Энн Перри - Реквием в Брансвик-гарденс
– Мэл? – Девушка подняла брови. – А мне казалось, что, вопреки всем спорам, она ему симпатична.
– Симпатична? – удивился Доминик.
– Да. – Повернувшись, Кларисса сделала шаг к подножию лестницы. – Ради нее он вернул картину Россетти[7] в библиотеку. Хотя терпеть не может это произведение и прежде прятал его в утренней гостиной, куда члены семьи почти не ходят.
– А вы уверены в том, что ему не нравится эта картина?
– Ну, конечно же. Она слишком чувственная, почти вызывающая. – Мисс Парментер повела плечами. – Но Юнити она нравилась. Впрочем, это неудивительно.
– Мне она тоже нравится. Натурщица Россетти очаровательна.
– Конечно, но Мэл считает ее распутной.
– Тогда почему он перевесил ее обратно в библиотеку?
– Потому что Юнити попросила его! – фыркнула Кларисса с легким нетерпением. – А еще он носил ей со станции пакеты с книгами… три раза за последние две недели. Причем он тогда был погружен в занятия, да еще дождь лил вовсю. Почему? – Она возвысила голос: – Потому что она попросила! И он перестал носить свой любимый зеленый пиджак… потому что тот ей не нравился. Так что я сомневаюсь в том, что он недолюбливал Юнити в той степени, в которой вам это кажется.
Вернувшись в памяти к названным девушкой случаям, Доминик подумал, что она во всем права. Чем больше он думал, тем меньше поведение Мэлори соответствовало его характеру. Молодой человек терпеть не мог дождя и часто говорил о том, что ждет не дождется теплой и сухой римской погоды, в которой видел побочное благословение своего призвания. Кроме того, Кордэ никогда не замечал, чтобы сын хозяина дома исполнял еще чьи-либо поручения. Даже родная мать получила от него вежливый отказ, когда попросила сходить в аптеку. Он занимался, и это было для него важнее всех дел на свете. Но о зеленом пиджаке Доминик не знал. Он редко замечал, во что одеты мужчины – хотя всегда запоминал дамские наряды. Впрочем, с картиной Россетти дело обстояло иначе. Забыть ее было невозможно.
Любопытно… Итак, Мэлори оказывал Юнити уйму услуг, невзирая на явное презрение к ней. Доминику не нужно было далеко ходить за объяснением этого факта. Мисс Беллвуд была удивительно привлекательной женщиной. Это объяснялось не просто красотой ее лица или белизной кожи: она была переполнена жизненной силой, интеллектом и постоянным ощущением счастья и вызова, предоставляемыми жизнью. Он и сам с болью вспоминал ее обаяние. Но того, что оно затронуло и Мэлори, священник не подозревал.
– Должно быть, вы правы, – проговорил он. – Я не знал об этом.
– Возможно, он пытался обратить ее в свою веру, – сухо заметила Кларисса. – Если бы он привел Юнити в объятия Римской церкви после того, как она столько месяцев переводила документы для Церкви Английской, то одержал бы основательную победу над отцом.
– В тот период, над которым они работали, обе церкви были еще едины, – заметил ее собеседник.
– Я знаю! – возмутилась Парментер, хотя было очевидно, что она забыла об этом. – Поэтому им и были нужны все эти различные переводы. По одному на секту, разве не ясно? – добавила она, после чего быстро и не оглядываясь направилась вверх по лестнице.
К ланчу никто не вышел. Рэмси оставался в своем кабинете, Вита писала письма, Трифена скорбела в своем уединении, a Кларисса спустилась в музыкальный кабинет и принялась играть на пианино траурный марш из «Саула»[8].
Было бы приятно надеяться на то, что трагедия эта так и останется неразгаданной тайной, правда о которой никогда не будет известна. Однако Доминик слишком ярко помнил свое давнее знакомство с Питтом, чтобы позволить себе такую иллюзию. Томас ушел, однако он будет расследовать свидетельства, подробности и, быть может, предметы, о которых никто не мог даже подумать. Он обследует тело. Он увидит пятно на туфлях и рано или поздно обнаружит отметину на полу зимнего сада. Поймет, что Юнити входила туда, чтобы поговорить с Мэлори. Он начнет расспросы и будет продолжать их, пока не выяснит истину.
Томас будет действовать осторожно, однако вникнет во все подробности жизни в Брансвик-гарденс. Раскопает все ссоры между Рэмси и его помощницей, вскроет их личные слабости, все мелкие грешки, возможно, не имеющие никакого отношения к смерти мисс Беллвуд, но тем не менее болезненные… которым лучше оставаться под спудом.
