Кэтти Райх - Уже мертва
Он многозначительно посмотрел на меня, приподнял брови и перевел взгляд на Шарбонно.
– Меня ее присутствие не смущает, – ответил тот на его безмолвный вопрос.
Клодель обошел машину и сел на переднее пассажирское сиденье. Сквозь лобовое стекло я видела, как он достал сотовый, набрал номер и начал говорить.
Шарбонно повернулся ко мне:
– Будьте начеку. Может произойти что-нибудь непредвиденное.
Я была благодарна за то, что он не посчитал нужным предупреждать меня ни к чему не прикасаться в предполагаемом месте обитания преступника.
Менее чем через минуту Клодель открыл дверцу и высунул голову:
– Поехали.
Я села на заднее сиденье, а Шарбонно за руль. Мы тронулись с места и медленно направились к тому дому, на который указал чудак в подтяжках.
Клодель повернулся ко мне:
– Только ни к чему не прикасайтесь, когда войдем в дом.
– Постараюсь, – ответила я саркастически. – Спасибо, что предупредили. Нам, лишенной тестостерона половине человечества, трудно запомнить подобные вещи.
Клодель фыркнул и отвернулся. При наличии благодарной публики он наверняка еще закатил бы глаза и тупо улыбнулся.
Шарбонно затормозил у кирпичного трехподъездного дома, и мы принялись внимательно рассматривать его. Здание окружали несколько пустующих участков земли. Сквозь потрескавшийся цемент и гравий у его основания пробивались сорняки. Повсюду валялись разбитые бутылки, куски старых шин и прочий хлам, обычно скапливающийся в неухоженных районах на окраине города. На стене дома кто-то нарисовал козла с торчащими из ушей автоматами, а из пасти высовывался человеческий скелет.
Понимает ли кто-нибудь, кроме самого "художника", смысл этой картинки? – подумала я.
– Сегодня старик его не видел, – сообщил Шарбонно, барабаня по рулю пальцами.
– А в какое время обычно этот тип является в магазин? – поинтересовался Клодель.
– Около десяти, – ответил Шарбонно, и мы все трое, как собаки Павлова, посмотрели на часы – десять минут четвертого. – Может, он всегда поздно ложится и поздно встает, – предположил Шарбонно. – Или слишком утомился вчера и все еще отдыхает.
– Или живет вообще не здесь, а эти идиоты покатываются со смеху, представляя, что мы ищем его в этом доме, – проворчал Клодель.
– Не исключено.
Участок земли, поросший травой, расположенный сбоку дома, пересекла группка взявшихся за руки девочек-подростков. Их шортики образовывали целый ряд квебекских флагов, некий хор эмблем лилий, колышущихся при ходьбе. На голове каждой из девочек красовались залитые ярко-синим лаком косы. Они смеялись и шутливо пихали друг друга локтями.
Я смотрела на них и думала о том, что кому-то ничего не стоит уничтожить эту юную беспечность. Мне стало страшно.
В это мгновение сзади к нам медленно подъехала сине-белая патрульная машина. Шарбонно вышел, переговорил с полицейскими и через минуту вернулся.
– Они нас подстрахуют, – сказал он. Его голос прозвучал резче обычного. – Пойдемте.
Когда я открыла дверцу, Клодель повернул ко мне голову, намереваясь что-то сказать, однако передумал, вышел из машины и направился к дому. Мы с Шарбонно последовали за ним. Я обратила внимание на его расстегнутый пиджак и на положение его правой руки – напряженной, чуть согнутой в локте. Он к чему-то приготовился. Но к чему?
С южной стороны дом был огорожен проржавевшей провисшей оградой из металлической цепи. Нарисованный козел смотрел на север.
Три старых белых двери выходили на улицу Берже. Участок земли перед ними, простиравшийся до обочины дороги, покрывал асфальт, когда-то выкрашенный в красный, теперь же напоминавший цвет засохшей крови.
С внутренней стороны к одному из заляпанных окон, занавешенных посеревшими кружевными шторами, была приставлена табличка. Я едва смогла разобрать надпись на ней: "Сдаются квартиры". Клодель поставил ногу на ступеньку у среднего подъезда и нажал на кнопку верхнего – из двух – звонка на дверном косяке. Ответа не последовало. Он позвонил еще раз и, немного подождав, постучал.
– Дьявол! – прокричал пронзительный голос.
Мое сердце подпрыгнуло к горлу.
Я повернула голову и увидела, кому принадлежит голос. Из окна на первом этаже, удаленного от моего уха дюймов на восемь, на нас смотрело чье-то нахмуренное лицо.
– Что ты делаешь, кретин? Хочешь сломать дверь? Будешь потом платить!
– Откройте, мы из полиции, – сказал Клодель, пропуская мимо ушей "кретина".
– Да что ты говоришь? Тогда ты должен кое-что предъявить!
