Зиновий Юрьев - Кукла в бидоне
Во дворе отделения стояла разбитая «Волга». Передняя облицовка и фары были смяты и вдавлены, и перекошенная крышка капота приподнялась, словно автомобиль разинул рот в тягостном недоумении, не в состоянии до конца понять, что же все-таки с ним случилось.
Внутри в коридоре толпилась кучка людей, у всех в руках маленькие книжечки «Правил уличного движения». «Пересдают нарушители… Лопухи!» — подумал Алексей и посмотрел на повестку, в какую комнату ему нужно было пройти. Он помнил, что указана была комната номер пять, но, как и всегда, он предпочитал лишний раз проверить, чтобы не ошибиться.
— Ну-ка скажи, друг, в каких случаях запрещается обгон? — проверяли друг друга в последний раз нарушители правил, вздыхали, нервно курили; полузакрыв глаза, что-то беззвучно шептали, повторяя незабываемую чеканную прозу «Правил».
Теперь уже Алексей был абсолютно спокоен. И потому, что на стене висел стенд с фотографиями перевернувшихся машин, и потому, что слышал бормотание: «Обгон запрещается, когда…», и потому, что все это не могло иметь к Строевому ровно никакого отношения.
— Разрешите? — спросил он, приоткрывая обитую дерматином дверь в комнату номер пять. — Тут у меня повестка…
— Фамилия? — деловито спросил невысокий майор, перелистывая какие-то бумаги.
«Орудовец, — торжествующе подумал Алексей. — Те, говорят, в форме не ходят», — и почувствовал даже нечто вроде симпатии к этому человеку за столом.
— Ворскунов Алексей Иванович, — четко ответил Алексей, всем своим подтянутым видом и молодцеватостью показывая, что водитель он дисциплинированный и находится здесь по чистому недоразумению.
— Садитесь, товарищ Ворскунов, вот на этот стул, — сказал майор и внимательно посмотрел на Алексея, но не в глаза, а как бы слегка поверх, словно прическу его рассматривал, и Алексей машинально провел рукой по волосам.
— Это я смотрю, на улице холодно, около нуля, а вы с непокрытой головой. Простудиться можно, — наставительно сказал майор и улыбнулся.
— Фуражка в машине, — ответил Алексей. — Сидишь за баранкой целый день…
«Чудак, — усмехнулся про себя он. — Простудиться можно… Ишь ты, забота какая… А гонять человека без толку — это ничего».
— Так, товарищ Ворскунов… Знаете, почему мы вас вызвали?
— Не знаю, товарищ майор. Голову ломаю.
— Так прямо и ломаете? Вы работаете на машине… — Майор назвал номер.
— Работаю.
— И не можете припомнить за последнее время ни одного нарушения правил уличного движения?
— Да нет, товарищ майор.
— Гм… И даже не помните, как… — майор скосил глаза на листок бумаги на столе, — восемнадцатого октября проехали у Никитских ворот на красный свет, создав аварийную обстановку, и не остановились по свистку инспектора?
Последние остатки сомнения улетучились у Алексея вместе с облегченным вздохом.
— Не могу помнить, товарищ майор, потому что в этот день не работал.
— Гм… Точно помните, что не работали?
«Еще бы, — подумал Алексей, — не помнить… Такое дело провернул. Но осторожнее надо на всякий случай. Лучше бы надо было сделать вид, что высчитываю дни недели. Ну ничего. Все нормально».
— Точно. К теще за город ездил в этот день, точно помню.
— Ну что ж, проверить мы, конечно, проверим в парке. Может быть, напарник ваш был, может быть, и инспектор ошибся, не тот номер записал. Садитесь вон за стол, отодвиньте графин, чтобы он не мешал, и напишите объяснение. Мол, в этот день не работал. Порядок есть, порядок…
Алексей вышел на улицу. Мир снова был четок — свет и тень, без полутонов. Все было ясно, для всего было свое место — и для Строевого переулка, и для него самого.
Он вставил ключ в замок зажигания, повернул его. Мотор послушно забулькал. «Надо ехать, — подумал Алексей, — уж здесь-то пассажира не дождешься, всё шоферы». Он развернулся и поехал на стоянку.
●— Валентина! — позвал Шубин и подошел к двери, соединявшей комнату со смежной. — Идите сюда. У меня тут было несколько человек. Кто-нибудь из них вам знаком?
— Последний, Сергей Родионович.
— Я ведь и сам догадался, что он.
— Это когда вы про фуражку спросили? Я слышала.
— Угу.
— Теперь уже всё? — спросила Валентина.
— Надоели мы вам?
