Шторм - Старлинг Борис
– Что-нибудь еще?
– Лоу и Теннант уже ворчат насчет этой работы. Остальные стали называть их...
– Крысоловами?
Фергюсон смеется.
– Именно. Можешь себе представить, они от этого не в восторге.
– Ладно. Дай мне знать, если будут новости.
– Обязательно. А как твоя вечеринка?
– Веселей не бывает.
Вернувшись к столику, Кейт время от времени обменивается фразами с Эммелин, а в перерывах наблюдает за остальными. Джейсон пытается теперь флиртовать с Джин, Лавлок в чем-то настойчиво убеждает Синклера, который кивает; Леннокс на полном серьезе объясняет Алексу нюансы работы со звуком и освещением.
– Двенадцатый уровень очень хорош, – говорит он, – но в нем только две предварительно заданные версии. Это создает определенные ограничения. А когда ты достигаешь уровня "Сириус", двадцать четвертого или двадцать восьмого, то тут тебе и память, тут тебе и эффекты, и вообще дело в шляпе. Нужно только кое-что просекать... Кейт ловит взгляд Алекса и снова ему подмигивает. Он театрально выкатывает глаза. Леннокс, увлекшись собственным рассказом, чертит на салфетке диаграммы и ничего вокруг себя не замечает.
Расходятся они за полночь. На тротуаре Джейсон крепко обнимает ее на прощание и, заодно с пожеланием доброй ночи, пытается поцеловать в губы. Она быстро отворачивается и чувствует, как его губы тычутся в уголок ее щеки. Это насмешило бы Кейт, не бойся она, что ее замутит.
Она прощается с остальными, желая им спокойной ночи, и надолго задерживается в объятиях Синклера.
– У тебя все будет нормально? – спрашивает она.
– Лучше некуда.
– Если хочешь, я могу приехать и побыть с тобой.
– Спасибо на добром слове. Это великодушно, но у меня все в порядке.
Она сочувствует ему: мало, наверное, радости, возвращаться в пустой дом. Впрочем, Синклер не единственный, чей удел одиночество, да и сам он не раз говорил ей, что возвращаться в пустую постель все же лучше, чем к тому, кто тебе противен, или даже к тому, кто просто больше тебе не нравится.
Кейт и Алекс прощаются с товарищами порознь, каждый сам по себе, как две планеты, вращающиеся по отдельным орбитам, и сходятся вместе, только когда все уже разошлись.
Перед ними, уходя вдаль и сужаясь в перспективе до точки, тянется в мерцании уличных фонарей Юнион-стрит. Они идут рядом, не касаясь друг друга, и ведут непринужденный разговор.
– Вы с Синклером очень близки, верно? – спрашивает он.
– Он для меня как отец. Что бы я ни делала, его это интересует. Он дает мне совет, поддерживает меня, но никогда не судит. Редко бывает, чтобы посторонний человек проявлял к тебе такое участие. Даже не скажу тебе, о скольких своих дружках я спрашивала его мнение.
Она чувствует, что сейчас прозвучит следующий вопрос, и, опережая его, задает свой:
– А как насчет твоих родителей, Алекс?
– Они умерли. Оба. Погибли в автомобильной катастрофе несколько лет тому назад.
– Извини.
– К этому привыкаешь, – говорит он и умолкает. А потом поправляется: – Вообще-то нет. Не привыкаешь, но примиряешься. Приходится с этим жить.
Потом, в спальне, согреваясь теплом пухового одеяла и его тела, Кейт дремлет, то закрывая, то снова открывая глаза, пока потяжелевшие веки не смыкаются окончательно и она не соскальзывает в сон. Но и во сне ее не оставляют хаотично мечущиеся в голове мысли.
"Дрю Блайки все еще в камере. Сорок восемь часов предварительного задержания истекают завтра в полдень. Предъявить ему обвинение или отпустить. Выстрелить или отступить. Будильник. На какое время я его поставила? Я не могу позволить себе проспать".
Она протягивает руку, но, оказывается, часы находятся чуть дальше предела ее досягаемости. Дотянуться и коснуться их ей еще удается, а ухватить – уже нет. Пальцы скользят по краю будильника, соскакивают с него, а сам будильник падает с прикроватного столика, со стуком ударяясь о деревянный пол.
Алекс вздрагивает и, отстранив Кейт, резко садится, разложившись углом, как складной нож. Он тяжело дышит.
– Все в порядке, – говорит Кейт. – Алекс, все в порядке.
Он сглатывает.
– Боже мой, извини. Извини. Со мной такое бывает, с тех пор как... ты знаешь. Дергаюсь. К тому же я действительно устала, но все время на взводе. Как будто сил уже нет, а возбуждение остается, словно после приема наркотика-стимулятора вроде амфетамина. – Она перекатывается к нему, кладет голову ему на грудь и, слушая, как колотится его сердце, добавляет: – Вообще-то, если помнишь, я офицер полиции. Мне вроде не положено знать, какие ощущения вызывают наркотики.
– Это уж тебе виднее.
Ей кажется, что он улыбается.
– Но все это странно. Сплошной парадокс. Я измотана, но постоянно начеку. Я стараюсь не думать о том, что случилось, но кончается тем, что вынуждена беспрерывно с этим сталкиваться. Везде. Это на телеэкране, это в газетах, люди говорят об этом на улицах. Как будто они что-то в этом понимают. А мне только и хочется, чтобы в кои-то веки подумать о чем-то другом.
– Выкинь это из головы. Как я.
– Неужели ты вообще об этом не думаешь?
– Нет, если получается.
– А говоришь с кем-нибудь об этом?
– Нет.
– Почему?
– Их там не было. Им этого не понять.
– Я была там. – "Я была там. Я была там, и теперь я здесь". – Мне нужно поговорить об этом. И больше всего мне хочется поговорить об этом с тобой.
Она чувствует, как его руки слегка скользят по выпуклостям ее ягодиц.
– Ну давай. Ты не можешь противиться этому вечно.
– Поговорить с тобой об этом?
– Да.
– Только с тобой? Ни с кем другим?
– Только со мной.
Секундная стрелка ее будильника отмеривает мгновения затянувшегося молчания.
– Ладно. Но только с тобой. И наоборот.
– Но я...
– Если я доверюсь тебе, тебе придется довериться мне в ответ. Иначе ничего не получится.
– Кейт, ты...
– Ты и я, только мы с тобой. И только если я захочу. Или ничего.
– Ты невозможна. – Он целует ее в макушку. – Ладно, договорились.
Она кладет руку между его ног.
– Знаешь, что говорят?
– Что?
– Что есть только два типа мужчин. Те, которые любят минет, и покойники.
Он смеется.
