Рэмси Кэмпбелл - Ужасы: Последний пир Арлекина
Будучи студентом Тосса, я старался поддерживать это мнение о нем. По целому ряду разумных и неразумных причин я верил в способность профессора открыть до сих пор неизведанный пласт существования человека. Поэтому сначала я обрадовался, решив, что статья под названием «Последний пир Арлекина» подтверждает загадочность репутации Тосса, причем в области, которую я находил захватывающей.
С первого раза большую часть статьи я не понял — из-за специфичной характеристики автора и множества стратегических неясностей. Но я сразу уловил самый интересный аспект этого краткого (на двадцати листах) исследования — общее настроение покоя. Вне всякого сомнения, на этих страницах ощущалась эксцентричность Тосса как внутренняя борющаяся сила, которая была заключена в торжественной ритмике его прозы и в некоторых мрачных ссылках. Две ссылки были на одну и ту же тему. Одна — цитата из «Червя завоевателя» Эдгара По, которую Тосс использовал в качестве блестящего эпиграфа. Однако смысл эпиграфа не нашел в тексте дальнейшего отражения, за исключением еще одной случайной ссылки. Тосс коснулся современного праздника Рождества, берущего начало в римских сатурналиях. Затем, дав понять, что он еще не видел фестиваля в Мирокаве, а только собрал сведения о нем из различных источников, он доказывал, что в него включено много еще более откровенных элементов сатурналий. Далее Тосс сделал замечание, на мой взгляд, тривиальное и исключительно лингвистического порядка, которое имело еще меньшее отношение к общей линии его доводов, чем столь же второстепенный эпиграф из По. Он мельком упомянул, что ранняя секта сирийских гностиков называла себя «сатурнианцы» и верила (помимо других религиозных ересей) в то, что человечество создали ангелы, которые, в свою очередь, были созданы Высшим Неизвестным. Однако ангелы не обладали могуществом, позволявшим сделать их творение прямоходящим, поэтому какое-то время человек ползал по земле, как червь. Позже Создатель изменил эту гротескную позу на более подобающую. В тот момент я предположил, что символическая аналогия происхождения человечества и исходного условия, ассоциирующегося с червями, в сочетании с фестивалем конца года, обозначающего зимнюю смерть земли, и есть истинный смысл «откровения» Тосса, — поэтическое наблюдение, но без всякой ценности.
Остальные замечания, сделанные профессором по поводу фестиваля в Мирокаве, тоже были строго этическими и базировались на заимствованных источниках и слухах. Но я сразу почувствовал, что Тосс знает гораздо больше, чем готов открыть. Как выяснилось позднее, он действительно включил в статью информацию о некоторых аспектах фестиваля в Мирокаве, позволявшую понять, что у него уже имелось несколько ключей-разгадок, которые он предпочитал держать при себе. К тому времени я и сам обладал в высшей степени разоблачающими крохами знания. В примечании к «Арлекину» читателям сообщалось, что эта статья — необработанный фрагмент более солидной работы, находящейся в стадии написания. Но мир так и не увидел сей труд. После того как мой бывший профессор удалился из академических кругов около двадцати лет назад, он больше ничего не издал. Теперь я знал, куда он делся: человек, у которого я спрашивал дорогу на улицах Мирокава, тот самый, с тревожаще апатичным взглядом, напоминал глубоко состарившегося доктора Реймонда Тосса.
III
А теперь я должен кое в чем признаться. Несмотря на все попытки испытать энтузиазм к Мирокаву и его тайнам, особенно во взаимосвязи с Тоссом и моим собственным глубочайшим интересом как ученого, я размышлял о предстоящем в состоянии равнодушного оцепенения и даже глубокой депрессии. Впрочем, оснований удивляться такому эмоциональному фону, обусловленному моими внутренними обстоятельствами, не было. Много лет, еще с университетских дней, я страдал от мрачного расстройства, этого периодически повторяющегося уныния, в которое погружался, когда земля обнажалась и остывала, а небеса тяжелели от туч. Все равно, хоть и несколько механически, я планировал поехать в Мирокав на фестиваль в надежде, что эта поездка поможет мне немного развеять сезонный упадок духа. В Мирокаве будут проходить парады и вечеринки, а у меня появится возможность снова сыграть клоуна.
За несколько недель до поездки я начал репетировать, оттачивать ловкость рук при исполнении фокусов, бывших когда-то моей фишкой. Я отдал в химчистку костюм, купил грим и теперь был полностью готов. Даже получил разрешение из университета отменить кое-какие лекции перед праздниками, объяснив администрации суть проекта и сказав, что в город необходимо приехать за несколько дней до фестиваля, чтобы провести кое-какие исследования, отыскать информаторов и все такое. На самом деле мой план заключался в том, чтобы отложить официальные расспросы на время после фестиваля, а сначала погрузиться, насколько это будет возможно, в подготовку и организацию праздника. Разумеется, я собирался вести дневник.