Кроме Кордэ, в библиотеке никого не было. Зажмурив глаза, он словно бы перенесся на десять лет назад и оказался на Кейтер-стрит, в такой же атмосфере страха. С ноткой смущения он припомнил, что Шарлотта тогда была влюблена в него. А сам он и не подозревал об этом – до самого последнего мгновения, когда было уже слишком поздно. Питт же знал об этом, Доминик понял это по его глазам. В них до сих пор присутствовала тень неприязни.
Кейтер-стрит казалась теперь находящейся в другом мире. Сотни событий пришлось ему пережить с тех пор, событий злых и добрых. Но на какое-то мгновение он снова оказался там – моложе на десяток лет, более самонадеянным, более испуганным. Он опять женат на Саре, и все они боятся Призрака, снова и снова совершавшего убийства в окрестностях. Все переглядываются, гадают, подозревают, обсуждают хитрости и уловки, которых и рады были бы не знать, но забыть не могли.
Томас Питт тогда настойчиво раскапывал подробности до тех пор, пока не получал ответ. Он сделает это и теперь. И как было тогда, Доминик снова боялся, как того, каким будет этот ответ, так и того, что может вскрыться о нем самом и тех моментах его прошлого, которые он предпочел бы забыть. Здесь, в доме Парментеров, было легче, потому что члены семьи видели его таким, каким он сам хотел видеть себя: неопытным в своем новом призвании, иногда делающим ошибки, но преданным и цельным сердцем. Один только Рэмси знал то, что осталось за его плечами в прошлом.
Так и не приняв осознанного решения сделать это, священник обнаружил, что направляется в дальний конец холла, к двери, ведущей к помещениям слуг. Поскольку хозяин дома не выходит из кабинета и едва ли находится в соответствующем настроении или расположении духа, быть может, именно ему, Доминику, выпало на долю ободрить их и предложить им то утешение и напоминание о долге, в котором они нуждались. Мэлори не испытывал желания заняться этим делом, потом он прекрасно знал об отношении домашних к его обращению в «папизм», как они выражались, несмотря на то, что знали его с детства. Некоторые из наиболее благочестивых слуг даже усматривали в его поступке предательство. Быть может, сам факт этого делал рану молодого человека еще больнее.
Первым на глаза Кордэ попался дворецкий, полный и обыкновенно спокойный мужчина средних лет, управлявший домом посредством благодушных любезностей, за которыми скрывалась железная дисциплина. Тем не менее в этот день он с глубоко озабоченным видом сидел в буфетной, проверяя и перепроверяя наличие припасов в кладовых. Пересчитывая все по три раза, он никак не мог сообразить, что, собственно, делает.
– Доброе утро, мистер Кордэ, – проговорил дворецкий с явным облегчением оттого, что есть повод прервать свое занятие, и встал. – Что я могу сделать для вас, сэр?
– Доброе утро, Эмсли, – ответил Доминик, закрывая за собой дверь. – Я зашел посмотреть, как идут здесь дела после утренних событий…
Домоправитель покачал головой:
– Я ничего не понимаю, сэр. Нет, мне понятно, что они говорят, но я понять не могу, как это могло случиться. Я служу в этом доме тридцать лет, с тех пор, когда мистера Мэлори еще не было на свете, и потому просто не верю словам Стендера и Брейтуэйт, что бы они там ни слышали.
– Садитесь, – предложил ему священник и сел на другой стул, чтобы не смущать собеседника.
– Инспектор приходил сюда, сэр, – продолжил Эмсли, с благодарностью приняв предложение, – задал нам уйму вопросов, с виду бесцельных. Никто из нас ничего не знает. – Он поджал губы.
– Значит, никто из вас даже не подходил к лестнице? – Доминик сам не знал, на какой ответ надеется. День превратился в кошмар, от которого никак не удавалось очнуться.
– Нет, сэр, – мрачным тоном отозвался дворецкий. – Мы с миссис Хендерсон были в ее комнате, проверяли наличие постельного белья. Нам нужны простыни. Забавно, как все они ветшают одновременно… Нужна по меньшей мере дюжина простыней. Из лучшего ирландского полотна. Конечно, они не вечны… что можно еще сказать?
– A что повар? – спросил Кордэ, стараясь не подражать известной полицейской манере вести допрос.
– Был на кухне. – Эмсли покачал головой. – Как и весь кухонный персонал: все были на кухне или в судомойне. Джеймс чистил ножи, Лиззи разжигала камин в комнате отдыха, Рози была в прачечной. Она только что перевернула матрасы, перестелила постели и снесла белье вниз. Марджери полировала медную утварь и расставила ее на столе в большой буфетной, a Нелли убирала в столовой.
Смешно было и думать, что одна из служанок могла столкнуть Юнити с лестницы. Однако не менее абсурдно было предполагать, что это сделал Рэмси.
