Елена Топильская - Белое, черное, алое…
Еще раз окинув взглядом чердак, я посторонилась, пропуская на первый план криминалиста Болелыцикова со всеми причиндалами.
— Женечка, давай: сначала на видео, потом фото. Отсюда сможешь, чтобы там не топтаться?
— Попробую, — пробормотал Болельщиков, включая аппаратуру и осветив все закоулки чердака своим мощным фонарем. — Смотри, Марья, вон там, возле окошка, натоптано, но там спокойно натоптано, человек просто ждал. Вот с этого следа можно будет слепочек взять. А вот тут, перед входом, уже дрались. Левка, готовься, тут уже по твоей части работа — похоже, тут кому-то нос разбили, видишь, капли, и причем свежие, я бы рекомендовал песочек вместе с кровью в коробочку. Сейчас, Марья, потерпи немного, я быстро у входа площадку обработаю, и нам будет куда ступить. А там ты присядешь — вон ящик стоит, и начнешь писать.
Лева Задов, услышав про капли крови, уже копался в экспертной сумке, выбирая все необходимое для работы, и я, наблюдая за этими двумя поборниками охраны труда, еще полчаса назад голосившими, что я выродок, и что они переутомились, и что давно пора на базу, удивлялась их прыти. Впрочем, чему тут удивляться, все мы, старички, такие, как бывалые охотничьи псы, свернувшиеся калачиком на солнышке: как только запах дичи коснется ноздрей, они вскакивают, вытягиваются в струнку и стрелой несутся по следу через бурелом и болото, оставляя далеко позади молодое поколение, несмотря на то, что это поколение питается исключительно «Чаппи»…
Пока Болельщиков занимался фотографией и видеозаписью, я отвела в сторонку подполковника Бурачкова и поныла по поводу понятых:
— Выручайте снова, Борис Владимирович!
— Вас понял! — кивнул невозмутимый Борис Владимирович и привел в качестве понятых мастера РЭУ вместе с супругом.
Это был мудрый ход: все равно мастеру у нас ключи от чердака забирать, и с мужем ей будет не страшно домой идти.
Я воспользовалась моментом и спросила мастера:
— А чердак всегда закрыт на замок?
— Да я каждый день проверяю, вроде бы замок не сбивали.
— А ключ у вас никто в последние дни не брал?
— Да нет, — пожала она плечами. — Но вообще-то, вы видите, какой замок?
Штамповка, его шпилькой отпереть можно. А вот тут, в углу, пакетик полиэтиленовый стоит, что-то в нем есть, так я его тут раньше не видела.
Видите, дом ухоженный, чердак чистенький, лишний предмет сразу на виду будет…
Когда Болельщиков наконец открыл доступ на чердак, я первым делом осторожно пробралась к чердачному окошку. Голицын был прав: из него открывался прекрасный вид на вход в парадную и даже, сквозь застекленные двери, на всю площадку перед лифтом; а стекла в двери этой парадной наверняка были отмыты до блеска, пока их не вышибло взрывом.
— А это что? Жень, поди сюда со своим фонарем, — подцепила я носком туфли какой-то предмет.
Подошли вместе с Женей и доктор Задов, и подполковник Бурачков, и все мы уставились на освещенный Болелыциковым презерватив, наполненный какой-то жидкостью и завязанный вверху узлом.
— Что это? — повторила я.
— Презерватив с мочой, — откликнулся Задов.
— С мочой?
— Думаю, что да.
— А зачем?
— Мочился человек в презерватив, — подсказал Болельщиков.
— Спасибо, что объяснил. Я спрашиваю, зачем в презерватив мочиться.
— Чтобы с собой унести, — задумчиво высказался Задов. — Чтобы не оставлять следов своего пребывания.
— А зачем с собой уносить? Вон тут песку сколько, мочись себе в песок, никто и не заметит. Слушайте, а по запаху мочи собака след возьмет?
— Вроде бы нет, — сказал Болельщиков, — я даже слышал, что, если след мочой побрызгать, это у собаки нюх отбивает.
— Значит, не для того, чтобы собака след не взяла. А если для того, чтобы с собой унести, то чего ж не унес?
— Чего-чего, в морду дали, вот и не успел.
— Закономерный вопрос: а кто и за что в морду дал?
— А кому — тебя не интересует?
— Если появится кандидат на роль наблюдателя, мы его кровушкой привяжем, — вслух подумала я.
— Каким образом? По группе особо не привяжешь, групп крови всего четыре, а население Земли, знаешь, какое? Или ты генетику имеешь в виду, так ты учти, что им ведро крови нужно для заключения, а не этот пятачок.
— Женя, ты слышал про одорологическую экспертизу?
