Фридрих Незнанский - Виновник торжества
— Немного, — тяжело вздохнул Крупнин с несвойственным ему унылым видом. От его былой жизнерадостности не осталось и следа. — Как и следовало ожидать, никто ничего не видел и не слышал — все сидели за столом и праздновали.
— Кто б сомневался! — пробурчал Гоголев, для большей комфортности отвалившись широкой спиной на спинку стула и постукивая карандашом по столу.
— К тому же у всех работал телевизор, так что громкая музыка заглушала все звуки в подъезде.
— Но в квартире сто двадцать одна старушка сообщила, что после одиннадцати ночи, когда она уже задремала, сквозь сон слышала женский вскрик. Но, говорит, не уверена, вдруг ей померещилось? Живет одна, так что подтвердить или опровергнуть ее слова некому. — Крупнин виновато взглянул на Гоголева. — Остальные соседи услышали уже только крики матери Ольги, тогда и вышли в подъезд. Но есть две зацепки. Первая: лифт с телом убитой остановился на четвертом этаже.
— Откуда известно? — поднял голову Гоголев.
— Я все-таки зашел в квартиру к Алехиным. Отец Ольги к тому времени уже проснулся после укола. Конечно, мужик не совсем в себе. Но его привела в чувство ненависть. Его прямо трясет от ненависти к убийце. Говорит, жизнь положит, а этого нелюдя найдет и собственными руками сначала кастрирует, а потом задушит… Я бы и сам так сделал, — признался юный оперативник. — Для таких мерзавцев закон — слишком большая роскошь.
— А какой бы отец так не сделал? — донесся из угла голос Салтыкова. — Только дай всем волю, это сколько же мужиков останется кастрированными! У нас даже нет точной статистики, сколько изнасилований совершается по стране. Ведь далеко не все потерпевшие заявляют об этом — стесняются. Вот типичный пример: был такой Кузнецов, его изобличили в десяти убийствах на сексуальной почве в Москве, Киеве и Московской области. А до этого он совершил в своей родной Балашихе несколько десятков изнасилований. И только одна потерпевшая заявила об этом в милицию. Если бы заявлений было больше, его и арестовали бы раньше.
— А убивать-то зачем? — запальчиво воскликнул Валера. — Я бы сам этого гада собственными руками!..
Женя Мартынов с сомнением посмотрел на невысокого товарища:
— Боюсь, Валера, в нашем случае ты бы с ним не справился.
— Это почему? — вскинулся Валера. — У меня, между прочим, разряд по вольной борьбе.
— А потому, борец ты наш непобедимый, что убийца. И не просто душитель. Силища у него нечеловеческая. Он несчастную девушку одной рукой задушил.
— Да брось! — поразился Валера. — Это какую же ручищу надо иметь?!
— О чем и речь!
— Не отвлекайтесь, — строго приструнил спорящих Гоголев. — Ты, Крупнин, начал говорить о лифте на четвертом этаже.
— Ну да, — спохватившись, продолжил Валера. — Так вот, когда Алехины вызывали лифт, по звуку услышали, что он спускался с четвертого этажа.
— А это достоверно? Они ничего не путают? Все-таки они такое пережили, могли и ошибиться.
— Я Алехину тоже задал этот вопрос. Он абсолютно уверен. Столько лет живут в этом доме, по звуку запросто могут определить положение лифта на этаж выше или ниже. По времени чувствуют.
— И что нам это дает? Мало ли кто поднимался на лифте на четвертый этаж. Не обязательно это был убийца. Мог любой из жильцов дома.
— Мы опросили всех жильцов в подъезде. После одиннадцати часов пятнадцати минут никто лифтом не пользовался. А родители обнаружили дочку в полдвенадцатого. То есть она с убийцей поднялась на четвертый этаж, он ее изнасиловал, задушил и спокойно вышел. А потом спустился по лестнице. Не кататься же с трупом в лифте — риск, вдруг кто-то зайдет в подъезд, подойдет к лифту, а тут вам — здрасте: убийца с трупом в кабине.
— Убийца мог не только спуститься по лестнице, но и подняться… Ведь было предположение, что она с ним знакома. Вдруг кто-то из соседей.
— А бескозырка? — вмешался Салтыков. — Среди жильцов нет служащих во флоте.
Гоголев внимательно слушал сообщения Крупнина, делая какие-то пометки у себя в блокноте.
— Меня все-таки смущает четвертый этаж, — вдруг заявил Валера. — Мы же по квартирам ходили, с людьми разговаривали. Все реагировали одинаково. Люди давно живут в одном подъезде, все знают друг друга. Семью Алехиных уважают, они в доме заметные люди. Глава семьи — бывший крупный чиновник, теперь влиятельный бизнесмен. Дочка в Финляндии учится.
