Епитимья - Рид Рик Р.
— Но я думаю, что сейчас ты поступаешь правильно.
Их глаза снова встретились, и он понял, что все это время тетя наблюдала за ним, за всем, что он делает, как и раньше, когда она была жива и он мог положиться на нее и сделать правильный выбор.
Дуайт прикрыл глаза и сжал ее холодную руку. Он помнил свою тетю Адель, когда ему было одиннадцать или двенадцать лет. Жесткая женщина, крупная и мужеподобная, она заботилась о Дуайте с трех лет. С тех пор, как его матери пришло в голову ездить ради заработка на кораблях, совершавших круизы. В последний раз он видел ее на Рождество и в свой день рождения, когда ему исполнилось восемь. Больше они не встречались.
Но он видел тетю Адель, которая общалась с ним так же, как с лошадьми, которых объезжала в то время. Она ничего не прощала ему, когда возникал вопрос о наказании. Если у нее и была привязанность к нему, она ее подавляла. Но Дуайт в конце концов поверил в пользу такого опыта: она привила ему главные жизненные принципы, и наказание играло тут решающую роль. Дуайт подпрыгнул в своем кресле, будто электрический разряд прошел с головы до пят, когда вдруг ему явилось видение: улыбающаяся тетя Адель стоит над ним с раскаленным утюгом.
— Дуайт, мальчик, тебе предстоит поучиться. Не лги мне, мальчик. Это заставит тебя запомнить все как следует.
Он почувствовал приступ тошноты, вспомнив, как однажды раскаленный утюг коснулся нежной кожи у него на животе, и крепкую руку тети Адели, которую она уткнула в его грудь, вынуждая его стоять смирно, чтоб он не брыкался и не фыркал, стараясь уклониться от утюга — от боли.
Но она должна была сделать это. Иначе невозможно. Дуайт снова поднял голову и посмотрел на тетю. У нее на лице застыла слабая улыбка — знак их полного взаимопонимания в вопросах воспитания. Она говорила:
— Итак, если ты ухитришься не испортить своей игры, я смогу тобой гордиться. Бери всю эту грязную орду и делай это быстро, Дуайт. Делай быстрее.
Ее рука в его ладони становилась все более эфемерной, все более нематериальной — сначала она на ощупь была похожа на хлопчатобумажную ткань, потом на марлю и наконец превратилась во влажный холодный туман. Он смотрел, как она тает в темноте, но он знал, что теперь она с ним останется навсегда.
— Тетя Адель, — прошептал он.
Получасом позже он внезапно очнулся, вышел из забытья. Оглядел комнату, будто вещи, среди которых он жил так долго, вдруг стали незнакомыми. Сел в кресле, протирая глаза. Маленькие электронные часы в другом конце комнаты показывали 2.15. Вокруг полная тишина: непрерывный поток машин, мчащихся мимо его дома, наконец поредел и постепенно превратился в тонкую струйку.
Поднимаясь, Дуайт думал: весь мир спит. Он любил эту пору суток: возникало ощущение полного одиночества и могущества в мире.
Внизу эти твари, вероятно, ожидали своей вечерней еды. Сегодня они есть будут поздно, но они не могут на него пожаловаться: ведь он кормил их даром.
— От доброты сердца, — сказал Дуайт и направился к двери кухни.
В кухне он прихватил пятигаллонное ведро из пластика, которым пользовался для кормления зверей. Подойдя к кухонному буфету, он достал коробку с кошачьей едой, предназначавшейся в свое время полосатому коту Питти Сингу. Когда жена и дочь покидали Дуайта, они оставили чуть ли не целый ящик этого добра. Божественное Провидение. Дуайт взял три банки и вскрыл их с помощью электрической открывалки. До сих пор он не знал, что с ними делать. Теперь он обнаружил, что они составляют прекрасную основу корма для этих тварей. Для их ужина. Он вывалил месиво в ведро, потом вернулся к холодильнику.
— Посмотрим, — бормотал он, — чем мы покормим наших дорогих ребятишек сегодня вечером. — Он открыл несколько контейнеров «Тапперуейр» и нашел в них целый ассортимент закусок, настоящий пир: бобовый суп, тушеное мясо, пирог с яблочной начинкой «Пепперидж Фарм» и немного макарон. На этих объедках еще не появилась плесень — ни в одной банке.
