Елена Топильская - Жизнь честных и нечестных

Мы вернулись обратно в очаг цивилизации, где Дима заботливо приготовил нам по бутерброду с сыром и по большой кружке горячего кофе. Люблю я дежурить — вот в том числе и из-за таких редких неспешных минут, юн да рядом давно знакомые, приятные тебе люди, когда знаешь, что в любой момент может затрезвонить прямая связь с дежурной частью, но испытываешь комфорт из-за того, что телефон молчит. И еще из-за того, что, когда телефон наконец зазвонит и после непродолжительных переговоров с оперативным дежурным окажется, что выезд неизбежен, — напустишь на себя недовольный вид да еще обменяешься с медиком короткими фразами, что вот, мол, опять тащиться к черту на рога, а в душе-то уже свербит нетерпение: скорее доехать, посмотреть своими глазами — что там…

— Ну-с, расскажите, молодой человек, что вас заставило в наше неспокойное время окунуться в вонючее болото прокурорского следствия? — Это уже Дима осторожно начал влезать в душу стажеру. Стас заулыбался, покраснел и тихо сказал:

— Вообще-то я хотел работать следователем в милиции, но меня по состоянию здоровья не взяли…

Тут уже Наташа проявила к стажеру интерес и встряла в беседу:

— Что же у тебя за болезнь такая, голубчик? — До того не вязался никакой недуг с юным и цветущим видом молодого человека, а главное — с его статной двухметровой фигурой.

— Шизофрения, — фыркнул Дима, — раз добровольно хочет быть следователем, значит, шизофреник.

— Полиартрит, — улыбаясь, сказал Стас. — Но я еще могу давать кровь. И это не заразно.

— А в прокуратуре, значит, можно работать и больному?

— В основном больные и работают, — со смехом сказала я.

— Да уж, особенно ваша эта, Недвораева.

— Дима, не надо о грустном.

— Послушай, Маша, неужели никому в голову не приходит, что психически больной человек, занимающий должность начальника отдела прокуратуры города, опасен для общества?

— Дима, это уже не мое дело.

— Конечно, ты трусливо дезертировала, вместе того чтобы занять ее место, а ее отправить к чертям собачьим на свалку истории.

— И ты, Брут! Я уже два года работаю в район и счастлива. А Недвораеву вспоминаю как дурной сон.

— Ты-то вспоминаешь как дурной сон, а мы хлебаем полными ложками! Она тут приехала самолично на труп, поруководить, а у меня в сумке термометр ректальный разбился, и я послал за другим Она ко мне прицепилась: почему стоим, почему и фиксируем трупные явления? Объясняю популярно: разбился термометр для измерения ректальной температуры, сейчас привезут другой, и сразу начну. А эта дура мне указывает: «Значит, надо зайти любую квартиру, попросить градусник». Нет, вы слыхали такое? Я ей говорю: а руку в задницу трупу вы будете по локоть засовывать? А от говна его отскабливать тоже вы будете или так и отдадите? И кто потом своему ребенку поставит градусник, вынутый из попы трупа? Нет, вы знаете, молодой человек, что ваша наставница совершила преступление против человечества, уйдя из следственной части прокуратуры города, где она должна была быть начальницей?!

Я вяло попыталась пресечь Димины измышления.

— Мария Сергеевна, а вы что, сами ушли из городской прокуратуры? — спросил Стас.

— Сама.

— А почему?

— Как-нибудь потом расскажу.

— А почему же потом, госпожа наставница? — ехидно вопросил Дима. — Нет уж, ты сразу поставь мальчика в известность, кто есть ху, а то ведь тоже будет лезть вон из кожи, стремясь туда, наверх. Или подумает, что тебя оттуда выперли. Хотя есть там некоторые личности, которых от кормушки палками не отгонишь, и хочешь — да не выпрешь…

— Не буду я об этом рассказывать. В определенном смысле меня оттуда как раз и выперли. Я уже два года в районе и все это время по капле выдавливаю из себя раба, мне совсем недавно Недвораева перестала по ночам сниться.

— Ну да, у тебя же гонкая душевная организация. Тогда я сам расскажу.

— Дима, я тебя умоляю!

— Слушай, иди чашки сполосни и не вмешивайся в мужской разговор.

Я с радостью ухватилась за грязную посуду, как за повод не участвовать в обсуждении своих бывших сослуживцев, но сердце невольно заныло при воспоминании о том, почему мне пришлось прервать свою блистательно развивавшуюся карьеру и из телезвезды и любимицы масс-медиа, как шутили лояльно настроенные коллеги, вновь превратиться в рядового следователя.

