Анатолий Безуглов - Мафия
— Видел, — кивнул я на потухший экран телевизора.
— Что получается, Захар Петрович? Вот пресса шумит о правах обвиняемых, о допуске адвоката к следствию в самом начале… В общем-то правильно ставят вопрос… Но почему газетчики мало говорят о том, что потерпевшие тоже нуждаются в защите? Нужен закон, оберегающий их от вора, насильника, взяточника, рэкетира!
— Согласен с вами полностью, — кивнул я. — Но если бы принятие такого закона зависело от нас!.. Хочется надеяться, что доживем.
— Дай-то бог. — Николай Павлович сложил кассеты, затем извлек из папки еще один документ. — Последний допрос Ларионова. Шестерки Киреева, как сказал Скворцов… Вымогательство взяток у коммерческого директора «Детского мира» оперуполномоченный ОБХСС начисто отрицал. Признал лишь единственный факт — насчет детской дубленки. Да и ту он Кирееву не передавал.
— А для чего взял ее? — удивился я.
— По словам Ларионова, эта дубленка не подошла дочери Киреева по размеру. Ларионов принес ее домой. Жена увидела, говорит, давай, мол, померяем нашей девочке. Оказалось — в самый раз. Ларионовы оставили дубленку у себя, а Кирееву отдали за нее деньги… Вот такая история.
— Значит, деньги Киреев все-таки прикарманил, — заметил я.
— Выходит, так.
— Ну что ж, Николай Павлович, дело серьезнее, чем я предполагал, когда поручал вам следствие.
— Серьезней не бывает.
Шмелев протянул мне два документа. Один — постановление на производство обыска на квартире Киреева.
— Вы считаете, не рано, — спросил я, утверждая его.
— Вчера уже было поздно…
Другую бумагу — о взятии начальника южноморского ОБХСС под стражу — я пока не подписал.
— Смотрите, Захар Петрович, как бы не пришлось объявлять розыск. Ведь сбежит! — предупредил Шмелев.
— Вы же знаете мое правило, Николай Павлович, — напомнил я.
— Да, да, да, — спохватился он. — Допросите, прежде чем дать санкцию?
— Непременно. Давайте подумаем, под каким предлогом пригласить Киреева к нам в прокуратуру.
— Повод найдем, — пообещал следователь. — Только обязательно сегодня!
— Готов хоть сейчас.
Но «сейчас» не получилось. Меня срочно вызвали в горком партии. Разговор с начальником городского ОБХСС состоялся только во второй половине дня. После этого я и дал санкцию на его арест.
На Южноморск опустился вечер. Возле ресторана «Воздушный замок» сгрудились с десяток «Жигулей» и «москвичей». Они приткнулись на обочине дороги, так как платная стоянка не функционировала. На ней лишь одиноко стоял «вольво» Карапетяна.
Сурен Ованесович вышел из своего заведения в сопровождении метрдотеля Леониди, нагруженного коробками.
— Смотри, Костя, — наставлял его директор, — не забудь завтра подъехать на базу. Поступила импортная посуда. А то уже нечем сервировать столы. С заведующим я договорился.
— Будет сделано, — кивнул Леониди. — Эх, не вовремя уезжаешь, Сурен…
— Всего на два дня. Понимаешь, совсем нервы ни к черту! Съезжу в горы, подышу свежим воздухом…
Они подошли к стоянке. Карапетян сунул ключ в замок, но тот оказался незапертым.
— Странно, — покачал головой директор, распахивая ворота. — Лично сам закрывал…
— Плохо, значит, закрывал.
Карапетян оглядел свою машину — вроде все было в порядке. Открыл дверцу со стороны водителя и бросил связку ключей Косте.
— Ящики — в багажник.
Леониди подошел к задку «вольво», потянул носом.
— Откуда вонь? — огляделся он. — Собака, что ли, дохлая где-то?.. Костя отпер багажник и в ужасе отскочил.
— Долго будешь возиться? — проворчал недовольно директор ресторана.
Сдавленный крик метрдотеля заставил его выскочить из автомобиля.
— Там… Там!.. — показывал на открытый багажник трясущейся рукой Леониди.
Карапетян заглянул в него и в страхе отпрянул: в прозрачном пластиковом мешке лежал скрюченный человек. Его мертвые глаза смотрели на Сурена Ованесовича. Из ощерившегося рта вываливался почерневший язык, к которому была прикреплена бумажка. На ней крупными печатными буквами было написано: «Так будет с каждым, у кого он длинный!»
Это был сторож Пронин.
— Костя, — охрипшим голосом заорал Карапетян, — срочно звони в милицию!
Тот бросился к ресторану.
Несмотря на поздний час, в четырехкомнатных апартаментах Киреевых везде горел свет. То и дело звонили в дверь, надрывался телефон. Хозяйка квартиры, Зося, полулежала на роскошном кожаном диване в гостиной, заходясь в истерике.