Как им повезло! Он нашел бутылку с деревенской заправкой для салата «Ранч» и вернулся к ведру, вывалил туда все и размешал. Чтобы месиво получилось однородным, он вернулся к холодильнику и взял бутыль с молоком. Молоко увлажнило еду и довело ее до нужной консистенции, чтобы ее можно было лакать прямо из миски.
Дуайт вывалил пищу в три отдельные суповые миски, поставил их на поднос и направился к лестнице.
Джули снова наверху. Темно. Лунный свет просачивается сквозь прозрачные занавески, бросая на все предметы серебристый отсвет.
Вот кресло со скошенной назад спинкой. Джули поворачивается и видит то, чего не заметила сразу, когда он привел ее в тот день в гостиную, — маленький телевизор на хромированной подставке. Телевизор мерцает голубоватым светом, и от него в комнате делается светлее. Экран становится все ярче, и вдруг на весь экран — лицо Наны. А за ним Джули видит неприбранную жилую комнату их трейлера. Нана смотрит на нее с экрана: лицо ее — маска страха и смущения.
Джули подбегает к телевизору, вглядывается в него, прижимает к экрану руки.
— Я боюсь, Нана. Мне страшно, — говорит Джули изображению, и по ее лицу катятся слезы.
— Джули! Джули! Где ты? — Лицо Наны искажено, его прорезали морщины и борозды, оно выражает беспокойство, она все пристальнее вглядывается в темноту.
— Я здесь, в стране Оз, Нана. Я заперта в замке злой волшебницы. Я пытаюсь вернуться домой, к тебе, Нана.— Образ на экране начинает мигать и дергаться. Раздается треск, и лицо Наны тускнеет и начинает исчезать. Джули прижимает руки к экрану и кричит: — О Нана, не уходи! Я так боюсь. Вернись! Вернись!
На экране возникает мужское лицо. Бледные глаза и широкая улыбка. Он передразнивает ее:
— Нана! Нана! Вернись! Я покажу тебе Нану, моя прелесть!
Смех человека заполняет комнату. Экран становится расплывчатым, по нему идет рябь и уходит куда-то в темноту, отголоски смеха все еще звучат в комнате.
Джули проснулась. Она уже привыкла к запаху собственных экскрементов и пота. Волосы ее свалялись и прилипли к голове. После стольких дней, проведенных в кромешной тьме, она привыкла улавливать каждый звук, даже самый слабый. Теперь она различала шаги человека на лестнице в подвал. Они приближались. Раньше она видела... но она не хотела об этом думать, не хотела, чтобы ее мысли возвращались к этому.
Она позволила своим мыслям унести ее назад в Честер, Западная Вирджиния, где она часто бывала с Наной. Они обсуждали много разных вещей, и Нана соглашалась дать Джули еще один шанс. Джули снова вернется в школу и получит аттестат об окончании и станет кем-нибудь. Сейчас Джули видела лицо Наны над собой, она убирала со лба выбившуюся прядь.
Крышка, теперь уже сломанная и расщепленная, соскользнула с ящика. Джули оцепенела. Она смотрела вверх, поворачивая голову вправо-влево — гулко застучало сердце.
— Время поесть, мисс.
От этого голоса она все еще трепетала, и по всему телу прошла дрожь. От его прикосновения к ее ногам кожа на них покрывалась пупырышками — это было хуже, чем жуки, тараканы и пауки, которые сновали по ее телу, как хотели.
Он развязал веревку, связывавшую ее лодыжки, но когда она попыталась пошевелиться, ноги свело судорогой. Боль в икрах и бедрах была такой резкой, что она захныкала, но мысль о еде, которую она получит, вытеснила ощущение боли. Слюна увлажнила ее сухой рот. Он застегнул на шее девушки ошейник, и когда ее глаза привыкли к свету, она увидела, что он склоняется к ней, чтобы пристегнуть поводок.
— Пошли, — сказал он. — Вставай. Не заставляй меня поднимать тебя силой.
Джули села, вздрагивая от новой волны боли, пронизавшей ее тело. Но на время она отошла, вытесненная болью еще более резкой, когда он грубо рванул пластырь с ее губ. Она встала, еле удерживаясь на дрожащих ногах.
— Отвратительно, — бормотал он, глядя на нее и не переставая тащить за собой на поводке.
— Я ничего не могу поделать. — У нее полились слезы. — Вы должны чаще убирать за нами и позволить пользоваться ванной...
