируют так, будто находятся под угрозой.
Он не планировал задавать этот вопрос, возникший сам собой, когда ему вспомнился Юрсхольм.
— У него есть пистолет?
— Нет. Теперь уже нет. На службе, наверно, был. Но здесь, дома? Нет, здесь никогда не было.
— А дачи у вас нет?
— Мы говорили о покупке дачи. Но всегда только снимали. Когда Ханс был маленький, проводили каждое лето на Утё. Позднее чаще всего ездили на Ривьеру, снимали квартиру. Говорили о покупке дачи. Да так и не собрались.
— А нет какого-нибудь другого места, где он мог хранить пистолет?
— Не-ет. Где бы?
— Вероятно, он где-то хранит свои вещи? Скажем, на чердаке? Или в подвале?
— В нашем подвальном отсеке есть кой-какая старая мебель и вещи времен его детства. Но я очень сомневаюсь, чтобы там было какое-нибудь оружие.
Луиза вышла из комнаты. Вернулась она с ключом от навесного замка. Валландер взял его, сунул в карман. Луиза фон Энке спросила, не хочет ли он еще чаю. Валландер отказался. Ему хотелось кофе, но язык не повернулся сказать.
Он снова прошел в кабинет, снова полистал отчет о политической ситуации в Камбодже. Почему отчет лежал на шкафу? Возле мягкого кресла стояла скамеечка для ног. Валландер придвинул ее к канцелярскому шкафу и стал на цыпочки, чтобы увидеть, где лежала папка. Крышка шкафа была в пыли, кроме того места, откуда он снял отчет. Он отнес скамеечку на прежнее место и вдруг замер. Догадался, что именно его задевало. Такое впечатление, что бумаг не хватает, особенно в канцелярском шкафу. Для полной уверенности он еще раз просмотрел все — и в столе, и в шкафу. Повсюду заметны следы частичных изъятий. Мог ли это сделать сам Хокан? Конечно, мог, но и Луиза тоже могла.
Валландер вернулся в гостиную. Луиза сидела в кресле, по всей вероятности очень старом. Она смотрела себе на руки. Когда он вошел, встала и опять спросила, не хочет ли он чаю. На сей раз он отказываться не стал. Подождал, пока она принесла чай и налила ему, но свою чашку не наполнила.
— Я ничего не нахожу, — сказал Валландер. — Кто-нибудь мог просматривать бумаги Хокана?
Луиза испытующе посмотрела на него. От усталости лицо ее казалось поблекшим, чуть ли не помятым.
— Я просматривала, конечно. А кто еще?
— Не знаю, но, похоже, кой-какие бумаги отсутствуют, неожиданный беспорядок. Впрочем, я могу и ошибаться.
— Со дня исчезновения никто в его кабинет не заходил. Если не считать меня.
— Мы уже говорили об этом. Но мне хотелось бы повторить вопрос. О его любви к порядку.
— Он не выносил беспорядка.
— Но, если мне не изменяет память, педантом не был?
— Когда мы ждем гостей, он обычно помогает мне накрывать на стол. Следит, чтобы приборы и бокалы стояли как надо. Но линейкой при этом не пользуется. Я ответила на вопрос?
— Безусловно, — мягко сказал Валландер, с неудовольствием отметив, что усталость на ее лице проступает все сильнее.
Он допил чай, потом спустился в подвал осмотреть семейный отсек. Там обнаружились старые дорожные сумки, лошадь-качалка, пластмассовые ящики с игрушками прежних поколений, не только Хансовыми. У стены несколько пар лыж и разобранное устройство для копирования фотонегативов.
Валландер осторожно присел на лошадь-качалку. Внезапно он понял, и эта мысль была как случившееся недавно жестокое нападение. Хокан фон Энке мертв. Другого объяснения нет. Он мертв.
И чувствовал Валландер не только печаль. Но и тревогу.
Хокан фон Энке пытался что-то мне сказать, думал он. Но тем вечером в комнате без окон на Юрсхольме я, к сожалению, не понял, что именно.
7
Проснулся Валландер на рассвете, оттого что в соседнем номере ссорилась молодая пара. Скверная звукоизоляция позволяла слышать все резкости, какие они бросали друг другу. Он встал, поискал в несессере ушные затычки, но на сей раз явно уехал из дома без них. И тогда с силой хватил по стене, два раза и еще один, будто посылал кулаком заключительное бранное слово. Скандал немедля утих, по крайней мере если и продолжался, то тихо, так что он не различал упреков. Засыпая, он подумал, не случилось ли и им с Моной учинить в гостинице глупую ссору во время той поездки в столицу. Иной раз стычки возникали из-за пустяковых мелочей, обоих всегда выводили из себя именно пустяковые мелочи, а вовсе не что-то по-настоящему важное. Наши ссоры никогда яркостью не отличались, всегда были какими-то серыми, думал он. Мы сердились, или обижались, или то и другое сразу, и оба знали, что это пройдет. Но все равно скандалили, оба одинаково глупые, оба пороли чушь, о которой тотчас жалели. Выпускали изо рта целые стаи слов, а поймать их не успевали.