— Гады! — кричала она. — Какое имели право?!
— Зосенька, милая, успокойся, — сидела возле нее главная администраторша Дома моделей Кирсанова.
— Какой позор! — билась о мягкую стенку дивана головой Киреева. — Бросить в каталажку, как последнего блатного! Что он, бандит, убийца?!
— Ну возьми же себя в руки, — уговаривал хозяйку Хинчук, нервно меряя шагами комнату. — Я уверен, Дона выпустят. И очень скоро. Поверь моему слову.
— Выпустят? Черта с два! — кричал убитая горем жена, отпихивая от себя рюмку с успокоительными каплями, которые пытался ей влить в рот адвокат Чураев.
— Выпейте, — умоляюще просил он. — Легче станет. Главное, что Донат Максимович жив и здоров.
— Лучше бы он умер! — гневно бросила супруга. — И я вместе с ним! На черта мне жить!
При этих словах двенадцатилетняя дочь Киреевых, вжавшаяся в кресло, с испуганными глазами, громко расплакалась.
— Настенька, не плачь, золотце ты мое! — бросилась к ней Марина Юрьевна. — Пойдем-ка лучше в твою комнату. — И она увела всхлипывающую девочку, тщательно прикрыв за собой дверь.
Попугай забился под телевизор, в страхе наблюдая за происходящим.
— Годами наживали, а теперь все это отберут! — причитала хозяйка дома, обводя рукой роскошную финскую мебель, ковры на стенах и полу, штучной работы дорогие охотничьи ружья, красующиеся в шкафу за стеклянной дверцей, горы хрусталя и серебряной посуды, выставленной на полках стенки, японскую радиоаппаратуру с названиями самых известных фирм.
Позвонили в дверь. Открывать пошел Хинчук и скоро возвратился.
— Геннадий Трофимович… — негромко объявил он.
И уже в комнату солидно вступал отец Зоей, встревоженный, но при этом величественный, со значительной миной на лице. Геннадий Трофимович Печерский был председатель Южноморского горисполкома.
— Наконец-то заявился! — зло бросила ему дочь. — А еще тесть называется! Весь город звонит. Волнуется. Люди посторонние переживают. Вот пришли без всякого приглашения. А ты…
— Зосенька, — начал было миролюбиво отец, но она его перебила:
— Кто вчера уверял меня, что Дона пальцем не тронут? Кто?
Геннадий Трофимович растерянно огляделся — присутствующие старались не смотреть ни на него, ни на Зосю, но ему было не по себе: выслушивать упреки при посторонних, пускай даже от родной дочери…
— Пойдем спокойно потолкуем, — предложил отец миролюбиво, направляясь к двери.
— Иди, иди, — тихонько подтолкнула подругу Марина Юрьевна.
Зося повиновалась.
Разговор с отцом состоялся в спальне. Интимный уголок Киреевых был обставлен не менее шикарно, чем гостиная. Спальный гарнитур из карельской березы, во весь пол вьетнамский ковер ручной работы, на стене — текинский. На нем разместилась великолепная коллекция старинного кавказского холодного оружия. Ножны кинжалов и шашек были отделаны серебром, узорами, эмалью и полудрагоценными камнями.
На тумбочке у двухспальной кровати стоял телефонный аппарат в стиле ретро.
— Понимаешь, мне твердо обещали замять, — понизив голос, с ходу начал Геннадий Трофимович.
— Ничего себе — замяли! — всплеснула руками дочь. — Заманили Дона в областную прокуратуру, надели наручники, бросили в «воронок» и — в тюрьму! К уголовникам!
У Зоей вновь хлынули слезы из глаз.
— Ну-ну, — положил ей руку на плечо отец. — Не заводись.
— Посмотреть бы на тебя, если бы к тебе ворвались с обыском! — зло сбросила его руку Зося. — А понятыми знаешь кто был? Сосед и соседка снизу! Мымра, которая меня ненавидит. О-о! — трагически протянула дочь. — Представляю, с каким злорадством сейчас обсуждает нас весь дом!
— Плюнь ты на соседей, — бодрячески посоветовал Геннадий Трофимович. — На чужой роток…
— И это говоришь ты! — аж задохнулась Зося. — Ты, мой отец! Как ты мог допустить до такого срама? Мало того, что обшарили везде, так еще вещи описали! Даже это. — Она распахнула дверцы платяного шкафа, плотно увешанного одеждой.
— Это уж слишком, — побледнев, охрипшим голосом проговорил отец.
Но дочь, казалось, не слышала его. На нее опять накатил приступ истерики. Сдернув с вешалки парадный мундир мужа, она пыталась порвать его. Но ничего не выходило. Тогда Зося сорвала со стены клинок и принялась остервенело кромсать гордость мужа.
