Одержимый - Джеймс Питер
23
Майкл ехал в своем «вольво» по обсаженной рододендронами подъездной дорожке Шин-Парк-Хоспитал. По радио звучала Georgia on my Mind.[1] Он сделал погромче и начал подпевать.
Время приближалось к восьми тридцати. Песня еще не закончилась, когда он поставил машину на стоянку. Он хотел дослушать ее и медлил выключить зажигание, закрыв окно на случай, если коллеги захотят проверить, почему он не выходит.
Он подумал, получила ли Аманда письмо. Он уже не раз спрашивал себя, стоило ли его вообще посылать.
Это был порыв. У него было особое чувство. И оно до сих пор такое. Он скучал по ней. Очень.
В его мыслях была Джорджия. Она была у него в душе, ритм песни совпадал с ритмом его сердца. Из-за хриплого тягучего голоса Рэя Чарльза по спине бежали мурашки.
Хорошее утро. Эта песня звучала у Аманды, пока они сидели и говорили. Он не слышал ее лет двадцать, а тут услышал дважды за одни сутки. Знамение?
Майкл не верил в знамения, но и не отрицал их. «Если Бог и существует, – подумал он, – у Него есть занятия получше, чем расставлять ворон в летящей стае определенным образом, или посылать черных котов перебежать кому-нибудь дорогу, или заставлять божьих коровок садиться на чьи-нибудь голые руки, чтобы люди подумали, что скоро выиграют в лотерею». А может, как раз только этим он и занимается – шутит шутки с людьми. Он отнял у него Кэти и теперь, возможно, собирается дать ему взамен Аманду. А может, и не собирается.
Мы для богов – как мухи для проказливых детей: они убивают нас для развлечения.
Он вошел в здание, и на него тут же накинулся один из его коллег Пол Стрэдли, у которого был пациент, страдающий страхом рвоты.
– У него боязнь или фобия? – спросил Майкл, не сделав даже попытки скрыть свое раздражение. Все, чего он хотел сейчас, – это поскорей добраться до кабинета, проверить, не ответила ли Аманда на письмо, и выпить чашку крепкого кофе.
Пол Стрэдли, маленький нервный человек с беспокойным лицом и вечным беспорядком в прическе, одетый сегодня в коричневый полиэстеровый костюм, который был ему короток, походил скорее на кабинетного ученого, чем на известного психиатра, перу которого принадлежит внушительное количество статей.
– Он боится есть – боится, что пища застрянет в пищеводе. Он ест только жидкую пищу, но и ее по многу раз проверяет. Он теряет в весе, и я очень этим озабочен. – Стрэдли с отчаянием посмотрел на Майкла. Майкл всегда считал, что этот Стрэдли и сам немного тронутый и что психических проблем у него больше, чем у его пациентов. Большинство психиатров – такие.
Может, и он сам тоже.
Все мы брешем. Люди приходят к нам, платят по сотне фунтов в час, потому что думают, будто у нас есть ответы. Мы суем им в глотки какие-нибудь таблетки и заставляем говорить до тех пор, пока они сами не наткнутся на ответы. Или не устанут от всего этого.
«Или, – подумал он и почувствовал неожиданный укол вины, – не покончат жизнь самоубийством».
Майкл отодвинул Пола с дороги.
– Мы можем поговорить об этом позже?
Стрэдли неуклюже переступил с ноги на ногу и снова загородил путь.
– А когда?
– Не знаю. У меня намечается трудный день, и я уже опаздываю на обход.
– Может быть, за ленчем? В столовой?
Майкл неохотно кивнул, хотя собирался купить сандвич и спокойно посидеть у реки.
Стрэдли посторонился. Майкл прошел через вестибюль и поднялся по большой лестнице. Вестибюль с колоннами и лепным потолком занимал большую часть первого этажа. Он имел такой величественный вид, что к нему, казалось, не имела никакого отношения сделанная под дерево стойка для записи на прием и множество пластиковых стульев перед ней.
