Ричард Пратер - Больше, чем страх

Я немного помолчал, а потом с горечью в голосе сказал:

— Может быть, и не пойму, Моник, но как ты можешь: сегодня любить, быть со мной в постели нежной и пылкой, почти безумной, а на следующий день готовой меня убить?

— Я... мы не собирались тебя убивать, Шелл.

Я рассмеялся:

— Ах, вы даже не собирались? Что ж, может быть. Скорее всего, это планировал сделать кто-то другой. Но вы точно знали, что это должно произойти, — сказал я и посмотрел вокруг.

Небо темнело, дождь стих и теперь только накрапывал.

— А какая разница, кто собирался меня убить, ты или кто-то из ваших?

— Прости, Шелл.

— Похоже, ты сошла с ума. Да я и сам немного того, — сказал я и перевел дух. — Ладно, Моник. Кажется, я где-то допустил прокол. Ты ведь не сомневалась, что я подставная лошадь. Правда?

— Ни минуты, — покачав головой, ответила она.

— И в чем была моя ошибка?

Я не рассчитывал получить ответ на свой вопрос, но девушка с жаром и презрением, удивившим меня, неожиданно выпалила:

— Их было несколько. Первая — в «Лос Туркосе» ты обратился ко мне со словами: «Как давно мы не виделись», а должен был сказать: «Как же долго мы с тобой не встречались». Так что как только ты открыл рот, я сразу поняла, что ты не тот, за кого себя выдаешь. И то, что я тебя раскусила, ты понял, когда мы ехали по улице Хуареса. — Она брезгливо скривила губы и добавила: — Одурачить тебя было не так уж и сложно.

Передо мной теперь сидела совсем другая Моник, и это меня потрясло. В том, что настоящее имя ее было не Моник, я уже не сомневался. Ловко ей удалось меня одурачить. Даже не отличающийся особым интеллектом капитан, и тот сумел меня надуть. Надо же, на пароле — а они всегда казались мне детской и наивной игрой — у меня и вышел прокол.

Волнение и тревога вновь охватили меня. Я понимал, что это продолжение действия ядовитых паров, которыми я надышался в квартире Амадора. Однако даже зная причину своего состояния, я не мог побороть в себе ни страха, ни сомнений. Меня пугала мысль, что, если я совершу еще хоть одну, пусть даже малейшую ошибку, доктору и Бафф ничем помочь будет нельзя. Отныне я не имею права на ошибку, любая будет последней в моей жизни. Моник, сама того не желая, подвела меня к этой мысли.

Мне предстояло многое узнать от нее, и я посмотрел на девушку, пытаясь понять, смогу ли при необходимости применить силу и заставить ее говорить. Испачканное помадой лицо Моник, по которому я совсем недавно наносил пощечины, ее большие глаза и пухлые чувственные губы оставались для меня неотразимо красивыми и притягательными. Мне пришлось приложить невероятные усилия, чтобы сначала снять с водителя пояс, а затем связать им руки и ноги Моник. Столкнув мертвого водителя на пол, я перевалил девушку на переднее сиденье, а сам, перебравшись на место водителя, включил двигатель.

— Он... мертв? — спросила меня Моник, как только машина тронулась с места.

— Этот авангард рабочего класса, который у тебя пол ногами? Да, мертв.

Мы проехали немного, потом я свернул с дороги и остановил машину между деревьями, где нас было бы трудно заметить. Выбравшись наружу, я открыл багажник, достал из него моток тонкой проволоки и водительский инструмент. Перегнув проволоку несколько раз, я оторвал от нее два куска, одним связал Моник за спиной руки, а другим — ее ноги. Девушка не проронила ни слова. Затем я вынес ее из машины и посадил под деревом спиной к машине. Здесь, под раскидистой кроной, было не так сыро. Я снова вернулся к «плимуту», вытащил из него тело водителя, дотащил его до дерева и свалил перед сидевшей на земле Моник. Та в испуге отвернулась от трупа.

Я стал задавать ей вопросы, но она упорно молчала. Думаю, с наступлением темноты Моник, сидя рядом с трупом в тихом безлюдном месте, все равно бы раскололась. В этом я был абсолютно уверен. Но ждать, когда ее охватит панический страх и она наконец заговорит, я не мог. Снова вернувшись к машине, я достал из багажника два металлических колпачка от ступицы, затем вынул аккумуляторную батарею, отлил из нее в один колпачок немного кислоты, затем вставил аккумулятор на прежнее место. Моих действий Моник видеть не могла, так как сидела спиной к машине. В другой колпачок я отжал тряпку, предварительно намочив ее в бензине, а затем в оба колпачка добавил воды из радиатора. Кислота разбавилась водой и стала не такой концентрированной, чтобы вызвать ожог, однако достаточно сильной, чтобы появилось жжение. Приблизившись к дереву, я поставил один колпачок у девушки за спиной, а с другим подошел к ней спереди.

— Послушай, Моник. Здесь кислота из аккумуляторной батареи. Поняла?

