Эд Лейси - Блестящий шанс. Охота обреченного волка. Блондинка в бегах

Я мысленно рассмеялся — над собой. И, пожав плечами, ответил:

— У нас демократическая страна. У всех свои вкусы.

Он потер переносицу..

— Да, вы правы. Спасибо, что вправили мне мозги. — И переменил тему. — А вы правда играете в футбол?

Наши дамы вернулись, и я решил, что Стив дурачился: они обе были весьма женственные.

— Потанцуем? — предложила Кей.

Я встал.

— Хорошо, но я неважный танцор.

Я обнял ее, и мы заскользили по танцплощадке достаточно ритмично, так что издали наши движения можно было принять за танец.

— Извините, что оставила вас наедине со Стивом, — сказала она.

— А что с ним такое — корь?

— О Боже, вы сами что, не видите? Он же педрила записной! Чему вы улыбаетесь?

— Ваши волосы щекочут мне подбородок.

— Я же не телепатка. Нас разделяет полметра, — и она положила мне голову на плечо. — Вам здесь нравится? 

— Ага.

— Я надеюсь, вы внесете стоимость виски в свой отчет о расходах?

— Не беспокойтесь, внесу.

После очередной порции виски я танцевал с Барбарой и заметил у нее на пальце кольцо — такое же, как и у Кей. Она меня изрядно вымотала, хотя Стив танцевал с Кей, и Барбара неотрывно следила за ними. Он хорошо танцевал.

Перехватив мой взгляд, Барбара улыбнулась:

— Извините. Но я терпеть не могу этого самодовольного идиота. Наконец он получил собственное шоу на телевидении, а ведет себя так, точно ему принадлежит весь мир. А эти его мальчишеские ухватки — короткая стрижка, одевается под студента… Болван! Не понимаю, почему Кей позволяет ему вокруг нас крутиться. Не имели несчастья, случаем, прочитать его роман?

— Нет.

— Белиберда. Бескрылый реализм в худшем своем проявлении. — Она потерлась седой головой о мой галстук. — Сколько в вас росту?

— Шесть футов два дюйма.

Тут она стала рассказывать про свои спортивные успехи в колледже и не умолкала, пока мы не вернулись за столик. Стив отирал лицо салфеткой.

— Ну вот, тут действительно теперь парная[2]. Не увлекаетесь турецкими банями, Туи?

— Ни разу не был.

— Да, я тоже, — и он знаком подозвал официанта. Вместо очередной порции виски я заказал большой сэндвич. Началось шоу. «Шоу» ограничилось длинноногой девицей с отсутствующим взглядом и сильно напудренным лицом, похожим на посмертную маску, на которой выделялись две черные стрелки накрашенных бровей. Она спела какую-то сладкую песенку о любви — отчаянно фальшивя. После второй песни я наконец врубился в ее стиль, а может, просто меня повело от выпитого.

Мой сэндвич был обернут в гигантский салатный лист, больше смахивающий на лопух, и обильно уснащен ломтиками соленых огурцов и маслинами. Он произвел на меня сильное впечатление и показался лучшим сэндвичем в моей жизни. И я уделил ему больше внимания, чем коленке Кей, которая упрямо терлась о мою штанину и грозила протереть на ней дырку.

Я медленно жевал, слушал безобразное пение и глядел по сторонам. Я что-то никак не мог их раскусить — все они были какие-то ненастоящие. Как и эта «парная». И тем не менее я давно уже забыл про меланхолию, которую навеяла на меня последняя встреча с Сивиллой. Я забыл о дурацкой сваре с Томасом в кафе и даже о самом Томасе. Здесь было здорово. Должен признаться, что мне здесь нравилось, даже несмотря на весь фальшивый антураж этого заведения.

И я без особого для себя потрясения вынужден был также признать, что мне нравилось изображать из себя ручного негритенка… ну хотя бы чуть-чуть.

4. Позавчера

В два часа ночи я оказался в койке — своей. Я уговорил Стива разделить пополам счет на тридцать один доллар, хотя Кей прошептала мне: «Пусть заплатит — он из богатеньких!» Мы проводили девочек домой, а потом я подбросил Стива на Шестьдесят пятую и проехался на такси к себе в Гарлем, как важный дядя.

В шесть гром будильника вырвал меня из глубокого сна. Быстренько надев старенькие штаны и свитерок, я помчался к дому Томаса и едва успел — в семь тридцать он вышел из подъезда. Я отправился за ним на Тридцать третью — там он зашел в ресторанчик позавтракать, а в восемь двадцать одну, весело насвистывая, вошел в здание своей грузовой компании.

Я вернулся домой, и мне посчастливилось найти место для парковки. Я выпил стакан молока, прихватил свежий номер «Джет», который Олли принес накануне, завалился читать в кровать и очень скоро уснул.

