Джереми Камерон - Чисто случайно
Оба два стали вопить дуэтом. Кто кого переорет, очень громко.
— ЭТО НАЛЕТ, МАТЬ ВАШУ!
— ВСЕ НА ПОЛ! ЭТО ОГРАБЛЕНИЕ, ВАШУ МАТЬ!
— МОРДОЙ ВНИЗ И НИ ЗВУКА, ВАШУ МАТЬ! ВСЕ, ВСЕ ЛЕГЛИ, ВАШУ МАТЬ!
— БАБКИ СЮДА, ВАШУ МАТЬ! НИКТО НЕ ВОЗНИКАЕТ — НИКТО НЕ ПОСТРАДАЕТ!
Кино смотрели. То же, что и Дэнни мой. Шапчонки с дырками вязаные из ближайшей лавки. Да и пугачи, похоже, из игрушечного магазина.
А один в жопу пьяный.
Придурки какие-то, клоуны.
В этом почтовом отделении на Вуд-стрит налеты — обычное дело. Случаются регулярно — это как налог на домовладение платить, и любой, у кого сейчас плохо с наличкой, чтобы, к примеру, с барыгой расплатиться, тот первым делом мчится грабить почтовое отделение. Только эти два барбоса сразу видно несерьезные какие-то. Во-первых, двое — это заранее мало. К тому же, один едва на ногах держится. Тут камер понатыкано, а эти шапчонки сдвинули, морды наружу — жарко им, видите ли. Сами они по себе, или какого-то босса солдатики, пехота? Если второе, то, когда вернутся к себе в контору, шампанским их уж точно не встретят.
Надо сказать, стало как-то уж слишком шумно. Женщины вопили, а эти двое орали благим матом и размахивали своими дурами. Только персонал смотрел безо всякого интереса и, похоже, скучал. Я стоял в своем углу, глазел на буклеты и жалел, что сейчас не в пивной.
— ГОНИ ЖИВО БАБКИ, ТВОЮ МАТЬ! НЕ ТРОЖЬ КНОПКУ, МАТЬ ТВОЮ!
Рожи незнакомые, ни в Уолтемстоу, ни в Лейтоне я таких не встречал. И не из южного Лондона — могли быть пекемские, но те так далеко не выдвигаются, только если профи, а эти уж точно не профи. Может, из Стратфорда. Беспредельщики, однако — в чужой огород за чужой капустой затырились.
Тут Рафик заметил меня — что я стою в углу, занят своим делом.
— Ники, — говорит мне тихонько, — ты видишь у них пистолеты?
— Вижу, Рафик, — отвечаю, — ну и что?
— Ты думаешь, они у них настоящие, или у того, что ближе к тебе, водяной?
Я пригляделся. Так и есть — водяной.
— У этого — водяной, — говорю, — может, особо убойная струя какая, но все ж-таки водяной.
В дальнем конце по-прежнему вопили, хотя служащие уже доставали деньги. Рафику, хочешь, не хочешь, пришлось говорить громче:
— Ники, — кричит, — видишь, там моя мама снова лезет на рожон, ну как всегда.
Я узнал ее. Махонькая азиатская старушонка грозила пальчиком тому, который в жопу пьян, похоже, читала ему мораль — не слишком умно с ее стороны. Сквозь вопли до меня донеслось: «неужели нельзя без таких ужасных выражений».
— ОТВАЛИ НА ХЕР, МАТЬ ТВОЮ! — гаркнул тот и отшвырнул ее в сторону.
Ну вот, рафикова мамаша она всегда так — к черту в пасть, без выходных. Сто лет назад обвинила мою в том, что та сперла у нее из-под двери четыре пинты полуснятого молока. А это чушь собачья — мы в жизни не пили полуснятое. Потом выяснилось, что это Кларк, младший братишка Уэйна Сэпсфорда, выдул четыре пинты по дороге в школу. Короче, сперва моя мамаша с рафиковой во дворе полицейского участка, куда та жаловаться приползла, поцапались, а потом, когда легавые на истинного злодея указали, домой топали чуть не в обнимку.
— Ники, — говорит этот Рафик. Смотрю — протягивает мне через прилавок бейсбольную биту. — Ники, будь другом, звездани-ка тому ублюдку, пока он не смотрит. Я бы сам, но ты понимаешь, какая штука, никак не могу выйти, стойка мешает.
— Кто — я?
— Да, просто ткни его — и все. Только не в голову, а то вдруг убьешь. Просто стукни в живот или еще куда, чтоб не приставал к мамочке.
— А ты точно не можешь выйти?
— Точно, точно. Да нам и запрещено покидать рабочее место.
Я взял биту. Тот, что нализался, был всего в нескольких шагах и орал во всю глотку, хоть они уже запихивали в сумку бабки. Я шагнул к нему. Черт те что. Он же мне ничего не сделал, ну, зарабатывает парень, как может, а я встал тут, будто он мою мамашу на пол швырнул, а не рафикову.
Очень отчетливо помню рукоятку в ладони. Потом как-то совсем неожиданно я поднял биту и — хресь! — заехал ему в живот. Он охнул и повалился.
Я тут же вернул биту Рафику. Сразу прекратились вопли, и стало намного тише. Другой чувак повернулся и увидел, что его приятель валяется на полу и хватает ртом воздух — будто живот разом прихватило, от ору надорвался, наверное.
