Виталий Смирнов - Последний шанс
Перед ним сидел коренастый, пожилой, но весьма крепкий мужчина. Голову его уже тронула седина. Задоров вспомнил один городок в их области, когда-то даже уездный, а потом захиревший из-за отдаленности от железной дороги и превратившийся в большое село. В нем жили потомки стрельцов, и женщины отличались там истинно русской красотой, а мужчины были похожи на этого подполковника: крепкие, надежные, немногословные. И потом во взгляде этого подполковника не было и тени высокомерия, сознания своих властных полномочий. Казалось, сними с него милицейский мундир, одень в цивильное, и он бы стал даже приятен Задорову.
— Видите ли, — начал Брянцев, — мы проверяем некоторые факты, связанные с делом об убийстве вашего участкового врача — Пустаевой. Есть предположение, что она сознательно «залечивала» женщин в благополучных, дружных семьях. Так, например, считает и ваш сосед по дому Бурлаков… А что по этому поводу думаете вы?
Теперь взгляд Задорова задымился откровенной ненавистью, но ответил он все-таки сдержанно:
— К сожалению, Бурлаков прав. Жаль, что я понял это слишком поздно.
В его голосе, как показалось Брянцеву, зазвучали живые, искренние нотки.
— Вам этого не понять. Ведь мы с моей Ля, простите, Ольгой Николаевной, встретились на войне. Она нас и повенчала. И с тех пор я старался быть ей не только опорой, но и защитой. А вот в этом случае сплоховал. Бурлаков-то оказался умнее, решительнее меня. Он взял да и выгнал эту Пустаеву. Ну, а я… Я медлил. Не мог допустить даже мысли, что такое возможно…
— Что вы подразумеваете под словом «такое»?
— Сознательное устранение из жизни пациента, — ни на мгновение не задумываясь, ответил Задоров, и Брянцев понял, что мысль эта давно выстрадана им.
— А может быть, вы ошиблись? Может, это просто была ошибка?
— Говорите, ошибка? Нет, происшедшее с моей Ля не было ошибкой…
Задоров теперь говорил горячо и убежденно.
— Видите ли, случилось так, что Пустаева ушла в отпуск. Ее участок поручили другому врачу, молодой симпатичной женщине. Она назначила моей жене лечение, и та пошла на поправку. Повеселела. Стала выходить во двор. Даже ездила на базар, правда, вместе с соседкой. Словом, я тоже обрел, как говорят спортсмены, «второе дыхание». Но тут на наше горе вышла из отпуска Пустаева… Тут все и началось…
От угрюмой сдержанности Задорова теперь не осталось и следа. Казалось, он был даже рад высказаться, поделиться своей сердечной болью, и Брянцев больше не задавал вопросов, — он был уверен, что Задоров теперь сам, по своей инициативе продолжит рассказ.
— Словом, как только Пустаева опять взяла в свои руки лечение моей Ольги Николаевны, состояние ее резко ухудшилось. Она потеряла аппетит, стала отказываться от еды, а если я все-таки заставлял ее что-то съесть, ее тут же тошнило. Она совсем ослабела, с трудом вставала с постели. Я стал опасаться самого худшего… И тут у меня появилось первое подозрение. Случилось это так. Однажды мы сидели с Пустаевой одни в этой самой комнате. Моя Ольга Николаевна после осмотра, измерения кровяного давления ушла в свою спальню, — она в этот день чувствовала себя особенно плохо. Пустаева выписывала рецепты, и я сказал: «Учтите, Елена Ионовна, если с моей Ольгой случится беда, то будет не один, а два трупа…» Я имел в виду себя… Пустаева оторвалась от бумаг и посмотрела на меня игривым взглядом. «Не унывайте, Владимир Степанович. Мы вам тут же найдем замену, более молодую, более образованную, более богатую, наконец…» Она улыбнулась, словно предлагала себя. Я был поражен и не нашелся с ответом. После этого я стал размышлять. Я вспомнил, что в последнее время Пустаева приходила к нам разряженная в пух и прах. И тогда я обложился медицинской литературой. Словом… — лицо Задорова вдруг опять приобрело строгое и деланно безразличное выражение. — Я, кажется, наговорил много лишнего. Извините…
— Ну почему же «лишнего», — возразил Брянцев. Вообще-то он и до встречи с Задоровым ждал чего-то подобного этому рассказу, но услышанная исповедь взволновала его, однако не настолько, чтобы он забыл, что перед ним сидит подозреваемый, и все же достаточно для того, чтобы он, Брянцев, почувствовал к нему что-то отдаленно похожее на сочувствие.
