Ольга Лаврова - Мафия
— Хватит, Папрыкин, что вы городите?
— Да ладно притворяться! Я даже имя скажу: Володя! Володя ведь?
Не то чтобы Пал Палыч поверил намекам арестованного, но какая-то подоплека в них есть, возможно. Это уже беспокойно и неприятно.
На закрытом корте Коваль играет в теннис с Феликсом.
«Псы» немножко болеют.
— Хорошо патрон взял!
— Феликс тоже… только малость суетится.
Сет кончается выигрышем Коваля, и Феликс использует благоприятный момент:
— Олег Иваныч, человека у меня взяли.
— На деле?
— Не-ет, вывеску кому-то почистил.
— Пьяный?
— Стал бы я! — заверяет Феликс.
— Кто такой?
— Двадцать девятый номер.
— А-а, бывший хоккеист, блондин, — Коваль любит показать, что знает людей наизусть, как хороший генерал своих солдат. — Ладно, вытащим.
Когда партнеры, уже переодевшись, выходят на улицу, оказывается, что Коваля поджидает Хомутова.
— Извини, но завтра воскресенье, а потом тебя три дня не будет…
Коваль отпускает Феликса.
— Ты всегда знаешь, где я? — спрашивает Хомутову, идя к машинам.
— Каждую минуту суток.
— Страшная женщина.
Дальнейший разговор происходит в дороге.
— Задержка с пеньковой фабрикой, Олег Иваныч.
— Люба! Я покупаю химическое оборудование, нашел валюту.
— Железная баба там в директорах, не подступишься!
Коваль немало изумлен, что Хомутова перед кем-то пасует.
— Я подумала назначить удобного директора, но это сколько лишних людей подключать. Неграмотно. Может, сменим адрес? Не одна такая фабрика.
— И другие понадобятся. Если из-за трудностей отменять мои решения… лучше разъедемся в разные стороны.
— Понимаешь, Олег Иванович, из рабочих до директора дошла, — виновато объясняет Хомутова. — Все своим горбом. И никаких грехов.
— Семья?
— Муж умер, три дочери, тоже в мамашу, порядочные. Четверо внучат.
— Дети… — чуть задумывается Коваль.
— Олег Иваныч, ты мое отношение к этому знаешь! — позволяет себе некоторую резкость Хомутова.
— Да, способ для подонков…
— Зачем мы держим психолога, врача, адвоката? Найдите больное место. Она всю жизнь делала веревки. Только.
— Нет, Гамлет ошибался, — говорит Коваль.
— Гамлет? Быть или не быть?
— Нет, что на человеке нельзя играть, как на флейте. Можно. Как на гармошке. Главное — растянуть мехи, раздуть. И потом на кнопочки нажимая… — изображает, как надо сыграть нужную мелодию.
Тушина, директор фабрики пеньковых изделий, у себя в кабинете. Она дородная, полнотелая женщина с хорошим открытым лицом и начальственной, а порой и грубоватой повадкой.
Входит Хомутова.
— Прием сотрудников по личным вопросам… — густым голосом говорит Тушина, сразу угадав в посетительнице постороннюю.
— Я по вашему личному вопросу, — с неприятной задушевностью произносит Хомутова, садится без приглашения и, поймав взгляд директорши, гипнотически не отпускает его. — Наши семьи, Анна Кондратьевна, связала общая беда. Кира, дочка ваша, в августе отдыхала в Крыму. Познакомилась там с моим племянником. И так это нам обернулось! — Хомутова неторопливо достает платочек, промокает щеки под сухими глазами.
Тушина пока ничего не отвечает, пока лишь изумлена нелепым каким-то визитом.
— Парень только из армии, а девочка красивая, сексуальная, силком тащит в койку, — продолжает Хомутова. — Вот снялись на память, — со вздохом показывает фотографию, где на фоне южного пейзажа смонтирована молодая пара.
Тушина гневно выхватывает фотографию, рвет в клочки и сыплет перед носом Хомутовой на стол. Чтоб Кира кого-то «тащила в койку»?!
— Вранье, вранье и вранье! Пошла вон!
— Зачем так, Анна Кондратьевна. Фотографий-то вон, — Хомутова вынимает и разворачивает веером пачку фотографий. — Вы поймите, у парня из-за Киры большие неприятности!
Тушину осеняет:
— Ты шантажистка, что ли?
— Конечно, шантажистка, — садится поудобней, кладет ногу на ногу.
Первый тур обработки так и задуман: убедить Тушину, что у нее собираются вымогать деньги. Чем больше вывести из равновесия, раскочегарить, тем сильнее будет шок от дальнейшего.
— Катя! — жмет директорша кнопку на селекторе. — Вызови ко мне… Катя! — крупными шагами выходит в приемную выяснить, что там с Катей, которая не откликается.
Это предусмотрено. Секретаршу под благовидным предлогом удалили. Вместо нее Тушина обнаруживает двух молодчиков из хомутовской охраны.