— По запаху, что ли? Это когда собаке дают понюхать коробку, в которой две недели назад хранилась взрывчатка, а она своим чувствительным носом улавливает молекулы диэтиленгликоля?
— По запаху, только с взрывчаткой я не пробовала, а по крови экспертизу назначала.
— Но все равно собачка нюхает, а суды это доказательством не считают. Так?
— встрял в разговор Задов, демонстрируя свою процессуальную осведомленность.
— Не всегда. У меня, например, по нескольким делам состоялись приговоры, основанные на одорологии. И в законную силу вступили.
— Но все равно же собачка нюхает, так? А как суд может полагаться на мнение собаки? Ее же не предупредишь, как нас, за дачу ложного заключения?
— Лева, тебя что, собаки в детстве кусали? Что ты так к собакам негативно настроен?
— Да смешно просто! Собака-эксперт! Она что, и заключение подписывает?
— Собака в данном случае выступает в качестве инструмента. Знаешь, как это происходит: объект, содержащий запах, помещают в специальный прибор, во влажную среду, адсорбируют там запах с объекта на стерильную фланель, после чего эту фланель консервируют…
— С солью или с уксусом? — сострил Задов.
— Очень остроумно. Консервируют в стеклянной герметичной банке, помеченной паролем, и могут хранить до года, если сразу не с чем сравнивать. Когда поступает образец запаха для сравнения, банку с первоначальным запахом в числе нескольких других, также помеченных паролем, дают специально обученной собаке на выборку.
— А зачем пароль? — спросил Бурачков.
— Чтобы проводник собачий никак, даже подсознательно, на собаку не влиял.
Он, кстати, тоже не знает, в какой банке нужный запах. Например, на месте происшествия подобрали шарфик, законсервировали, отвезли в Москву — только там одорологию делают, у нас базы нету, — а через полгода нашли подозреваемого.
Взяли у него кровушку, высушили на марлечке, отправили в Москву, и одорологи дают категорическое заключение — его шарфик или нет. Это тебе не по группе крови экспертиза. А если несколько подозреваемых, то они тебе выделяют одного.
В Иркутркой области, в колонии, зэки замочили парня и разбежались из барака. На месте подобрали три заточки с рукоятками, обмотанными изолентой; медик говорит, что смертельный удар наносился одной из них. У всех, кто жил в бараке, взяли кровь, по запаху привязали заточку к одному из зэков, и приговор в суде состоялся.
— Да ну, это несерьезно, — отмахнулся Болельщиков. — А если у собаки течка? Или ей на лапу наступили?
— Во-первых, с течкой собак на работу не выводят. А во-вторых, тебе что, в трамвае на ногу не наступают? Вот ты пришел на работу с отдавленной ногой и отпечаток просмотрел. А потом, у собаки есть одно преимущество — она не может умышленно фальсифицировать заключение. Помнишь дело Федоренко?
— Эксперт, который пальчики у клиентов брал и на объекты, изъятые с происшествия, переносил? Ну что за манера нас в это дело носом тыкать!
— Да просто разговор такой зашел. А к одорологической экспертизе нужно относиться как к доказательству, которое, как и другие, заранее установленной силы не имеет, но его можно перепроверить и подтвердить другими доказательствами. Если есть заключение одорологов о том, что следы крови на месте убийства принадлежат Кошкину или Собакину, — кто мешает провести еще судебно-медицинскую экспертизу, пусть тебе скажут, что эта кровь и по группе соответствует Кошкину или Соба-кину, да еще и по половой принадлежности это кровь мужчины.
За нашей спиной деликатно кашлянули понятые. Мы поняли намек без слов и стали писать протокол.
— Женя, глянь осторожно, что за пакет полиэтиленовый; говорят, его тут раньше не было, — попросила я Болелыцикова.
Женя, аккуратно раздвигая ручки пакета масштабной линейкой, проворчал:
— А у самой что, коленки ватные?
— А мне городская запретила, — объяснила я, не отрываясь от протокола. — Мне Будкин сказал: если есть малейшая опасность того, что объект может взорваться, сами не лезьте, пошлите экспертов, лучше пусть они взорвутся, а то кто же протокол писать будет?
— Правильно, Машка, — поддержал меня Лева Задов, хоть и посмеивающийся, но все-таки предусмотрительно зашедший за чердачное перекрытие, — наиболее опасные эксперименты всегда проводятся на наименее полезных членах экипажа.
— Понимаешь, существует допустимый процент потери экспертов на осмотрах, такая естественная усушка-утруска. Для следователей такой процент не предусмотрен, — продолжала я объяснять, — потому что после окончания осмотра они все равно умирают от переутомления.
