Дэвид Мэдсен - Откровения людоеда
— Ах, обещания, обещания.
Во время второго визита я обнаружил свою допотопную geldmutter[89]), лежащую на атласной кровати, одетую в случайно расстегнувшуюся chinoise[90] кофточку и зеленые панталоны; она выглядела нелепо, но была, к сожалению достаточно трезвой, что, казалось, свидетельствовало о том, что она имеет серьезные намерения. Ее обнаженные бедра были подобны полоскам выцветшей гниющей резины. Ох, есть ли что-нибудь столь же омерзительное, как по-настоящему старая плоть? Ее слезящиеся глаза, угольно черные в накрашенных и опустошенных ложбинках, блестели в откровенном ожидании.
— Орландо, дражайший мальчик, — сказала она, грассируя, — входи, входи!
Это было именно то, чего, как я надеялся, не потребуется.
— Я ждала тебя.
— Здравствуйте, Ариадна, — сказал я.
— «Здравствуйте»? Столь официально, столь равнодушно? Ах, Орландо, ты так холоден по отношению к своей любящей девочке?
— Весьма благодарен за часы. И за ручку. И за запонки — посмотри, я одел их.
Она взмахнула в воздухе тонкой рукой, взметая неожиданный ливень из талька.
— Пустяки! — сказала она, — безделушки! Ты же знаешь, что я хочу сделать, разве нет?
— Что?
— Я хочу осуществить твои мечты. Я медленно кивнул головой.
— Для этого потребуется достаточно много денег, — сказал я.
— У меня уйма денег. Сколько нужно, конкретно?
— Я не могу сказать, приблизительно… Сначала мне нужно найти правильное место. Я должен быть уверен. Имеет смысл начинать все это с достаточными средствами. Я не могу даже начать выбор различных вариантов без приличных средств…
— Я могу заставить Лоуренса Дигби составить подходящее соглашение утром.
— Кто такой Лоуренс Дигби?
— Мой адвокат, глупыш. Он позаботится обо всем, что ты спишь и видишь. Твоя милая девочка покажет тебе, сколь благодарной она может быть.
— Завтра воскресенье.
— Лоуренс подготовит для меня даже соглашение о покупке Букингсмского Дворца на Рождество, если я скажу ему, — сказала она, в ее голосе неожиданно появилась железная нотка решимости. Затем она снова начала мурлыкать. — Иди ко мне, Орландо. Я хочу, чтобы ты был рядом. Хочу согреться в лучах твоей молодости.
Мое сердце начало биться быстрее и во рту все пересохло; неужели это действительно могло быть так просто? Неужели это было так, как это было сделано, просто щелчок пальцами? Чистая энергия возбудила меня, и вместе с пониманием, что мисс Батли-Баттерс намеревалась и стремилась сделать, предлагая мне мой собственный ресторан, мой ванька-встанька начал шевелиться в трусах.
— Ох! — восхищенно воскликнула она, немедленно сжав его снова, — ты жаждешь объятий? Шаловливый мальчишка!
Я забрался на кровать и вытянулся рядом с ней.
— Не трогай меня, Орландо, не сейчас… я боюсь.
— Боитесь меня?
— Нет. Да. Всего. О, Боже! Это то, о чем я так долго мечтала?
— Это, безусловно, то, о чем я мечтал, — сказал я совершенно искренне, но без сомнений относительно совершенно другого.
— Ох, Орландо…
Мисс Батли-Баттерс излучала аромат, который был, как мне показалось, смесью трех различных и неприятных запахов: «Chanel», «White Horse» и болезненной усталости от чрезмерного богатства.
— Будь хорошим со мной, Орландо, — тихо сказала она, ее голос был украшен сочной craquelure[91] отчаяния, которое так часто слышна в нежелании стареть.
— А вы будете хорошей со мной, ведь так? — сказал я.
Я распахнул ее кофту и открыл грудь. Она была отвратительной, обвисшей, словно старая замшевая сумка; покрытый пятнами сосок, поросший скудными серебристыми волосиками, свисал с плоти беспорядочных морщин. Это могло быть альвеолярным мешочком, похожим на устаревший кельтский духовой инструмент.
— Я все еще красивая? — спросила она.
— Это совершенно нелепый и ненужный вопрос, — сказал я.
Она с благодарностью улыбнулась.
— Ты говоришь сердечные слова, Орландо! Ты знаешь, как заставить старую женщину почувствовать себя снова молодой и желанной.
Я закрыл глаза и поцеловал ее в высушенные тонкие губы. Ее дыхание было, как я могу представить, чем-то похожим на благоухание первого трепетного выхлопа воздуха, вырвавшегося из египетской могилы, открытой спустя три тысячи лет.
— Я возбуждаю тебя, Орландо?
— Разве нужно спрашивать?