Я проснулся во втором часу дня и только под душем окончательно стряхнул с себя остатки сна и почувствовал голод. Когда я одевался, позвонила Сивилла. Я и забыл, что у нее сегодня выходной. Она понесла какую-то чушь насчет того, чтобы я отвез ее в салон красоты на Сто двадцать шестую улицу — ей надо было слегка подсветлить волосы, и в конце выложила то, ради чего она и позвонила, — не решил ли я все-таки устроиться на почту? Я ответил, что у меня еще есть время подумать и что сейчас мои мозги заняты только едой. Она сказала, что как раз готовит обед. Я поехал к ней, решив ни слова не говорить о приключениях вчерашней ночи.

Сивилла выглядела отдохнувшей и как-то по-особенному хорошенькой, даже оживленной. Ее губы были накрашены ярко-красной помадой. Мне захотелось ее поцеловать, но потом я передумал. Меня раздражало, что все ее разговоры крутились вокруг моего превращения в почтальона. Но у меня было очень хорошее настроение, и я не имел никакого намерения опять вступать с ней в пререкания. После того, как я отвез ее на Сто двадцать шестую, у меня оставалось еще два свободных часа, и я подумал, не сходить ли мне в бассейн поплавать, но потом решил немножко поработать на Теда Бейли.

В своем письме он сообщил, что миссис Джеймс было пятьдесят два года, что она работала в больнице и ее последним местожительством были дешевенькие меблирашки на Сто тридцать первой улице. Рядом с дверным звонком этого дряхлого строения я увидел присобаченную бумажку с написанными карандашом инструкциями: один звонок Флэттсу, два — Адамсу, а Стюарт — наверное, занимавший апартаменты на верхнем этаже, — удостаивался целой серенады из десяти звонков. Никаких Джеймсов тут не было и в помине, конечно, однако бумажка настолько выцвела, что некоторые фамилии стали нечитабельными.

Я спустился в полуподвал и позвонил в дверь. Мне открыла девчонка лет пятнадцати с огненно-красными губами, в узеньких джинсиках, клубном свитере и мужской рубашке, которая не могла скрыть ее торчащих грудок. Лениво жуя резинку, она всем своим видом давала понять, что прекрасно сознает все достоинства своей расцветающей фигуры и смазливого личика: мол, никому бы в голову не пришло отрицать, что она самое миленькое создание, обитающее в этом глухом закоулке мира. Я подумал, что миссис Джеймс вовсе не переехала, а просто попросила свою домохозяйку дать магазинному клерку от ворот поворот. Она, может быть, и поменяла не одну работу, но человек с холодильником-электроплитой так просто не сможет скакать из одной квартиры в другую.

Когда я спросил миссис Джеймс, девчонка продемонстрировала мне свое умение выдувать резиновый шарик и спросила:

— Вы кто?

— Ее знакомый, оказался тут проездом.

— А, знакомый… Так она месяц назад съехала.

— И не знаешь, куда? У меня мало времени, а я бы хотел ее повидать.

Она передернула плечами, и мы оба бросили взгляд на пляшущие холмики под ее рубашкой.

— He-а. Кажись, куда-то на Лонг-Айленд.

Врать она не умела.

— Жаль. Я ей деньги привез. Позвонил ей в больницу, да мне сказали, что она уволилась. А теперь, выходит, и переводом послать нельзя. Ну ладно, может, как-нибудь встретимся.

Мисс Смазливая Чернушка одарила меня натренированным взглядом из-под длинных ресниц.

— Откуда, говоришь, приехал, деловой?

— Из Чикаго. Там у нее двоюродная сестра.

— Ну так… — Яркие глаза оценивающе шмыгнули по мне, после чего она решила, что моя одежда пахнет бабками. — Скажу тебе по секрету, она тут живет. Пять звонков. Но она вернется не раньше четырех. Она накручивает какую-то кредитную компанию, вот я и соврала, что ее нет. Либо зайди еще раз, либо вечером позвони ей в больницу «Бульвар» — это в Бронксе. Она там трудится с прошлой недели.

— Спасибо тебе. Да, я смотрю, в ваших местах выращивают такие сладенькие фрукты!

Она с видимым удовольствием выдула резиновый шарик изо рта и щелкнула им.

— Это точно, да только бананов тут нет. Это же Большое Яблоко, деловой! — и с размаху захлопнула дверь. Ох уж эти дети — все на публику!

Я поехал по Сто двадцать пятой, нашел место для стоянки, бросил десятицентовик в счетчик. Сто двадцать пятая смахивает на главную улицу провинциального городка: стоит тут немного поошиваться — и обязательно заметишь знакомое лицо. Я еще не успел раскурить свою трубку, как к моему «ягуару» подскочили два хмыря.