Джеймс Паттерсон - Явился паук
Она потянула меня в ванну. Вода была теплая, в самый раз. Как и все остальное. Я все еще был в белье, но мой старина Питер вовсю рвался оттуда. Я стянул трусы. Мы кружились в воде лицом друг к другу. Джеззи отклонилась назад, сплетя руки над головой. С детским любопытством она вглядывалась в мое лицо. Ее шея и грудь покраснели еще сильнее. Внезапно она обхватила меня своими длинными ногами и стала толчками продвигаться вперед. Тело ее напряглось. Мы оба застонали. Вода волнами выплескивалась на пол. Она обвилась вокруг меня руками и ногами. Вода доходила мне до носа.
Затем я ушел под воду, а она осталась наверху. Я уже готов был захлебнуться. Джеззи снова застонала. Я дошел до кульминационной точки, когда мне уже не хватало воздуха. Наконец я всплыл, вдохнул, заглотнул воды и закашлялся. Джеззи спасла меня — вытащила и взяла мое лицо в руки. Благословенное облегчение!
Мы оставались в ванне, держась друг за друга, усталые и выдохшиеся. На полу воды было больше, чем в ванне.
В этот момент я чувствовал, что люблю ее все сильнее и глубже. Остальная жизнь представлялась мне темным хаосом, лишь с ней я находил спасение. Она стала для меня всем.
В час ночи я должен был выехать, чтобы вернуться домой к пробуждению детей. Джеззи все понимала. Мы собирались расставить все по местам после процесса. Она хотела поближе узнать Деймона и Джанель, и это было правильно.
— И опять я тебя теряю, — грустно промолвила она, когда я уже оделся. — Черт возьми, останься! Нет, нет, знаю, что тебе пора…
Она вынула серебристую заколку из волос и вложила мне в руку. Я вышел в ночь. Ее голос все еще звучал у меня в ушах. Вокруг была тьма.
Внезапно передо мной выросли две фигуры. Рука автоматически потянулась к кобуре. Один ослепил меня светом, другой направил прямо в лицо камеру. Журналисты разыскали нас с Джеззи — вот дерьмо! Похищение приковало к себе всеобщее внимание, так что нездоровое любопытство прессы было направлено на всех, имевших к нему малейшее отношение.
Рядом с мужчинами возникла молодая длинноволосая брюнетка с явно искусственной завивкой. Втроем они походили на съемочную группу из Нью-Йорка или Лос-Анджелеса.
— Детектив Алекс Кросс? — поинтересовался один из них, в то время как второй снимал меня. Вспышки в темноте ярко освещали все вокруг. — Мы из «Нэшнл стар», хотели бы побеседовать с вами.
Я уловил британский акцент. «Нэшнл стар» — американское издание, базирующееся в Майами.
— И какое это имеет отношение к происходящему? — поинтересовался я, вертя в кармане заколку Джеззи. — Моя личная жизнь никого не касается и не имеет отношения к новостям.
— А уж это мы сами решим, — нагло заявил обладатель акцента. — Впрочем, не знаю, товарищ. Возможно, тут ведутся тайные переговоры между Секретной службой и полицией округа Колумбия, и всякое такое.
Между тем женщина стучала в дверь мотеля, вопя громким голосом:
— «Нэшнл стар»! Откройте!
— Не выходи! — крикнул я Джеззи. Но дверь распахнулась, и на пороге появилась полностью одетая Джеззи. Она окатила женщину с кудрями волной презрения:
— Да, для вас наступил великий момент. Приближаетесь к Пулитцер.
— Ха! — развеселилась брюнетка. — Я знакома с Роксаной Пулитцер. А теперь — и с вами обоими!..
Глава 65
Я наигрывал попурри из произведений Кейта Свита, Хаммера, Белла Бива Деву и группы «Враги народа» на пианино. Таким образом я развлекал Деймона и Джанель с восьми утра. Была среда — середина недели, начавшейся с того, что нас с Джеззи выследили в Арлингтоне.
На кухне Нана читала свежий номер «Нэшнл стар», купленный мной специально для нее. Я все ждал, что меня призовут к ответу, но не дождался и отправился к ней сам, повелев детям оставаться на месте:
— Стоять, не двигаться! И руки вверх!
Нана, как и всегда, пила чай. На столе были остатки яиц и гренок. Здесь же валялась газета. Читала она? Или нет? Ни по ее лицу, ни по состоянию газеты ничего сказать нельзя.
— Ты прочла?
— Ну, я достаточно прочла, чтобы уяснить суть. Полюбовалась твоей фотографией на первой странице, — сообщила она. — Но не думаю, что подобные газетенки читают многие. Вообще не понимаю тех, кто их покупает воскресным утром после службы в церкви.