— Ты чего, мать твою, Гэл? Чего разлегся?
Гэл охал и катался по полу. С приятелем своим он даже разговаривать не стал.
В суматохе кто-то нажал тревожную кнопку, и второй чувак понял, что вскорости нагрянут легавые. Это его порядком разозлило, раздался грохот и треск, и от стены отвалился кусок штукатурки. Вот дьявол. Может, у Гэла пистолет и был водяной, но у его приятеля уж точно нет.
— Рафик, — говорю, — ты видишь то же, что и я?
— Да, Ники, поверь, мне очень, очень жаль. Никогда бы не подумал, что у них могут быть настоящие пушки. Он бы тебя пристрелил, если б увидел, мне очень, очень жаль, старина.
Вот дьявол.
На наше счастье этот парень решил, пока не поздно, смотаться, бросил напарника и деньги, и сразу вслед за этим притарахтел Старина Билл.
Джордж тянул какую-то темную бурду, какую я б и нюхать не стал.
— Это что за хрень? — спрашиваю.
— Это темный эль, Ники, — говорит, — от него стояк такой, что портки порвет.
— Да брось ты, Джордж, мне вообще кажется, что с этим рядом и сидеть-то опасно. Ты уверен, что оно без стронция?
— Да уж куда лучше, чем твое пенное пойло. Сказал бы лучше, что пить будешь. Взять тебе пинту пива?
— Уж лучше пинту «перно».
— Пинту пива! — кричит.
— Твое здоровье.
Сидим, пивко хлебаем. Он — медленно, а я не привык терять даром время, когда на халяву, да за счет Билла. Спрашиваю, типа вежливо:
— Как миссис Джордж поживает?
— Не жалуется.
— Как оно штрафуется на парковочках?
— Потихоньку.
— Как там Секьюрикор?[5] Я слышал, они у вас половину делянки оттяпали, так?
— Правительство, мать его, гайки закручивает.
Мы еще посидели.
— Ну вот, Ники, теперь я, как говорится, самоустраняюсь.
— Ты о чем? Что, это пойло и впрямь со стронцием?
— Я влез в это дело, Ники, только как посредник и больше не хочу иметь с этим ничего общего. Коллеги попросили меня помочь, потому что я тебя знаю, и потому, что однажды ты говорил со мной не как с полицейским.
— Если что и было, то быльем поросло. Только репутацию портит.
— Сейчас сюда придет один человек, он и расскажет все про наше сотрудничество.
— Какое на хер сотрудничество? Я ни о чем таком и не заикался.
— Но ты же здесь, верно?
— Да что ты, Джордж, просто поговорить хотел.
— И я слыхал, что ты был в больнице, навещал Рамиза…
— Ну и что?
— И узнал, что он гуляет с твоей сестрой…
— Ну и что?
— А то, что тебе не все равно, что случится с парнем твоей сестры.
— Послушай, Джордж, приятель, послушай меня, я тебе разъясню, если ты до сих пор не понял. К Рамизу я ездил, да, повидать его, и все, мне плевать, что с ним станет. Его порезали — это его проблемы, не мои.
— Ладно, Ники, вон идет тот, о ком я говорил, дальше разбирайтесь сами. Ники, это сержант Ти-Ти Холдсуорт, из чингфордского ДУРа. Ти-Ти, это Ники Беркетт.
Я бы и за милю расчухал, что он из уголовки. А за две, может, спутал бы его с гангстером. Шея жирная, брюки с отливом, пиджак кожаный, волосы бобриком, щетина и маленькие поросячьи глазки. Сразу видать, что из уголовки. Подошел и спрашивает:
— Ты Ники Беркетт?
Тут я заметил, что блондинка за стойкой строит мне глазки.
— Я Мартин Холдсуорт. Они называют меня Ти-Ти.
Вот у нее точно были классные ти-ти, а у этого Холдсуорта не было ничего, на что было бы приятно посмотреть.
— Меня так называют потому, что мое хобби — мотогонки.[6] Прикалываются чуваки.
Побожусь, что она поводила между губ кончиком языка.
— Ты светлое пьешь?
Халява.
— Пинту пива! — он вразвалочку пошел к бару, так, что каждый понял, что он из уголовки. Вдруг ни с того ни с сего та блондинка показала мне средний палец.
— Тебе, наверное, уже сказали, что у меня есть для тебя дельце, если, конечно, тебе это интересно, — проговорил этот хмырь, вернувшись с выпивкой.
Почему она это сделала? Может, хотела дать знать, что не может дождаться, когда я стяну с нее трусики?
— Пойдем-ка вот сюда, в уголок, Ники, тут мы сможем спокойно пообщаться.
Господи, спокойно пообщаться с этой мразью. Да мне руки здесь никто после этого не подаст.
Мы пересели, и тут я понял, что этот ублюдок заслонил мне блондинку.
— Ну что, начнем с начала? — голос сладкий, будто мед каплет; вот так они заводят разговор, когда разобьют тебе башку в фургоне с заклеенными окошками. И всегда записывают его на пленку.
— Начнем с начала. Ты можешь быть полезен нам, а мы — тебе. На выкидное-то много кумара не купишь, а?