— Кто такие? — грозно спрашивает она.
— Мы с мамой.
— Тоже переживаем.
И тяжелыми взглядами буквально заталкивают женщину обратно. Вот так, значит, все обставлено: выйти ей не дадут, даже если б могла бросить директорский кабинет на волю темной визитерши с ее молодчиками. Расправиться с ними врукопашную — сил не хватит. Надо взять подмогу. Но прежде чем Тушиной успеть к селектору, Хомутова вываливает новый шмот грязи:
— Врач сказал: «Радуйтесь, что не СПИД. Сифилис все-таки лечится». Заразила парня ваша Кирочка, Анна Кондратьевна, вот какая беда!
Анна Кондратьевна хватается за сердце. Срам невыносимый, наглая ложь! Но ход рассчитан верно: чужих она теперь созывать поостережется, уже не к селектору тянется — к телефону.
— Как зовут племянника?
— Леопольд, — жалостливо подсказывает Хомутова и хамит, выходя из образа: — Как кота в мультиках.
— Гадюка! — отвечает ей на это директорша и набирает номер.
— Кира, это мать. Ты когда ездила в Крым, фотографировалась с Леопольдом?.. Тебя надо спросить, с каким!.. — Хомутова подсовывает ей карточку. — Стоите на камнях, сзади гора… Высокий брюнет, тонкие усики. Как не помнишь?.. Все, потом объясню.
Она кладет трубку, а Хомутова припевает:
— Вот молодежь! Заразила и не помнит, а?
— Хватит морочить голову! — рявкает Тушина.
— Каково будет ее мужу, как узнает. Он ведь ревнивый страшно, Стасик-то! И сестрам тоже, Наде с Верой.
Тушина решает для вида согласиться:
— Сколько ты хочешь?
— Считайте сами. Леопольду от врача отмазаться, чтоб снял с учета, потом на неофициальное лечение. Мой проезд туда-назад. Ну и этот… моральный ущерб…
— Хорошо. Завтра принесу, — говорит Тушина.
— А-а, надумала в милицию стукнуть, — разоблачает ее Хомутова. — Директорская голова!
— У меня здесь нет.
— Бедная, значит? Могу одолжить.
Хомутова выкладывает несколько толстенных денежных упаковок.
— По десять тысяч. Бери.
У Тушиной все в голове переворачивается кувырком. То было вымогательство, теперь похоже на подкуп. Да что же это такое?!
А Хомутова не дает опомниться:
— Вот повестки в венерологический диспансер. На обследование. Кире и Стасику как официальному половому партнеру.
Тушина читает и вскрикивает:
— Ты же знаешь, что она здорова!
— А я вот так поделю, — Хомутова ребром ладони раздвигает пачки, — это доктору, это лаборантке. И будет сифилис. И ни в жизнь твоя Кира не отмоется. Такие же повестки на работу пойдут. Кстати, и уголовная статья есть — за умышленное заражение. Потонешь в дерьме!
— Я пойду в райком! — грозит Тушина. — Я найду управу!
— Хорошо, пришла. Хоть в ЦК. Спасите, шантажируют, будто у дочки сифилис. А там гинекологического кресла нету. Что тебе скажут? Ах, Анна Кондратьевна, мы вам очень сочувствуем. Но поскольку есть официальный вызов, пусть дочка пройдет анализы. Тогда можно обжаловать в райздрав. А сами думают: только бы поскорей руки вымыть! Мало ли что. Дальше. В райздрав мы успеем раньше тебя. От больших денег нигде не отказываются.
— Аферистка! Подлюга! — вне себя кричит Тушина.
Из приемной заглядывают «мальчики»:
— Мама, не помочь?
— Да нет пока. Немножко директорша нервничает.
Парни скрываются.
— Все равно не боюсь! Ничего со мной не сделаешь! — упорствует Тушина.
— Зачем меня бояться? Ты бойся, что Стасик опять на развод подаст. Прошлый раз Кира чуть в Кащенку не угодила, верно?
— Не понимаю… чего вы добиваетесь? — выговаривает Тушина после паузы.
— Да пустяки. Откроем лабораторию по качеству. Оборудование мое, люди мои. В их дела чтобы никто не лез. Второе — сменишь кладовщика, я пришлю кандидатуру. Через неделю надо приступить к работе.
Тушина постигает наконец смысл всей истории. Страх, отвращение, протест легко читаются на ее бесхитростном лице.
— Вот оно что!
Садится к столу, что-то размашисто пишет.
— На, подавись! Взяли?
Хомутова читает написанное заявление:
— «Прошу освободить от занимаемой должности». И чем же это Кире поможет? — изумляется она. — Как тебе ее не жалко? Нет, какая-то ты баба легкомысленная. Ведь еще только с почты повестки понесут — уже вокруг начнется шу-шу-шу. Слыхали, Тушина-то дочка… А у тебя их еще две. На них, думаешь, не приготовлено? Все прахом пойдет. Нет у тебя выхода, пойми!