В общем, семья на виду, и всех это убийство взволновало. Кроме одного типа из сто двадцать второй квартиры. Которая, кстати, находится на четвертом этаже.
— Ну, это тоже не показатель, — вмешался Женя Мартынов. — Далеко не все люди проявляют свои эмоции. Есть очень сдержанные, я бы даже сказал, равнодушные к окружающим люди.
— Не перебивай меня, пожалуйста, — попросил терпеливо Валера. — Я тоже психологию изучал. Но тут случай особый. Этот тип, повторяю, живет на четвертом этаже. Каледин Андрей Борисович, тридцать два года. Доцент. Преподаватель математики Петербургского университета.
— Ну?! — стал подгонять его Гоголев.
— Так он не просто разволновался. Его аж заколотило, когда я спросил, не слышал ли он чего-нибудь подозрительного нынешней ночью. Между прочим, — пустился в подробности Крупнин, — когда я звонил, он долго не открывал…
— Спал… — встрял опять Женя, не терпящий тягомотины в рассказах Валеры.
— Ничего подобного, — отмел его предположение Крупнин. — Вид у него был помятый, волосы всклокоченные, под глазами круги, как у человека, который не спал всю ночь. После каждого моего вопроса впадал в ступор. Спросил, где он ночь провел. Ответил — дома. И так ненавязчиво пригласил в столовую. Как бы алиби продемонстрировал.
— Продемонстрировал? — Женя уже начал ерзать на стуле от нетерпения.
— Да еще как! Представь, на столе у мужика мясные нарезки, бутерброды с икрой, шампанское и зеленый горошек консервированный, — плотоядно облизнулся Крупнин. — А я с утра не ел…
— Эка невидаль — стол завален едой после новогодней объедаловки. Да во всех семьях по три дня доедают новогодние деликатесы.
— Знаете, что меня смутило? — Крупнин обвел присутствующих вопросительным взглядом. — Все это добро у него простояло всю ночь и полдня! Я к нему пришел где-то часам к двум. Хлеб на столе успел засохнуть, колбаса заветрилась. Мужик всю ночь просидел дома и ни фига не сожрал — ни одной грязной тарелки на столе. Кстати, и на кухне тоже. Я попросил у него воды попить, так что проверил. Зато два фужера посреди стола красовались. Чистые, из них никто не пил. Я специально к столу присел, вроде мне показания надо записать, а сам все это великолепие внимательно изучил. Мне показалось его поведение очень подозрительным — не спал, не ел, глаза бегают, над каждым моим вопросом задумывается… Мало того, когда открывал мне дверь, был весь какой-то бледный, прямо как больной. А когда я протокол составил, весь покраснел, на лбу испарина выступила. Точно — совесть у него нечиста, как пить дать!
— Твой дедуктивный метод, Валера, ошибочный. Мужик не спал, не ел, говорит бессвязно, его от волнения колотит — значит, убийца! Как-то несерьезно это. Он, может, женщину пригласил, стол накрыл на двух человек, потому и два фужера поставил. А она его продинамила, он расстроился и есть ничего не стал. Всю ночь думу тяжелую думал, потому и выглядит неважно.
Валера заметно увял, слушая комментарии старшего товарища. Вот всегда так, решение, кажется, совсем близко, а рассудительный опер Салтыков одной фразой разрушает с таким трудом выстроенную версию.
— А почему его так колотило? — не сдавался он. — Этот математик насмерть перепугался, когда я ему об убийстве в подъезде сказал.
— Догадайся с трех раз, — насмешливо предложил Салтыков. — А если не можешь, я тебе подскажу…
Крупнин задумался.
— Что-то ничего дельного в голову не приходит, — наконец признался он.
— Просто он представил себе на мгновение, что это убили его женщину. Ведь она не дошла до него. Тут кого хочешь заколотит. Ты ведь, наверное, не сразу сказал, кого убили?
— Нет, конечно. Я сначала спросил, не слышал ли он чего-нибудь подозрительного в подъезде, какого-нибудь шума, женского крика… Тут-то его и заколотило. Правда, когда я потом добавил, что убита его соседка по подъезду, что-то ему ничуть не полегчало. Все равно стоял, как пришибленный…
— Понять можно, — пожал плечами Салтыков. — Не каждый же может мгновенно успокоиться. Возможно, он — человек тонкой душевной организации… Впечатлительный…
— А вторая зацепка? — напомнил Гоголев, слушая рассуждения своих коллег.
— Все та же бескозырка. В подъезде моряки не проживают, ни к кому гости в этот вечер не приходили. Последний гость поднимался на лифте на шестой этаж буквально за пятнадцать минут до того, как в нем оказалась Ольга. И никакой бескозырки там не было. Значит, она принадлежит убийце.