— Просто ты — ну, скажем, — ты подходишь к вещам столь официально, столь беспристрастно, если ты понимаешь, о чем я. Кажется, что ты отдален.
— О, моя дорогая леди, я должен быть таким! Я сдерживаю себя, совершенно сознательно управляю своей страстью. Если бы я этого не делал, все было бы кончено и сделано чересчур быстро. Это не так-то просто для меня — вы возбуждаете меня…
— Орландо, я хочу, чтобы ты сделал кое-что для меня — ты знаешь — где твой прелестный ванька-встанька?
Конечно же, не было никаких сомнений в этом, особенно после таких приводящих в уныние четких выражений: я знал, что должен был войти в дряхлую старую свинью. Это была не самая приятная перспектива, но возможные последствия продвижения моей карьеры, несомненно, были великолепны.
Нежно, осторожно, я стянул ее зеленые шелковые панталоны. Серебристые чешуйки мертвой кожи разлетались, словно пушинки одуванчика, и опускались снова, подобно падению снежинок в замедленном воспроизведении. То, что я увидел, было пухом козлиной бороды, вставленной в серую низину, сморщенное слоеное тесто.
— Ох, ох, ох! — простонала она. — Я почувствую, Орландо? Только Стэн обычно давал мне почувствовать в Кью-Гарденз[92]?
— Подождите, кто именно этот Стэн?
— Стэнли, — задыхаясь, сказала она, покрутив на подушке своей головой, на которую был одет парик. — Стэнли Болдуин.
— Вы имеете в виду…
— Это было так давно, когда я чувствовала. Я хочу этого. Я хочу чувствовать, Орландо. О, пожалуйста, позволь мне почувствовать…
Я полагаю, что она говорила об оргазме. Была ли эта отталкивающая груда костей когда-то любовницей Стэнли Болдуина? Или происшествие в Кью-Гарденз было просто обыкновенным развлечением одного летнего полудня, неистового в благоухании оранжереи экзотических цветов?
— Вы знали Стэнли Болдуина? — спросил я с изумлением и одновременно с любопытством.
— Ну, только в библейском смысле, — ответила она.
— Стэнли Болдуина?
— Мы обычно встречались каждую субботу после полудня в Кью-Гарденз, у необыкновенного дома орхидей; он всегда любил орхидеи, всегда присылал мне орхидею на мой день рождения. Мы обычно сидели на скамейке с накидкой над нами, я — у него на коленях, а его руки обнимали меня за плечи, и никто кроме нас не знал, даже не догадывался о том, что происходило под этой накидкой.
— Но это совершенно невероятно, — сказал я, — вы и Стэнли Болдуин!
— Да. Мы обычно дарили друг другу ощущения, — продолжала миссис Батли-Баттерс, верхний ряд ее зубов выскользнул и громко чавкал, но она профессионально снова поставила его на место, и ее речь стала более возбуждающей, согретая воспоминаниями. — У Стэна был самый великолепный ванька-встанька из всех, которые я когда-либо видела…
— О? А сколько вы их видели, Ариадна?
Вам следует расценить этот вопрос как любопытство, а не ревность.
— О, сотни. Он обычно ласкал мои женские штучки кончиками пальцев; это было, словно трепетание бабочки здесь, между ног, так чувственно и так невыносимо возбуждающе — ох, ох, затем ощущения переполняли меня — восхитительные ощущения…
Действительно, это выглядело так, что восхитительные ощущения миссис Батли-Баттерс начинались, чтобы переполнить ее еще раз в это самое мгновение, без всякой помощи или поддержки моего бесполезного ваньки-встаньки: ее тощие конечности исполняли развратное маленькое фанданго[93] совершенно самостоятельно, пока она делала странные хватающие жесты своими кулаками — можно было почти слышать щелканье гравия в агонизирующей новизне напряжения; ее высохшие соски бесполезно свисали по сторонам видных из-под кожи ребер; пергаментно-желтые веки были крепко закрыты словно тиски. Следы полупрозрачных ozaena[94] сверкали на ее верхней губе, обрамленной волосами.
— О, Стэн — Орландо — ох…
Поразительно, она кончала без чьей-либо помощи, воспоминание о Стэнли Болдуине воскресало из каких-то запутанных недр ее памяти, и было ясно, что эта брешь пе plus ultra[95] ее страсти была исключительно личным ее достижением. Я только действовал как катализатор. Было ли все это тем, что она настойчиво требовала от меня, или Стэнли Болдуин и я слились воедино, наши разделенные личности воссоздались в виде отдельного прообраза возвращения потерянной любви?
— Наслаждайтесь своими ощущениями, — убеждал я мягким, рассудительным голосом. — Позвольте им завладеть вами, позвольте им убаюкать вас своей лаской. Их не было очень-очень долго, разве нет?