Когда я начала работать следователем в прокуратуре района, следственную науку я хватала на лету и через полгода стала мнить себя крутым специалистом. Лишь через полгода ко мне пришло понимание, что я еще не следователь, а всего лишь полуфабрикат. И я для себя решила, что пройду свой путь до конца. Я дала себе пять лет и поклялась, что стану настоящим специалистом. Когда прошло пять лет, мне позвонил прокурор города и сказал, что мне пора перейти работать в аппарат. «Кем?» — испугалась я. «Следователем по особо важным делам», — успокоил меня Асташин. Злые языки поговаривали, что в истории моего назначения не обошлось без влиятельной руки, и даже называли эту руку: Заболоцкий, вице-губернатор, — однако, видит Бог, если он и влиял на прокурора города, то я к этому совершенно непричастна.

Дело в том, что Заболоцкий — троюродный брат моего мужа. При этом Игорь видится с ним еще реже, чем я, поскольку у Заболоцкого ко мне иногда бывают пустяковые поручения, вопросы по уголовным делам — он курирует правоохранительные органы, Раз в год-два он проявляется на нашем семейном горизонте и приглашает к себе на дачу, а в прошлом году мы как в музей сходили, осмотрев его новые семикомнатные апартаменты. Ему уже пора, как английскому лорду, раз в неделю открывать свои хоромы для всеобщего обозрения и пускать туда туристов. И контакт у нас односторонний, то есть я его телефон знаю, но никогда им не пользуюсь, он на меня выходи т в случае необходимости.

Когда я была уже аттестованным важняком, Коля Заболоцкий пригласил меня к себе на дачу и по дороге коснулся служебных вопросов. Сказал, что разговаривал обо мне с Асташиным — прокурором города — и что тот очень хорошо обо мне отзывается; при этом, заметил Коля, Асташин оценивает меня не по глазкам и ножкам, а даст высокую оценку как специалисту; не соглашусь ли я, продолжил Коля, в ближайшем будущем занять место начальника отдела по расследованию особо важных дел, поскольку нынешняя начальница отдела Недвораева разваляла некогда элитное подразделение, и Асташин намерен предложить ей уволиться. Я, правда, выразила сомнение в успехе мероприятия по ликвидации Недвораевой. Прокуроры приходят и уходят, а Недвораева останется и нас всех переживет.

Она год проработала следователем в районной прокуратуре, была замечена — уж не знаю, за что, — и переведена в аппарат, два года поработала старшим следователем в следственной части, в общей сложности расследовала шесть дел в районе и семь в городской прокуратуре, из которых в суде три дела закончились оправданием подсудимых, а остальные благополучно вернулись на доследование.

А дальше произошел обычный процесс, который называется «повышение виновных, наказание невиновных и поощрение непричастных». Бывший прокурор города назначил Недвораеву заместителем начальника, а вскоре и начальником следственной части. Не прошло и полугода, как из отдела, попасть в который считалось редкостной удачей, где было по-хорошему престижно работать, начался стремительный отток классных специалистов, благо теперь юристу сеть куда податься, кроме народного хозяйства.

Еще через полгода назначивший Недвораеву прокурор в кулуарах допустил высказывание в том смысле, что женщина в следственной части хуже атомной войны, что назначение Недвораевой — его роковая ошибка, и с этими словами отбыл на заслуженный отдых. Через некоторое время молодой и современный заместитель прокурора города, исполнявший обязанности первого лица, заявил, что в течение недели Недвораевой будет предложено искать место, а он уже присмотрел реальную кандидатуру на ее пост.

Где теперь этот молодой и современный «кремлевский мечтатель»? Говорят, его видели в коридорах Законодательного собрания, а Недвораева живет и побеждает. В сжатые сроки она разогнала всех нормальных следователей, которые подыскали себе места, может, не такие спокойные и денежные, зато подальше от «любимой женщины».

В ее активе были, например, такие приемы: восемь или десять раз вернуть следователю для пересоставления обвинительное заключение по многотомному делу для того, чтобы он на ста страницах исправил «из-за того» на «в связи с тем» или «затем» на «далее»; проводить по своей особой системе хронометраж работы особо строптивых, а потом обсуждать его на общем собрании с выводами «у него за два месяца двенадцать допросов по два часа, значит, он работал всего двадцать четыре часа, это недопустимо».

Был случай, когда она визжала как резаная, обвиняя нашего самого грамотного следователя в том, что он сначала допросил задержанного, а потом оформил протокол задержания, хотя закон требует поступать в обратном порядке. Следователь убеждал ее, что он закон знает и даже помнит время, когда он составлял протокол, — за двадцать минут до начала допроса, а она прилюдно предлагала ему сдать зачет по уголовно-процессуальному кодексу. Присутствовавшие при этом базаре разумные люди предлагали посмотреть в протоколы и проверить, кто прав. Она кричала: «Что вы из меня дуру делаете?! Я все прекрасно помню! Эти протоколы у меня перед глазами стоят!» до тех пор, пока не достали из сейфа бумаги и не ткнули ее носом… Вы думаете, она извинилась? Отнюдь…