Он уснул и видел во сне какого-то человека — не то Рюдберга, не то своего отца, — который ждал его под дождем. А он опаздывал — наверно, машина сломалась — и знал, что за опоздание получит нагоняй.
После завтрака он из холла позвонил Стену Нурдландеру. Начал с домашнего телефона. Там никто не ответил. Номер мобильного тоже не отвечал. Зато можно хотя бы оставить сообщение. Он назвал свое имя и дело. Но в чем, собственно, заключалось его дело? Поиски пропавшего Хокана фон Энке — задача стокгольмской полиции, а не его. Его можно рассматривать разве что как частного сыщика-импровизатора, что после убийства Пальме отнюдь не вызывает симпатий.
Звонок мобильного прервал его размышления. Звонил Стен Нурдландер. Голос у него был низкий, хриплый.
— Я знаю, кто вы, — сказал он. — Луиза и Хокан рассказывали о вас. Куда за вами заехать?
Валландер стоял на тротуаре, когда рядом затормозила машина Стена Нурдландера. «Додж» середины 1950-х, сверкающий хромом и белыми врезками на покрышках. В молодости Стен Нурдландер явно был раггаром, одним из юнцов-автомобилистов, которые многих тогда повергали в ужас. Он и теперь был в кожаной куртке, американских сапогах, джинсах и тонкой футболке, несмотря на холод. Интересно, как вышло, что Хокан фон Энке и Стен Нурдландер стали такими близкими друзьями? — подумал Валландер. На первый взгляд трудно представить себе двух более непохожих людей. Хотя судить по одной только внешности опасно. Недаром Рюдберг твердил: внешность почти всегда скользкий лед.
— Залезайте, — сказал Стен Нурдландер.
Валландер не спросил, куда они направляются, просто сел на красное кожаное сиденье, наверняка оригинальное. Задал несколько вежливых вопросов об автомобиле и выслушал столь же вежливые ответы. После этого оба умолкли. На зеркале заднего вида качались две большие игральные кости из какого-то мягкого материала. Мальчишкой он не раз видел подобные машины. За рулем сидели мужчины средних лет, в костюмах, блестевших не меньше, чем хром автомобилей. Они десятками скупали у отца картины и платили купюрами из толстых пачек. «Блескучие кавалеры», так он их тогда называл. Позднее он понял, что они унижали отца, выплачивая ему за картины сущие гроши.
На миг воспоминание навеяло печаль. О безвозвратно ушедшем времени.
Ремни безопасности в машине отсутствовали. Заметив, что Валландер ищет их, Стен Нурдландер сказал:
— Машина антикварная. Отсутствие ремней официально разрешено.
Поездка закончилась где-то на Вермдё. К тому времени Валландер давно потерял представление и о направлении, и о расстоянии. Нурдландер затормозил спружинившую машину у коричневого здания, где помещалось кафе.
— Хозяйка кафе, Матильда, была замужем за одним из наших с Хоканом друзей, — сказал Стен Нурдландер. — Овдовела уже. Ее муж Клас Хурнвиг служил старпомом на том же «Змее», что и мы с Хоканом.
Валландер кивнул. Вспомнил, что Хокан фон Энке упоминал именно этот класс подводных лодок.
— Мы стараемся ее поддерживать. Она нуждается в деньгах. А к тому же варит вкусный кофе.
Первое, что увидел Валландер, войдя внутрь, был стоящий посредине комнаты перископ. Стен Нурдландер сообщил, с какой списанной субмарины его сняли, и Валландер понял, что находится в частном музее подводных лодок.
— С годами сложился обычай, — сказал Стен Нурдландер, — все, кто служил на шведских подлодках, и в кадрах, и по призыву, хотя бы один раз приходили в кафе Матильды. И непременно что-нибудь приносили с собой, иначе нельзя. Что-нибудь из украдкой позаимствованного фарфора, одеяло, даже исправные штурвалы и регуляторы. Настоящим апогеем были, конечно, те случаи, когда лодки снимались с вооружения и отправлялись в металлолом. Тогда многие, понятно, прибирали к рукам то и это, и кто-нибудь непременно устраивал сбор в пользу Матильды. Только вносили не деньги, а, скажем, глубиномер со списанной лодки.