Валентина пожала плечами. Что она могла сказать ему? Как объяснить? Да что, собственно, объяснять? Дура дура и есть. Ей почему-то вдруг стало жалко себя. Другие живут, не думают, не забивают головы фантазиями. Живи, пока живется. Чем плох Колька, например? Прекрасный парень, веселый. И все-таки она знала, что не пойдет с ним сегодня в клуб, хотя он еще вчера звонил ей: взял билеты на какой-то заграничный фильм, о котором все у них говорили. Не пойдет и будет сидеть одна дома. И так ей и надо, дуре, которая в свои девятнадцать лет ничего не понимает в жизни и все ждет чего-то…
Она порывисто пожала протянутую Шубиным руку и быстро вышла.
«Хорошая девчушка, — подумал Шубин и вздохнул. — Чего вздохнул, майор? То-то же…»
Да, так как же все-таки проверить, не был ли этот Ворскунов узбеком? Крепкий мужчина, с выдержкой. Если, конечно, это он проделал операцию с бидоном. Ни капли волнения. Спокоен. Слишком уж спокоен. Обожди, не подгоняй впечатления под уже сложившуюся схему. Если водитель твердо знает, что не совершал никаких нарушений, что ему нервничать? Да и как нервничать? Ломать руки, заикаться, дергаться, рыдать? Но уж очень-то он быстро, не задумываясь, вспомнил, что восемнадцатого не работал. Если он — это он, то, конечно, должен твердо помнить день операции в Строевом. А если действительно был за городом? Надо проверить, причем узнать адрес этой тещи осторожненько, не спугивая Ворскунова. Голубев сделает. Надо ему позвонить. Если он уже на месте, пусть сразу и займется.
Глава 8
Голубев пересчитал подъезды. Кажется, здесь. Перед ним был длиннющий пятиэтажный дом, точный слепок с таких же домов, которыми были застроены эти кварталы.
Слава богу, нашел быстро. Когда-то был просто номер дома и улица. Теперь за каждым номером скрываются бесконечные корпуса с таинственными номерами, и, чтобы найти дом, нужно быть опытным следопытом.
На двух скамейках по обеим сторонам подъезда сидели несколько старушек, из тех, кто, несмотря на жизнь в большом городе, чудом сохранили какой-то уютный и так быстро исчезающий деревенский облик. Перед двумя стояли детские коляски с их пассажирами, укутанными в одеяла по самый нос от холодного и сырого октябрьского ветра.
Голубев театрально посмотрел на часы, так, чтобы это заметили старушки, вздохнул и сказал:
— Вы не будете возражать, если я посижу минут десять с вами? Свидание у меня с приятелем, да приехал, видите, раньше.
Маленькая старушка, в белом аккуратном платочке, с печеным озорным личиком, сказала:
— Посиди со старушками, у меня-то сегодня свиданий не предвидится.
Подруги ее громко засмеялись, и в одной из колясок испуганно завозился младенец.
— Вот мой кавалер, весь день при мне. — Старушка привычно качнула ногой коляску, и внук столь же привычно утих.
— Опора Советской власти, — улыбнулся Голубев.
— Это кто же?
— Бабушки наши. Сколько миллионов этих карапузов поднимают. Ордена им давать надо.
— Это точно. Слышь, Петровна, орден тебе дать надо.
Петровна, грузная старуха с отекшим желтоватым лицом, хмыкнула:
— Хоть бы спасибо сказали… Мало за день навозишься, так и вечером они хвост трубой и помчались: «Мама, ты уложи Виталика!»
— Ну, а что бы ты без Виталика своего делала? — спросила первая старушка. — Сама, что ли, на танцы ходила?
— Так ведь почти в каждой семье так, — сказал Голубев, — закон жизни. Возьмите, например, ваш подъезд. Много ли молодых без бабушек обходятся?
— Иные и обходятся, — бойко зачастила старушка в белом платке. — Бабки-то еще не продаются, ни за наличные, ни в кредит. У кого есть, а у кого и нет.
— На нет и суда нет, — сказал Голубев. — Но в вашем подъезде…
— Да погоди ты с подъездом, заладил: подъезд да подъезд. Я тебе вот что скажу: ныне дитев воспитывать такое дело, что и неизвестно еще, кто кого воспитывает — ты его или оно, дите, тебя. Наш-то — восьмой месяц, а уже все понимает. Я думаю, потому что телевизор мы вместе смотрим…
«Пропало, — подумал Голубев, — теперь уже не остановить. Попытаться еще раз…»
— Я вижу, вы не просто бабушки, а бабушки-энтузиастки, но есть ведь, наверное, и такие, что не очень-то хотят помогать, — с надеждой сказал он, обращаясь к Петровне.
— Не все такие дуры, как мы, это точно, — вздохнула Петровна. — Вон у Ворскуновой-то Лизки из шестьдесят седьмой мать в месяц раз приедет, и то скажи ей спасибо.
— Так, наверное, она с другими детьми живет?