С одним источником я хотел проконсультироваться заранее. Я вернулся в ту далекую библиотеку, чтобы просмотреть выпуски «Курьера Мирокава», датированные декабрем два десятилетия назад. Одна найденная история подтвердила мысль, высказанную Тоссом в его статье «Арлекин», хотя само событие, видимо, произошло после того, как Тосс написал статью.
История, описанная в «Курьере», произошла через две недели после окончания фестиваля двадцать лет назад. В заметке шла речь об исчезновении женщины по имени Элизабет Бидл — жены Самюэля Бидла, владельца отеля в Мирокаве. Власти округа предполагали, что это был один из случаев «праздничного суицида», которые каждый сезон происходили в окрестностях Мирокава. Тосс задокументировал это в своем «Арлекине», хотя я подозревал, что в наши дни эти смерти были бы аккуратно отнесены к разряду «сезонных эмоциональных расстройств». Как бы там ни было, полиция провела поиски у наполовину замерзшего озера на окраине Мирокава, где в предыдущие годы были найдены трупы многих успешных самоубийц. Однако в том году тело не нашли. В газете имелась фотография Элизабет Бидл. Даже на зернистой пленке микрофильма бросались в глаза энергичность и жизнелюбие миссис Бидл, поэтому гипотеза «праздничного самоубийства», с такой готовностью предложенная, чтобы объяснить ее исчезновение, показалась мне странной и в некотором роде несправедливой.
Тосс в своей короткой статье писал, что ежегодно происходят изменения в душевном или духовном состоянии, которые, видимо, действуют на Мирокав наряду с зимними метаморфозами. Он не уточнял их происхождение, но утверждал, в своей привычно загадочной манере, что влияние «подсезона» на город весьма отрицательно. Вдобавок к суицидам в этот период прослеживался всплеск «ипохондрических» состояний — так характеризовали заболевание тамошние медики в беседах с Тоссом двадцать лет назад. Положение дел ухудшалось, достигая пика в дни проведения фестиваля в Мирокаве. Тосс предполагал, что с учетом скрытности жителей маленьких городов ситуация, возможно, была еще более серьезной, чем могло выявить небрежное расследование.
Взаимосвязь между фестивалем и коварным подсезонным климатом — вот вопрос, по которому Тосс так и не сумел сделать четких выводов. Но все же он написал, что эти два «климатических аспекта» существуют в городе параллельно и очень давно, если судить по доступным архивным документам. Если посмотреть историю округа Мирокав за девятнадцатый век, можно выяснить, что тогда город назывался своим первоначальным именем — Нью-Колстед, а жители подвергались осуждению за то, что устраивали «непристойные и бездушные пиры» вместо нормальных рождественских ритуалов. (Тосс в своей статье замечает, что историк перепутал два различных аспекта сезона, фактическая взаимосвязь которых в высшей степени антагонистична.) В заметке «Арлекин» фестиваль не прослеживается до его ранних проявлений (это в принципе невозможно), однако Тосс подчеркивает новоанглийское происхождение основателей Мирокава. Следовательно, фестиваль был когда-то перенесен из этого региона и вполне мог существовать не меньше столетия — если, конечно, его не привезли из Старого Света. В этом случае его корни не будут ясны до тех пор, пока не удастся провести более глубокие исследования. Ссылка же Тосса на сирийских гностиков явно намекает на то, что такую возможность нельзя исключить полностью.
Но скорее всего, рассуждения Тосса основаны на том, что фестиваль берет начало в Новой Англии. Он написал об этом географическом отрезке так, словно он — самое подходящее место для окончания изысканий. Складывалось впечатление, что сами слова «Новая Англия» были лишены для него традиционного смысла и означали ни больше ни меньше как доступ ко всем землям, известным и неизвестным, и даже к эпохе доцивилизованной истории региона. Получив часть образования в Новой Англии, я некоторым образом мог понять это сентиментальное преувеличение, потому что там и в самом деле существуют места, которые кажутся архаическими вне всяких хронологических мерок, превосходя сравнительные стандарты времени и достигая своего рода абсолютной античности, которую невозможно постичь логикой. Но я был не в силах понять, как это туманное предположение соотносится с маленьким городком Мирокавом. Тосс и сам заметил, что в жителях Мирокава не прослеживается какое-либо загадочное примитивное сознание; напротив, внешне они производят впечатление людей, ничего не знающих о происхождении их зимнего развлечения. Однако то, что традиция прошла испытание временем, сумев затмить даже традиционные рождественские праздники, говорит о том, что они прекрасно понимают значение и смысл фестиваля.
