Борис Старлинг - Мессия
Положив трубку, Кейт ухмыляется. Ей не придется еще сорок пять минут сидеть и слушать бубнеж Ролфа ван Хеердена. Может быть, в конце концов, Бог есть.
8
Дункан Уоррен, зажав трубку между шеей и правым плечом, нетерпеливо барабанит пальцами. Хелен всегда медлит, прежде чем ответить на звонок.
Вот ведь стерва! Наверняка не берет трубку, чтобы его позлить.
Вообще-то он понимает, что не должен принимать это так близко к сердцу, но ничего не получается. А ведь кажется, спустя десять лет после развода их взаимной неприязни пора бы перегореть, превратившись в безразличие. Увы, как бы не так. Антипатия никуда не делась и остается такой же сильной, ожесточенной и разрушительной, как раньше. Порой Дункан специально звонит Хелен, чтобы дать выход этому чувству. Ну а ежели этому онанисту Энди, который теперь с ней живет, приспичит сунуть нос не в свое дело, пусть только попробует. Дункан знает, что может вышибить из Энди дерьмо когда угодно; в его восемнадцати стоунах[2] веса больше приходится на жир, чем на мускулы.
Но сейчас у него нет желания ни препираться с Хелен, ни отдубасить Энди. Единственное, чего он хочет, — это поскорее определиться с выходными и положить трубку.
Ее голос звучит в его ухе неожиданно громко.
— Хелен Роунтри.
Как только их развели, она вернула себе девичью фамилию.
— Привет, это Дункан.
— Знаю. Чего тебе надо?
Ну вот, она всегда так. И он на это клюет.
— А ты как думаешь, что мне надо? Договориться насчет выходных, что же еще?
— Черт бы тебя побрал, Дункан, о чем тут договариваться? Все как всегда. Заберешь Сэма сегодня в шесть вечера и вернешь к шести вечера в воскресенье. И смотри не опаздывай.
— Куда ты собираешься?
— Не твое дело.
Он вздыхает.
— Ладно. До встречи в шесть. Как Сэм?
— Прекрасно.
— Хорошо. А как ты?
— Тебе-то что?
Из страстной любви проистекает страстная ненависть. Но Дункан не может позволить себе злиться. Сегодня не может.
— Пока.
Хелен вешает трубку, не попрощавшись. Дункан бросает трубку, припечатывая это дело крепким — благо в кабинете больше никого нет — ругательством. Телефон почти сразу же звонит снова. Он хватает трубку.
— Да?
— Дункан, это Ред.
— Привет.
— Ты можешь прийти ко мне в офис?
— Прямо сейчас?
— Да, прямо сейчас. Это срочно.
— Сразу скажу, Ред, лучше бы это не затрагивало моих выходных. Нынче мой черед побыть с Сэмом.
— Ты приходи, Дункан.
Телефон замолкает.
Сначала Хелен, потом Ред вешает трубку, не прощаясь. Должно быть, это заразительно.
9
Пятница, 18 февраля 1982 года
Это происходит неожиданно. Никакой прелюдии, никакой догадки, никакого ключа. Просто в один момент он понятия не имеет, кто убил Шарлотту Логан, а в следующий уже знает имя убийцы. И это мгновение раскалывает его жизнь пополам.
Он сидит в комнате своего брата Эрика в Тринити-колледже. Время позднее, за полночь. Они посидели в баре колледжа и решили принять еще по стопочке на ночь. Вообще-то Ред устал и собирается уходить. Он навеселе, а Эрик пьян. Сильно пьян, но опьянение не толкает его на пение песен или какие-нибудь дурацкие выходки, а порождает исповедальное настроение. Некоторое время они толкуют о том, о сем, а потом, совершенно неожиданно, Эрик говорит:
— Я убил Шарлотту Логан.
В голосе его звучит такое отчаяние, что Реду даже на секунду не приходит в голову, что это может быть просто неудачной шуткой. И прежде чем он успевает сообразить, что тут можно сказать, плотина самоконтроля Эрика рушится и на Реда изливается водопад его признаний.
— Я шел с ней домой с той вечеринки. Вообще-то я вышел чуть раньше ее, но остановился на улице отлить, а когда закончил, она меня нагнала. Мы оба были нажравшись в полное дерьмо. Бродили, шатаясь, в обнимку по округе, целовались и все такое. Где-то на Паркер-Пайс она запустила руку мне в штаны и…
Он умолкает, как будто воспоминание о дальнейшем для него слишком мучительно.
— Продолжай, — тихонько говорит Ред. — Я слушаю. Я не сужу тебя.
Эрик тяжело сглатывает и заговаривает снова.
— Она стала смеяться надо мной, потому что я ничего не мог. Было морозно, ужасно холодно — короче, погода не для траха. Портки у меня были тонкие, все замерзло, ясно, что штуковина не маячила. Оно бы и ладно, но она принялась меня дразнить. А ведь я был в хламину пьян. Сначала все это казалось мне смешным, но потом страшно обидело. И… я ударил ее.
