Валентин Иванов - Желтый металл

Старика кольнуло. Выслеживают? Нет, «те», как Брындык именовал милицию, работают чище. Закаленный, готовый ко всему, Арехта Григорьевич не испугался. Выглянув на улицу, он спокойно наблюдал за этим прохожим. Ба! А не Окунев ли это? Брындык однажды видел, как этот человек входил в неудачно приторгованный им дом. Окунь и есть – жирный, пучеглазый, не черноморский, а северный окунь.

– Так воны, шпана, друг за дружкой ходють, як голубок за голубкой! Ходьте, други, ходьте!.. – усмехнулся Брындык. Для шутки, иной раз для маскировки, он любил мешать русскую речь с украинской.

Соображая, старик чмокал, высасывая спелую, мягкую сочно-душистую грушу. В этом году куда как хороши вышли груши!

Без труда и без хитрых маневров Брындык устроил себе встречу с сибиряком. Не Гавриилу Окуневу было меряться с Брындыком, с его крепкой волей и большим опытом. Они спелись. О Леоне – ни намека. Окунев не узнал, откуда до Брындыка дошли сведения о сибирском золоте. Арехта Григорьевич не связывал концы, чтобы не получалось сетки.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

И ни о чем этом не знал, не ведал легкомысленный обольститель Леон Ираклиевич Томбадзе. Он считал, что его мужские достоинства дали ему возможность, овладев сердцем Антонины Филатовны Окуневой, перехватить у Гавриила Окунева все сибирское золото.

Такая уверенность основывалась на фактах: в последнее время Леон не получил от своего приятеля Гани ни одного грамма желтого металла.

– На приисках стало уж очень трудно, такие строгости во всем пошли, – объяснил Окунев.

Леон не вел и глазом, думая про себя: «Ври, ври, дорогой!» Возлюбленная снабжала Томбадзе золотым песком преисправно. Леон не подозревал, что своим ловким ходом Брындык устранил его как посредника между собой и Окуневым. Отныне сендунское золото текло к Брындыку двумя ручейками: и от Окунева и от Томбадзе. Сличая, Арехта Григорьевич отличнейше видел, что и тот и другой снабжают его золотом одного происхождения, но помалкивал.

В этой коммерческой компании каждый скрывал свои действия, свои намерения и особенно «заработки». Антонина Окунева не говорила Леону, что дает ему не все получаемое ею золото, а лишь часть. Окунев, сговорившись прямо с Брындыком, клал себе в карман комиссионные, ранее получаемые Леоном. Леон же, идя путями любви и, по восточному обычаю, усыпая эти пути розами в виде денег на покупку дома и других подарков, сумел срезать в свою пользу часть доходов Гавриила. Но Антонина, кроме того, «зарабатывала» на Леоне больше, чем на Гаврииле, чего Леон, конечно, не знал. Нравы этой компании были типичнейшие для капиталистического общества, для мира дельцов, воспитанных на законах конкуренции.

Итак, Леон Томбадзе хотел найти еще лучший «рынок сбыта», чем у Брындыка. Тот платит хорошо, другие могут дать больше. Действуя по поговорке о рыбе, которая ищет, где глубже, Леон решал первую задачу: куда повыгоднее сбыть золото, пришитое в мешочке к поясу брюк, и сказал себе: «Ты, дорогой, поедешь прямо на юг».

Недалеко. Леон проспал в вагоне одну ночь и прибыл. Город, знаменитый в анналах борьбы рабочего класса, прославленный героями-мучениками за дело победы пролетариата, ныне славный трудовыми победами, оснащенный удивительной техникой, одно из немногих мест на всем земном шаре по своим подземным богатствам и одно из немногих, где люди берут их культурно. Все это Леон слыхал не раз, но для него – набор слов. «Ва, стихи!..»

С вокзала до центра Леон доехал на такси. Следуя правилам конспирации, заимствованным из кино и из некоторых романов (это не в укор ни кино, ни романам), он отпустил машину на углу, а сам прошел еще два квартала до поворота на боковую улицу.

Здесь! Однажды Леон уже посетил этот дом, и хоть было то давно, не ошибся, нашел нужный ему подъезд и поднялся в лифте на третий этаж: новый дом имел все удобства.

На звонок вышла домашняя работница и провела Леона Ираклиевича в комнату, убранную коврами. Старый Абубекир Гадыров, который жил на покое в семье дочери, сердечно приветствовал Леона: вместе с гостем в дом входит бог, как гласит завет предков.

Ни о чем не расспрашивая, старик Гадыров заставил Леона начать с ванны после дороги, потом принялся потчевать его чаем. Леон выждал время, предусмотренное приличиями, и изложил свое дело: у него есть с собой немного золота, – случайная покупка. Сейчас оно ему не нужно, хотел бы продать. Не поможет ли Абубекир сыну своего старого друга Ираклия? Леон будет благодарен, так благодарен!..

