Лиза Гарднер - Несчастный случай

В какой-то момент ей вспомнилась Аманда. Аманда никогда не сделавшая ей ничего плохого. Аманда, бывшая ее лучшей подругой. Аманда, так хотевшая познакомить ее со своим новым другом…

«Но ты пила, Мэнди, — подумала Мэри. — Тебе достался самый красивый на свете мужчина, а ты все равно не могла отказаться от бутылки. В конце концов каждый получает по заслугам. А кроме того, у тебя всегда было много мужчин. А я… мне нужен он.

Мэри посмотрела на телефон со следами туши и слез. Из трубки доносились короткие гудки. Надо дождаться, пока придет коробка конфет, а потом они снова будут вместе. Только бы ее принесли поскорее.

30

В начале двенадцатого Куинси вслед за Рейни вошел в ее квартиру на восьмом этаже в центре города. Она по привычке щелкнула выключателем, хотя за окнами сияло солнце и в комнате было светло. В воздухе стоял легкий запах прели, какой всегда бывает в слишком долго пустующем доме. Куинси сразу узнал этот запах — им всегда встречало его собственное жилье.

— Мне надо кое-что проверить, — нервно сказала Рейни.

Куинси кивнул и прошел в гостиную, сделав вид, что не замечает возбужденного состояния, в котором Рейни пребывала с самого утра. Избегала его взгляда, вздрагивала, когда он оказывался слишком близко. То тихая и спокойная. То чрезмерно активная. Куинси казалось, что он понимает, в чем дело. Хотя в последние дни инстинкт подводил его слишком часто.

Утром, сразу после разговора о необходимости более активных действий, Рейни отправила сообщение на сотовый Карла Мица. Дать номер сотового Куинси она не могла — сразу стало бы ясно, что они вместе. Оставить номер телефона отеля тоже было нельзя — их местопребывание должно оставаться в секрете. Поэтому Рейни назвала тот номер, который Миц уже знал, — свой домашний. Кимберли предпочла остаться в отеле, чтобы, пользуясь удостоверением Рейни, попытаться получить доступ к базе данных полиции. Куинси и Рейни решили, что подождут ответа адвоката у нее дома. В таком разделении труда был определенный практический смысл. О других мотивах, если они и присутствовали, никто не упоминал.

Куинси обошел вокруг софы, останавливаясь то в одном, то в другом солнечном луче, наслаждаясь ощущением света и тепла. Он закрыл глаза и почувствовал, как расслабляются напрягшиеся узлы мышц. Потом сделал глубокий вдох и напомнил себе, что все когда-нибудь пройдет. В последние дни он цепко держался за эту мысль.

Еще раньше Куинси позвонил Эверетту, чтобы узнать, есть ли новости об отце. Новостей не было, и он лучше многих понимал, что это значит. С каждым часом уменьшалась вероятность того, что Абрахам еще жив. Прошло уже тридцать шесть часов. Еще совсем недавно старик мирно спал в пахнущей антисептиком постели. Потом явился некто, представившийся его сыном, и увез больного в неизвестном направлении. Дежуривший в приюте вахтер сообщил, что видел, как отца Куинси вели к небольшой красной машине, возможно, той самой «ауди ТТ», на которой убийца приезжал к Бетти.

С тех пор никаких следов машины. Никаких следов Абрахама. Никакого крупного прорыва в расследовании. Ничего такого, что помогло бы ослабить нарастающую в груди боль. Похищение отца стало для Куинси сокрушительным ударом, катастрофой, худшей даже, чем смерть Аманды и Бетти, потому что они были по крайней мере взрослыми и вполне самостоятельными людьми. Абрахам же больной и совершенно беспомощный человек. Некогда гордый, обладающий чувством собственного достоинства, в одиночку вырастивший сына, он превратился в целиком зависящего от других немощного старика. Куинси должен был позаботиться о его безопасности.

Осознание этого привело его в странное состояние, в котором невыносимое отчаяние соседствует с кипящей яростью. Прочие эмоции ушли, зато появилась потребность снова почувствовать себя живым. Куинси ощущал себя человеком, который потерпел полное фиаско, но в нем зрела новая решимость. Его переполняла невероятная злость. Томила невыносимая печаль. Оставаясь исследователем, Куинси пытался найти причину. Будучи человеком, понимал, что никакой причины нет.

«Почему пропал мой отец? Потому что. Одиночество, уединение — не защита, не спасение. Никакие расстояния не спасают от боли».

В памяти всплыл эпизод, давным-давно погребенный под кучей других эпизодов. Маленькая Кимми возвращается домой после своего четвертого урока балета, входит в гостиную, где собралась вся семья, и, подбоченясь, громко и решительно объявляет: «К черту балет!»