Я уселся напротив. Меня захлестнула волна воспоминаний и чувств. Я припомнил наше с ней общее прошлое и массу разговоров вроде этого…
Нана взяла крохотный кусочек гренки и окунула его в джем. Если бы птицы были людьми, они бы ели, как бабуля Нана. Она — само изящество.
— Она — красивая и привлекательная белая женщина. А ты — красивый чернокожий мужчина, и вдобавок имеешь голову на плечах. Многим, конечно, все это не понравится, особенно фотография. Но ты ведь не удивлен?
— А что думаешь ты, Нана? Как ты к этому относишься?
Она еле слышно вздохнула и со звоном поставила на стол чашку.
— Ну что тебе сказать… Я не знаю медицинских терминов, но, по-моему, ты так и не оправился от потери матери. Я заметила это, когда ты был еще маленьким, и сейчас иногда вижу.
— Называется «синдром посттравматического стресса» — если тебя интересуют термины.
Мой медицинский жаргон заставил Нана улыбнуться. Она видела, что ее слова подействовали.
— Насколько я могу судить, с тех самых пор, как ты приехал в Вашингтон, тебя не оставляет тревога. Ты с детства был не такой, как все. Конечно, у тебя это не так резко, как бывает у детей: ты занимался спортом и подворовывал в магазинчиках со своим дружком Сэмпсоном, вы всегда выглядели крутыми. И в то же время ты помногу читал и отличался чувствительностью. Улавливаешь мою мысль? Я хочу сказать, что ты крутой только снаружи.
Далеко не всегда я соглашался с выводами Нана, но ее наблюдения отличались поразительной верностью. Я все еще не до конца приспособился к роли мальчишки из Саут-Иста округа Колумбия и все-таки кое-чего достиг. Как-никак детектив доктор Кросс.
— Я не хотел обидеть или разочаровать тебя. — Речь снова пошла об истории, пропечатанной в газете.
— Что ты, Алекс, — произнесла бабуля, — я ничуть не разочаровалась. Ты — моя гордость. Каждый день ты приносишь мне огромное счастье! Когда я вижу тебя с ребятишками, вижу, как ты работаешь, да еще знаю, что тебе не безразлично мнение старухи…
— Это, к сожалению, неотъемлемая часть полицейской рутины. В смысле — газетная история. Думаю, недельку или около того будет невыносимо, а потом все забудется.
— Нет, — мотнула головой Нана, и шапка белоснежных волос колыхнулась. — Люди этого не забудут. Некоторые из них будут напоминать тебе об этом до конца твоих дней. Как это говорится: «Не можешь изменить эпохи — не преступай ее закона».
— А в чем я преступил?
Нана ручкой ножа смахнула со стола крошки:
— Сам знаешь. Почему вы с Джеззи Фланаган что-то делаете тайком, если между вами все честно? Если ты ее любишь, то ты ее любишь. А ты ее любишь, Алекс?
Я не сразу ответил Нана. Конечно, я люблю Джеззи. Но насколько сильно? И к чему это приведет? И должно ли это куда-нибудь вести?
— Не знаю наверняка, во всяком случае, в том плане, в каком ты спросила… — пробормотал я наконец. — Мы сами пытаемся это понять. О возможных последствиях мы оба знаем.
— Алекс, если ты по-настоящему любишь ее, — заявила бабуля, — то я тоже люблю ее. Я люблю тебя, Алекс. Просто иногда ты берешься рисовать на слишком большом холсте. Иногда ты уж слишком ярок, чересчур своеобразен — во всяком случае, для мира белых.
— За это ты меня и любишь, — констатировал я.
— Это лишь одна из причин, мой милый. В то утро мы с бабулей долго не вставали из-за стола. Мы сидели вдвоем: я — огромный и мускулистый, и моя хрупкая, изящная, но тоже очень сильная Нана. И все было как раньше, в том смысле, что ты никогда не повзрослеешь, покуда рядом мама и папа, или же бабушка с дедушкой, и уж конечно, если рядом бабуля Нана.
— Спасибо, старушка, — сказал я с нежностью.
— Гордись этим! — как всегда, последнее слово оставалось за ней.
В то утро я несколько раз пытался дозвониться до Джеззи, но ее не было дома или она не брала трубку. Автоответчик был отключен. Я все вспоминал нашу ночь в Арлингтоне. Как она была возбуждена, взволнована… До приезда «Нэшнл стар».
Я хотел поехать к ней домой, но передумал. Хватит с нас фотографий и статей в газетенках, покуда процесс не окончен.
На службе в тот день со мной почти никто не разговаривал. Если раньше я сомневался, то теперь сомнения рассеялись: я осознал, насколько все серьезно. Это был удар. Я направился к себе в кабинет и просидел там долгое время в четырех стенах с чашкой кофе, глядя на стены, покрытые записями моих соображений о похищении. Я испытывал одновременно чувство вины, возмущения и бешеной злобы. Хотелось бить стекла, что я и делал раза два после того, как убили Марию.