Старый Гадыров вздохнул и помолчал. Проведя обеими ладонями по бороде, поднял глаза к небу, промолвил: «Аллах!» – и отодвинул чашку, – деловому разговору должна предшествовать благодарственная молитва насытившему их богу, милостями которого живут люди. Затем Абубекир приподнял брови, и указал глазами на дверь:

– Дочь и зять… Партийные. Они не понимают жизни и ее требований. Дай мне подумать.

Абубекир закрыл глаза. Он сидел неподвижно и долго, очень долго, как показалось Леону, боявшемуся нарушить лишним движением размышления старика.

Внезапно Абубекир встал с живостью, обнаружившей запас сил, не тронутых дряхлостью.

– Я знаю, что делать. Пойдем, сын моего друга, бог нам поможет.

В старом городе, помнившем еще персидское владычество, Абубекир так долго крутил Леона Томбадзе по узким лабиринтам улиц и переулков, что тот окончательно потерял направление. Однако нужный им обоим дом нашелся. А в доме, не таком древнем, как город, но достаточно старом, нашелся один кажар, иначе говоря, человек иранского происхождения.

Мужчина средних лет, ближе к молодости, чем к старости, кажар носил летний костюм, ни по покрою, ни по ткани ничем не уступающий лучшим модным картинкам. Кажар беседовал с Абубекиром весьма непринужденно, чему способствовали могучие, чуть ли не крепостные стены старого, но не ветхого жилища.

Кажар уносил куда-то золото, тут же в доме, для проверки и взвешивания. Леон получил по сорок два рубля за грамм золотого песка!

После расчета кажар не стал задерживать посетителей. Он почтительно пожал руку Гадырова, а Леону даже не кивнул.

Опять Гадыров крутился вместе с Леоном по старому городу. А вышли они в новый город почему-то не там, откуда вошли. Видно, это устраивало Гадырова…

Дома старый Абубекир получил благодарность Леона: по три рубля с грамма. Гадыров предложил прогуляться. В лице и в манере старика появилось что-то, напоминающее голодного шакала. Он взял на сохранение деньги Томбадзе, исключив тысячу пятьсот рублей, оставленных на расходы: по обычаю предков продавец, кроме комиссионных, угощает посредника.

Вместо ресторана Гадыров привел Томбадзе в «одно очень хорошее место».

Пили не много и только водку, так как пророк, запрещая правоверному шииту сок виноградной лозы, ничего не сказал про хлебный спирт. Пили и ликеры, ибо последователи Магомета, пользуясь плохими познаниями пророка в органической химии, могут и эту смесь потреблять без греха. Для «христианина» Томбадзе не существовали запреты, ограничивающие Гадырова. Леон предпочитал виноградные вина, но здесь следовал примеру старика, чтобы не оскорбить щекотливое благочестие верующего.

В этом хорошем месте, в чьей-то квартирке, кроме спиртных напитков, нашлись и две «белые женщины», как их назвал Гадыров. Слегка развеселившийся старик напомнил Леону об Аврааме, которому было сто лет, когда бог послал ему сына, и скрылся с одной из хозяек.

Леона тоже не обидели недостатком внимания.

Когда Томбадзе прощался с Гадыровым, тот очень серьезно напомнил сыну своего старого друга:

– Что было, забудь; куда ходили, – никуда, что продали, – ничего. Не было старого города, не было кажара. Не думай искать без меня, если еще будет случай, тот дом. Почему – понимаешь?..

И так взглянул в глаза Леону, что тому стало жутко. Чорт с ним, поскорее уехать!

Сам того не зная, Леон легкомысленно прикоснулся к страшному и опасному месту, к пункту контрабанды, с узлом сложных операций, связанных с переброской через границу драгоценностей, золота, валюты, с торговлей наркотиками, со шпионажем. Старый развратник Гадыров пособничал тому, кого назвал для Леона кажаром. Одно из имен этого кажара было, кажется, Хаджияхаев. Но мы оставляем эту историю, она слишком далеко увела бы нас в сторону от настоящего рассказа.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Юрист Нестеров имел представление о старых формах землепользования в России. Наследственное владение землей называлось вотчинным. Было поместное землепользование: с условием исполнения государственной службы дворяне старой Руси получали поместья. Уклонившийся от службы дворянин, по образному и категорическому языку Московской Руси, «вышибался» из поместья. Заводовладение было подобно старой поместной форме. Юридически оно было условным: заводчик пользовался землей, лесом и прочими угодьями для выполнения казенных заказов. Однако уральское заводовладение быстро превратилось в наследственное и безусловное. На языке того времени оно стало вотчинным. Оставалась единственная угроза: «Буде в заводских дачах найдется золото, те дачи будут вновь отписаны в казну».