Он навестил стационарных больных, проверяя их графики и спрашивая, как они себя чувствуют. Затем Тельма вручила ему список пациентов, записавшихся на прием.
В десять минут девятого в его кабинет ввалилась разношерстная компания, состоящая из двух медсестер, младшего врача и социального работника – они всегда появлялись раз в две недели для проверки. Комиссия отбыла в начале десятого.
Первый пациент еще не приехал. Хорошо.
Даже не сняв пиджака, Майкл сел за компьютер и проверил почту. Двадцать восемь новых писем, в основном от коллег – психиатров и психологов. Один запрос о продолжительности доклада, который он собирался представлять в сентябре в Венеции. Одно письмо от брата Боба, который жил в Сиэтле, – обычная болтовня о жене (Лори) и двоих детях (Бобби-младший и Британи). В конце письма Боб спрашивал, не виделся ли Майкл с родителями.
Ответа от Аманды Кэпстик не было.
Но это ничего, еще рано, ведь он послал письмо ей в офис. Нечего волноваться понапрасну.
Пока нечего.
Ответ не пришел и в десять. И после ленча. И в пять вечера.
Зря он ей это послал.
Аманда – уверенная в себе и здравомыслящая молодая женщина. Ее не купишь на дешевые сантименты – они могут ее только оттолкнуть.
Последний на сегодня пациент должен явиться в пять пятнадцать. Четверть часа передышки. Майкл сделал несколько записей в карте только что ушедшего пациента и положил ее на свое место в шкаф.
В его голове все еще звучала «В моих мыслях Джорджия». И похоже, она еще не скоро смолкнет. «В моих мыслях Аманда».
В воздухе стоял сладкий аромат свежескошенной травы. Майкл зевнул, развернул вращающееся кресло к столу, уронил голову на руки и закрыл глаза. Его мысли вернулись к прошлой ночи – или, скорее, к нынешнему утру.
Она выглядела сногсшибательно. Длинный блестящий пиджак леопардовой расцветки, шелковистая черная тенниска, длинная черная юбка, свободный золотой браслет на запястье. Ему показалось, что ее лицо с прошлой встречи стало еще красивее. Он попытался представить ее и, к своему удивлению, без труда смог создать перед мысленным взором четкое и полное изображение.
Он видел синие глаза, искрящиеся смехом. Белые зубы, ровные, крупные – они придавали рту чувственность и даже какую-то хищность. Из-за них ему очень хотелось поцеловать ее. Тонкие руки. Морщинки возле глаз, заметные только тогда, когда она улыбалась. Движение головы, которым она отбрасывала назад волосы. Ее аромат. «Келвин Кляйн». Он видел пузырек в ванной.
О чем говорил язык ее движений?
Она не бросилась в его объятия, это уж точно. Но в то же время никак не показала, что хочет увеличить дистанцию между ними. Она была нейтральна – держалась в своем пространстве. Но не спускала с него глаз, а это хороший знак. Она тепло улыбалась, а ее смех был искренним и открытым.
Он чувствовал, что узнал о ней кое-что – по крайней мере, о ее личной жизни, а это интересовало его больше всего. У нее были какое-то отношения, о которых она не хотела говорить.
Зажужжал интерком. В приемной находился следующий пациент. Первая консультация.
В спешке Майкл открыл приготовленную им карту и просмотрел направление от личного врача этого человека, терапевта, о котором Майкл никогда не слышал. Доктор Шиам Сандаралингем, практикующий в Челтнеме. Но это неудивительно: в Англии несметное количество врачей, о которых он никогда не слышал.
Доктор Сандаралингем писал, что его пациент страдает клинической депрессией и сам попросил направить его к Майклу. Это тоже неудивительно: множество людей слышали по радио его передачу, читали его статьи и хотели попасть на прием именно к нему. Обычно он проводил первую консультацию, а затем, стараясь контролировать свою загруженность, оставлял себе только тех пациентов, которые особенно интересовали его, отсылая других к своим коллегам.
Новому пациенту было тридцать восемь.
Его звали Теренс Джоэль.