Куинси вспомнил, как ошеломленно ахнула Бетти, как замерла с восторженно-испуганным выражением на лице Мэнди, как сам он с трудом удержался, чтобы не улыбнуться. К черту балет! Какая позиция. Какая уверенность. Какое бесстрашие. Куинси испытал гордость.

Рассказывал ли он когда-нибудь об этом случае отцу? Абрахаму бы понравилось. Он бы ничего не сказал, но улыбнулся бы. И тоже гордился бы внучкой. Каждое поколение делает шаг вперед. От молчаливо-стоического, прожившего всю жизнь на ферме янки к замкнутому федеральному агенту и дальше, к дерзкой девчонке, мечтающей стать криминалистом и не желающей учиться балету.

Изоляция — не спасение. Изоляция — не защита. Он потерял отца, но, может быть — может быть, — получит шанс заново обрести дочь.

— Я переоденусь, — сообщила Рейни. — Если зазвонит телефон, не бери трубку, я отвечу сама.

— Меня здесь нет, — пообещал Куинси.

— Как ты думаешь, Кимберли что-нибудь нужно? Он усмехнулся:

— Тебе лучше знать.

— Вот и нет. Ты же не полный кретин.

— Принимаю это за комплимент.

Рейни закрыла шкаф. Куинси видел, что она рада снова оказаться дома, потому что в ее движениях появилась дополнительная легкость, шаг стал упругим, в глаза вернулся блеск. Теперь на Рейни была голубая рубашка из ткани шамбре, и когда она направилась в кухню, Куинси поймал себя на том, что любуется мягким изгибом бедер.

Она прекрасна, подумал он, и опять-таки осознание этого ошеломило его. Не просто хороша, привлекательна, сексуальна. Она прекрасна. Прекрасна в джинсах и застиранной хлопчатобумажной рубашке. Прекрасна, когда, зная, что нужна ему, ворвалась в комнату, где сидели двое полицейских. Прекрасна, когда, преодолев смущение и робость, спорила с его коллегами. Прекрасна, когда оставалась рядом с Куинси в самые тяжелые для него моменты крушения всей его жизни. Когда намного легче было просто уйти.

Однажды Рейни сказала ему, что не разбирается в отношениях и обязательствах. Куинси не знал более верного, преданного и надежного человека.

— Рейни, — негромко сказал он, — извини меня за утро. Ему удалось привлечь ее внимание. Рейни замерла на полушаге между спальней и кухней.

— Не понимаю, о чем ты.

— Мне приснился очень хороший сон, первый хороший сон за последние месяцы. Мы были на пляже, валялись на горячем белом песочке. И еще я помню, что играл твоими волосами. Мы ни о чем не разговаривали. Мы просто были счастливы.

— Тогда это точно был сон.

— А потом я проснулся, и ты действительно лежала рядом.

— Я не храпела?

— Нет, ты не храпела.

— Уф. — Она преувеличенно облегченно вздохнула. — А я уж решила, что захрапела во сне и ты сбежал куда подальше.

— Твоя голова лежала на моем плече, — сказал он. — А рука на груди. И…

— Наверное, я замерзла и прижалась к тебе. Всегда замерзаю во сне.

— Признаюсь, это было очень приятно. И ты была такая милая…

— Да пошел ты, Куинси!

Он изумленно моргнул, и Рейни шагнула к нему. Щеки у нее горели, палец угрожающе нацелился в грудь Куинси. Вероятно, что-то в его излияниях задело не ту струнку, потому что выражение на ее лице не предвещало ничего хорошего. Бежать, подумал он. Но куда? Есть такие места, из которых не убежишь, хотя они и не имеют стен.

— Я не такая! — бросила она. — Не милая! Разве это не понятно? Я совсем не милая! Куинси настороженно следил за ее пальцем.

— Ладно.

— Я не для того залезла в твою постель, чтобы быть милой. Не для того пристроилась рядом, чтобы быть милой! И заснула не для того, чтобы стать милой. Уяснил?

— Я вовсе и не хотел сказать…

— Хотел. Я потянулась к тебе. Я прыгнула через пропасть, чтобы быть рядом с тобой. А ты не только повел себя как трус утром, но и сейчас пытаешься трусливо уйти от главного, подавая мою заботу как жалость.

— Надеюсь, ты не собираешься проткнуть меня этой штукой?

— Какой еще штукой?

— Пальцем.

— Куинси! — взвыла она, воздевая обе руки. — Не играй со мной. Перестань подражать мне! Хватит! Он замолчал. Следом замолчала и Рейни.

— Ну, наверное, я немного запаниковал сегодня утром, — признал Куинси.

— Вот.

— Но ты могла бы проявить побольше снисходительности.

— Нет, не могла. Говори.

— Наверное, все дело в моих старых привычках. Я проснулся, увидел тебя, мне это понравилось и… Пойми, сейчас от меня лучше держаться подальше. Близкие мне люди начинают слишком быстро умирать.