Клодель поднес свой значок полицейского прямо к окну. Лицо подалось вперед, и я увидела, что оно принадлежит женщине. Красное, жирное это лицо обрамлял прозрачный белый шарф, завязанный наверху в огромный узел. Кончики торчали вверх, словно заячьи уши. Если бы не отсутствие вооружения и не лишние килограммы, можно было подумать, что художнику, нарисовавшему козла, позировала именно эта дама.
– И?
Концы шарфа заколыхались, когда, изучив значок, она подняла голову и посмотрела на Клоделя, потом на Шарбонно, потом на меня. Наверное, я показалась ей наименее опасной. Ее взгляд остановился на мне.
– Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, – ответила я по-французски, на мгновение ощущая себя Джеком Веббом.
Фраза, которую я произнесла, и по-английски прозвучала бы настолько же избитой. Хорошо еще, что я не добавила к ней "мэм".
– О Жане-Марке?
– Разговаривать с вами с улицы нам неудобно, – ответила я, размышляя, кто такой Жан-Марк.
Лицо несколько мгновений колебалось, потом исчезло за занавеской. Послышалось лязганье открывающихся замков, и перед нами растворила дверь необъятная женщина в желтом кримпленовом халате. В области подмышек и спереди на кримплене халата темнели пятна пота. Пот, смешанный с въевшейся грязью, блестел и в складках на шее дамы. Она впустила нас, закрыла дверь, вперевалку прошагала вперед по узкому коридору и свернула налево. Мы прошли вслед за ней – Клодель первым, я замыкающей. Пахло капустой, кошачьей мочой и застарелой грязью. Температура воздуха в этой квартирке достигала, наверное, градусов девяносто пяти.
Комната, в которой мы очутились, была заставлена старой громоздкой мебелью, произведенной, по всей вероятности, годах в двадцатых – тридцатых. Вряд ли ткань на диване и креслах с тех давних пор кто-нибудь менял. Посередине комнаты поверх потертого ковра – жалкой имитации персидского – лежала виниловая дорожка. Повсюду царил чудовищный беспорядок.
Хозяйка тяжелыми шагами прошла к устланному какими-то тряпками стулу у окна и опустилась на него, задев металлический столик для телевизора справа. Стоявшая на нем бутылка из-под диетической пепси задрожала. Женщина нервно повернула голову и выглянула из окна.
"Интересно, она кого-то ожидает или просто злится, что мы оторвали ее от наблюдения за происходящими на улице событиями?" – подумала я, протягивая ей фотографию. Глаза толстухи приняли форму личинок. Она рассмотрела фото и перевела взгляд на нас, подняв голову и только сейчас понимая, что, усевшись, поставила себя в менее выгодное положение. Стоящий человек в подобных ситуациях чувствует себя более уверенно. Настроение хозяйки заметно изменилось: ее воинственность превратилась в осторожность.
– Вас зовут?.. – спросил Клодель.
– Мари-Ив Рошон. А в чем дело? Жан-Марк попал в какую-то передрягу?
– Вы консьержка?
– Я собираю деньги за жилье для хозяина, – ответила она, неуютно ежась.
– Вы знаете человека на фотографии?
– И да, и нет. Он здесь живет, но мы незнакомы.
– В какой квартире?
– В шестой. В соседнем подъезде, в комнатах на первом этаже.
Она махнула жирной рукой.
– Как его зовут?
Мари-Ив Рошон на мгновение задумалась, рассеянно теребя кончик шарфа на голове. Образовавшаяся на ее лбу капля пота, достигнув своего гидростатического максимума, скатилась вниз по ее лицу.
– Сен-Жак. Но вряд ли это его имя. Они все здесь называют себя как-нибудь по-другому.
Шарбонно делал записи в блокноте.
– Давно он живет в этом доме?
– Примерно с год. Довольно долго. Здешний народ обычно часто меняет места жительства. Вообще-то я вижу его редко и не обращаю на него особого внимания. Может, он то здесь живет, то еще где-нибудь. – Она потупила взгляд и поджала губы. – Я ни о чем ни у кого не спрашиваю.
– Не посоветуете, с кем еще о нем поговорить?
Мари-Ив Рошон громко фыркнула и покачала головой.
– К нему приходят посетители?
– Я ведь сказала вам, что вижу его редко. – Она выдержала паузу, продолжая теребить кончики шарфа. От этого узел находился теперь не на самом верху ее головы, а сбоку. – По-моему, он всегда один.
Шарбонно огляделся вокруг.
– В этом доме все квартиры такие, как у вас?
– Моя самая большая. – Уголки губ Мари-Ив Рошон напряглись, и она слегка приподняла подбородок. Даже в такой убогости ей было чем гордиться. – Другие квартиры полуразрушены. В некоторых нет ни кухни, ни туалета.