Собранные им факты неопровержимо доказывали, что убийство совершил именно Задоров, но Брянцеву вспомнились слова прокурора города Макара Трофимовича о том, что за тридцать лет его службы против врачей возбуждалось всего два дела, да и те были проиграны, — «Врач всегда будет оправдывать другого врача…» Значит, у Задорова не было возможности законным путем покарать Пустаеву…
Вспомнились подполковнику и слова Бурлакова: «Есть бог на свете. А то я и сам бы ее прикончил, взял бы грех на душу. Ан нет, — бог…» Сейчас этот «бог» сидел перед ним, а старый сыщик, кажется, сплоховал — размяк…
— Говорят, Владимир Степанович, что после известного события вы почти не выходите из дома. Даже хлеб, молоко вам приносят собесовские женщины…
— Не собесовские, а внуки да дочка, — поправил его Задоров.
— Но — куда вы ездили в ночь на двадцать второе мая?
Лицо Задорова изменилось. В карих глазах, еще недавно подернутых тоскливой дымкой, вспыхнул огонь. Вся его фигура, только что выражавшая безнадежность, усталость и разочарование жизнью, напряглась и, казалось, стала излучать скрытую до того силу. Он строго посмотрел на Брянцева:
— А уж это, товарищ подполковник, мое личное дело.
— Но вас видели в тот момент, когда вы раздавили каблуком золотые часики…
— Я не думал, что моя скромная особа способна доставить вам столько беспокойства, — почти равнодушно ответил Задоров.
Брянцев поднялся:
— Тогда не смею больше надоедать. Был рад познакомиться. Через минуту Задоров остался один.
А следователь спешил. Он решил немедленно, сейчас же разыскать дочь Задорова и документально закрепить всего лишь один факт: в ночь на двадцать второе мая ее отец — Задоров Владимир Степанович — к ней не приезжал…
«Но будь я проклят, — думал при этом Брянцев, — мне от всего сердца жаль старика. Ведь настоящий преступник не он, а сама Пустаева». И ему стало мучительно противно то, чего он добивался: изобличения старого солдата, попавшего в исключительную, неординарную ситуацию.
А между тем Задоров сидел за своим столом, подперев отяжелевшую голову ладонями, да смотрел на окно неподвижным взглядом. Но он не был на самом деле безразличен к произошедшему. Задоров отлично понял, что в ту роковую ночь его действительно кто-то видел и может подтвердить, что это он раздавил золотые часики, сорванные им с Пустаевой. Это означало конец. Но он и теперь не дрогнул. Создавать видимость алиби? Сказать, что он ездил к дочери? Он не будет втягивать ее в обман.
Сложившаяся обстановка напоминала ему трудный воздушный бой. Как и там, здесь вокруг него сгущалась опасность. Как и там, здесь нужно было правильно, «грамотно», как говорили в полку, оценить соотношение сил, возможности противника и выбрать правильную тактику боя.
Задоров по опыту войны знал, как превращать даже собственную гибель в победу. Он, Задоров, должен победить этого милиционера.
Приняв такое решение, Задоров встал и прошел в свою спальню.
Там, на книжном шкафу, он соорудил памятный утолок: поставил особо дорогие ему фотографии. Вот его жена — ефрейтор на фронте. Вот — совсем, кажется, недавняя, милая. А вот маленькая сценка: он поднял стопку вина, а она, положив локти на стол, улыбается ему…
Он остановился перед этими семейными реликвиями и в скорбном молчании опустил голову.
Ему вдруг вспомнилось. Когда ей стало совсем плохо, она однажды сказала ему: «Давай, батя, вместе, как жили…» Она предлагала ему вместе уйти из жизни. А он, дурак, не понял ее тогда, стал говорить о том, что она поправится, выздоровеет… Теперь-то он понимал, как бы это было прекрасно: уйти вместе, как жили. С ним и ей не было бы страшно переступить порог, который называется смертью. А он тогда сплоховал…
Он приготовил бумагу и отправился на кухню, подумал: «Дочка работает во вторую смену, значит, придет не раньше семи вечера. Дети на учебе — сейчас не придут. Значит, можно. Успею…»
После этого он сел за кухонный стол и написал на конверте: «Подполковнику милиции Брянцеву Сергею Ивановичу». Взял лист почтовой бумаги и тем же твердым почерком начертал: «Малоуважаемый Сергей Иванович!» Полюбовавшись на свое творение, он решительно встал, плотно затворил дверь, ведущую в прихожую, и открыл краны всех четырех конфорок газовой плиты. Совершив это, он опять сел за стол и стал писать письмо «малоуважаемому».
Письмо
Этот день казался Брянцеву самым трудным за всю его служебную жизнь.
Все складываюсь отвратительно.
Покинув Задорова с единственной целью: как можно быстрее установить теперешнюю фамилию, имя и адрес дочери старого ветерана, он вернулся в райотдел.