Она испуганно посмотрела на меня.

— Моник, у тебя очень красивое лицо, самое привлекательное и сексапильное из тех, что мне доводилось видеть. Знаю, как ты им гордишься. И ты абсолютно права. Редкая женщина может похвастаться такой красотой.

— Шелл, что ты задумал? — срывающимся от волнения голосом наконец спросила она. — Зачем ты это принес?

— Ты прекрасно знаешь, что мне от тебя нужно. Где Кулебра и его центр? Расскажи мне о них, о докторе Баффингтоне и Бафф, где они находятся. В общем обо всем, что с ними связано. Скажешь — я не сделаю тебе ничего плохого. А эта кислота — на случай, если будешь упираться.

Моник облизнула пересохшие от страха губы:

— Не надо, Шелл. Ты же знаешь, что я все равно ничего не скажу. Я делаю правое дело и не собираюсь тебе помогать. Меня ничто не заставит отречься от своих убеждений. Шелл, ты же сказал, что я тебе очень нравлюсь, что прикосновения ко мне, мои поцелуи тебя возбуждают. Что ты в постели от меня в восторге.

— Это было прошлой ночью, дорогая. А сейчас ты мне все расскажешь. Ну?

— Нет, ни за что на свете, Шелл, — решительно произнесла Моник.

— Хорошо. Тогда слушай, что тебе придется вынести. Я заранее предупреждаю тебя, потому что мне совсем не хочется этого делать. Тем более с тобой. Но у меня не остается другого выхода.

Я осмотрелся. Погода как нельзя лучше соответствовала моим планам. Да и нервное состояние девушки, пережившей первый шок при виде колпачка с якобы концентрированной кислотой, было как нельзя кстати. Моник выглядела уставшей и психически надломленной. В таком состоянии ее упорство было легче преодолеть. Однако я физически чувствовал, как уходит драгоценное время.

Я уже говорил доктору Баффингтону, что человека можно заставить поверить во что угодно, если его соответствующим образом к этому подготовить. Вызвать в нем страх, сыграть на нервах и подобрать нужные слова. То есть воспользоваться методами давления на разум человека, к которым вот уже на протяжении многих лет так часто прибегали Советы. Я просто обязан был воспользоваться испытанным оружием коммунистов, поскольку другого у меня не было. Благо, что погода и состояние Моник работали на меня.

Сквозь серую мглу тяжелых туч тусклым пятном просматривалось заходящее солнце. Унылый дождь монотонно моросил, и его капли, пробиваясь сквозь густую крону дерева, падали на нас с Моник. Вдали, почти у самого горизонта, разрывая свинцовые тучи, время от времени вспыхивали молнии, после которых только спустя некоторое время доносились раскаты грома, больше похожие на шепот, нарушающий тишину. Здесь, под кронами деревьев, было почти совсем темно.

Я подвинул тело водителя поближе к Моник. Затем, подойдя к девушке сзади, обхватил ее голову руками и повернул ее так, чтобы она могла видеть восковое лицо покойника. Даже если бы она зажмурила глаза, ей бы это не помогло: воображение всегда рисует картину еще более ужасную, чем та, которую видят глаза.

Продолжая сжимать голову Моник, я стал медленно и четко произносить слова, постепенно понижая голос:

— Моник, послушай. Для начала я вас обоих раздену донага. Он, похоже, умер. Более того, я почти уверен, что он мертв. Затем я привяжу вас друг к другу. Ты прижмешься своим горячим телом к этому трупу, уткнешься носом ему в щеку. Я обовью ваши руки вокруг друг друга, крепко свяжу их, после чего вас оставлю. Со стороны вы будете смотреться как любовники. Ты скоро почувствуешь, как постепенно начнет остывать его тело. Кожа мертвеца ближе к ночи станет влажной и холодной. Когда наступит ночь, черная ночь, ты услышишь вокруг себя странные звуки. Эти звуки будут раздаваться везде: в высокой траве, в густой кроне деревьев. Это сейчас, пока я рядом и еще светло, ты знаешь, что это гуляет ветер или копошатся насекомые. Но в объятиях коченеющего трупа тебе будет казаться, что вокруг тебя ходят, летают и ползают жуткие твари. И эти звуки будут вгрызаться в твой мозг, словно трупные черви.

Становилось все темнее, и я продолжал рисовать Моник картины ужаса:

— А потом, Моник, ты почувствуешь, как труп в твоих объятиях придет в движение. В этом нет ничего необычного — у мертвецов при остывании всегда сокращаются мышцы и натягиваются сухожилия. Его руки начнут давить тебе на спину, и ты все плотнее и плотнее будешь прижиматься к холодному мокрому трупу. И скоро ты ощутишь себя в объятиях Смерти. Хоть ты и будешь знать, что он мертв, тебе все равно будет казаться, что труп ожил. Вглядись в него, Моник. Ты уже сейчас видишь, как шевелятся губы мертвеца, как он тянется к тебе с поцелуем. Скоро... скоро ты придешь в его объятия...