— Ударил?
— Да. Влепил пощечину. Скорее шлепок, чем удар.
— А она?
— Врезала мне в ответ. Кулаком. Сильно врезала.
— А потом?
— Я плохо помню. Помню, что потянулся к ее шее, потому что на ней был шарф, размотанный, а она вроде бы пыталась оттолкнуть мои руки. А следующее воспоминание — она лежит на земле, возле фонарного столба, а у меня болят пальцы. Наверное, от напряжения.
— Господи, Эрик.
— Я не знал, что делать. Она была мертва. Я проверил пульс, его не было. И я убежал. Удрал сломя голову.
— Как, черт побери, тебе удавалось все это так долго скрывать?
— Господи, это было ужасно, Ред. Право же, сам не знаю, как такое могло со мной случиться. Все это время меня трясло при одной мысли о том, что кто-то видел меня с ней и заявит в полицию. Стоило кому-то постучать в мою дверь, и мне казалось, что заявились копы. А самое худшее — что мне мучительно хотелось кому-нибудь все рассказать. Черт, меня так и подмывало самому пойти в полицию и признаться.
— А почему не пошел?
— Не знаю. Наверное, духу не хватило.
— Думал, что если попытаешься игнорировать это, оно само пропадет, как не бывало?
— Да. Да. Пожалуй, что так.
Ред отпивает маленький глоток виски и пытается размышлять. Как со всем этим быть? Примириться со случившимся? Конечно, Эрику сейчас нелегко, совсем нелегко, но ведь он убил человека, и от этого никуда не денешься.
— Эрик, тебе необходимо об этом рассказать.
— Я уже рассказал. Тебе.
— Нет. Кому-нибудь официальному. Кому-то вроде полиции.
— Нет. Определенно нет.
— Почему нет? Ведь вчера ты на это почти решился.
— Знаю. Но то было вчера. К тому же я так и не решился и теперь рад, что не сделал этого. Ты можешь не поверить, Ред, но то, что я выстрадал за последнюю неделю, уже достаточное наказание. И я не хочу пережить это снова, ни за что, никогда!
Эрик умолкает, пытаясь в чем-то себя убедить.
Ред выжидает.
— Со временем все утрясется, — говорит Эрик. — Все придет в норму.
Придет в норму. Может быть. Но не для семьи Шарлотты Логан.
Ред встает.
— Куда ты собрался? — встревоженно спрашивает Эрик.
— Пойду…
— Куда? Ты ведь не собираешься кому-то рассказывать, правда?
Ред устало смотрит на брата, избегая ответа.
— Эрик, я утомился. Хочу лечь спать.
— Но ты ведь не выдашь меня. Ты не можешь.
— Почему?
— Потому что у меня будут неприятности. И это мягко сказано.
— Эрик…
— Обещай мне, что никому не скажешь. Обещай.
Ред вздыхает.
— Я обещаю.
Эрик крепко обнимает его, и Ред чувствует неловкость. Он лишь слегка прикасается руками к брату и отстраняется, хотя старается, чтобы это не выглядело слишком нарочито.
Эрик подходит к стоящему в углу проигрывателю. Ред направляется к двери.
— Я ухожу, Эрик.
— Нет. Задержись на секунду.
— Я уже сказал тебе, что не…
Эрик достает из конверта пластинку.
— Ты только послушай это, Ред, а потом пойдешь.
Ред тяжело опускается на стул, в последний раз потакая брату. Игла со скрипом устанавливается на бороздках пластинки.
Струнная музыка, мягкая и успокаивающая.
— Что это?
Эрик подходит к двери и выключает верхний свет. Темноту наполняет музыка.
Голос Эрика возвышается над звуками струнных.
— «Мессия» Генделя. Часть вторая. Партия с контральто. Называется «Он был презрен».
Ред слышит, как Эрик ложится на пол.
— Зачем ты проигрываешь это мне, Эрик?
— Это из Исайи. Глава 53, стих 3: «Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни…» Я слушал это, когда вернулся домой после… Когда я вернулся в ту ночь. Мне показалось, это уместно. Ты мой исповедник. Ты должен это услышать.
Вступает женский голос, воспаряющий над струнным фоном. Звонкий, чистый, четко удерживающий ноты.
Презираемый. Отвергнутый.
Слова роняются в тишину и, падая, подхватываются легчайшим касанием смычка к струнам.
Ред слушает в темноте минут пять, а потом поднимается, чтобы уйти.
Эрик лежит у двери навзничь, грудь его поднимается и опадает в ритме сна. Рот открыт, и из него сильно разит виски. Даже в темноте Ред видит, что сон смягчил черты лица брата, разгладив морщины тревоги и страдания.
