Тонино Бенаквиста - Охота на зайца. Комедия неудачников
Никак его не сбить, этого надутого индюка. Они ко мне подослали мутанта какого–то.
— Вы от Лозаннского вокзала?
— Да.
— А какой там телефон? На тот случай, если расписание изменится.
— 25–80–20–20. (…Семнадцать… восемнадцать…)
Он покрепче меня, этот говнюк. Вчерашнего–то я бы заморочил в два счета, но этот — стреляный воробей, на нем и не такие, как я, ломали себе зубы.
— Слушайте, у меня таблица валютного обмена трехнедельной давности. Это я к тому, что неохота переплачивать из собственного кармана. Когда я продаю место, у меня швейцарский франк идет по 3.49, если я ту же сумму переведу в лиры, то сколько это будет?
— Курс сейчас 3,61, в твоих франках это… 75,81. Если за полку берешь 21 швейцарский франк, то с лирой по 0,0043 это нам даст 17 630 лир. Можешь округлить до 17 700. (Двадцать три… двадцать четыре…)
Все. Все пропало. Он подходит к концу.
— Кстати, по поводу франка, это правда, что вы, швейцарцы, тоже присоединитесь к европейской валютной «змее»?[33]
— Чтооо?
Он резко вздернул голову, словно получил сзади по шее. Посмотрел на меня с беспокойным любопытством, с каким заглядывают в клетку ярмарочного урода.
— Шутишь, что ли? Какая еще «змея»? Это у вас во Франции такое болтают? Что это вообще такое — Европа? С вашей–то лирой? С вашим французским франком? Пускай она за хвост себя кусает, ваша змея. Вот в девяносто втором смеху–то будет…
— А ваша Конфедерация долго сможет продержаться?
Он разражается хохотом. Несколько мгновений мы пребываем в неподвижности. Выходя, он цедит сквозь зубы два–три неразборчивых слова, которые я не могу повторить. Не могу удержаться от вздоха облегчения. Я даже что–то вроде удовольствия испытал. И однако это же было так очевидно. Чем можно пронять швейцарца? Есть только один способ — задеть его нейтралитет.
Уфф…
Совершенно необходимо рассказать это Жан–Шарлю, если, конечно, у него осталась хоть капля юмора в этот час ночи.
Струйка крови стекает у него с подбородка на адамово яблоко. Я попятился. Он лежит носом кверху, открыв рот.
— Что с вами?
— Hoc, — булькает он. — Бывает вдруг, что течет вот так, ни с того ни с сего… У вас есть платок?
Чистая наволочка. Предпочитаю, чтобы он сделал это сам. Однако с виду кровь у него такая же, как у всех прочих.
— Вам слишком жарко? У меня отопление включено до упора.
— Нет, я не знаю, из–за чего это случается. Не прикасайтесь к каплям на полке, я сам все сделаю, сейчас…
Из его ноздрей брызнуло, когда он дернулся от боли, вцепившись руками в живот. Он мучится. Стук колес глохнет у меня в ушах, я стою здесь столбом, холодею и не знаю, что делать. Что там говорится в книжонке о предотвращении несчастных случаев?
— Э, э… только без глупостей… что надо делать?
— Ничего… Думаю, это что–то с головой… Обычно у меня никогда не болит живот…
Это случилось с ним, едва он оказался в девяносто шестом. У Мезанжа он сиял здоровьем. В голове тут дело или нет, но только не могу я оставить его в таком состоянии. Он постоянно твердит, что лишь получил отсрочку, да и одних его намеков на «потом» вполне достаточно, чтобы нагнать страху на ответственного за спальный вагон.
— Я же говорю вам, это пустяки.
— Ну так перестаньте это говорить, особенно хватаясь за живот.
Мне так же худо, как и ему.
Лекарь. Если я сейчас же его не позову, то рискую жалеть об этом всю жизнь. До этого момента все шло еще туда–сюда — потливость, сонливость…
Но когда из носа хлещет кровь и брюхо от боли сводит, тут я не чувствую себя способным взять на себя ответственность.
— Жан–Шарль, тут есть врач. Я за ним сбегаю.
— Ну нет! Нечего решать за меня! Никто не знает, что со мной такое, он тоже ничего не поймет. Только профессор Лафай…
— Вчера, кажется, вы окончательно решили обойтись без его услуг?
Не слушая его больше, иду в шестое, где врач все еще не спит. И это избавляет меня еще от одной неприятной обязанности. Сперва он скажет, что я злоупотребляю его отзывчивостью, но, когда увидит соню, все поймет. Двое пенсионеров лежат к нему лицом, но не спят.
— Вы, наверное, решите, что это я нарочно, но только я опять нуждаюсь в ваших услугах.
Никакой реакции, немой взгляд, странная неподвижность. Затем, очень быстро, он захлопывает свою книгу, гасит ночник и выходит, с сумкой в руке, с желчным выражением на лице, быть может давая понять, что его потревожили, не знаю. Главное, что он все–таки пошел.
Жан–Шарль по–прежнему лежит лицом вверх, закрыв заляпанной кровью наволочкой нижнюю часть лица.
— Но я же говорю, это пустяки!
Врач вроде не очень удивлен и начинает осмотр, которому Жан–Шарль отдается, не слишком сопротивляясь.
— В каком месте живота вы чувствуете боль?
Они ведут диалог жестами и взглядом. Не похоже, что Жан–Шарль решился заговорить о своей болезни.
— Вы принимаете сейчас какое–нибудь лекарство?
Опять колебание.
— Да, он принимает пилюли строго по часам, покажите их, Жан–Шарль.
Моя мать постоянно твердит, что нельзя лгать врачам и адвокатам. При этом за всю свою жизнь она ни одного адвоката не видела. А я спрашиваю себя по поводу лжи, действительно ли я ее сын.
Ворча, он достает свой пузырек. Врач хватает его быстрым жестом и надолго прилипает взглядом к этикетке.
— Это вам ничего не скажет, у меня редкая болезнь!
— Можно подумать, вы этим гордитесь, — замечаю я раздраженно.
Лекарь словно возвращается на землю.
— Ладно, слушайте, я не специалист, но одно могу точно сказать: вам надо прекращать эту поездку. Эти пилюли… это ведь экспериментальное лечение, верно? И по–настоящему никто не знает их побочных эффектов, да? Быть может, ваши боли вызваны именно ими, но это еще не самое серьезное. Больше всего я опасаюсь внутреннего кровотечения. Какая у нас следующая остановка?
— Лозанна.
— Его надо немедленно там госпитализировать. Все, что я сейчас могу сделать, это инъекцию, чтобы он расслабился на час или два, совершенно необходимо избежать новых спазмов.
Он поясняет все это мне, будто я его опекун.
— Укол! Нельзя! Сам профессор этим занимается, что вы в этом смыслите, а вдруг от укола мне будет больше вреда, чем пользы? Вы ведь не знаете, что со мной!
— …Синдром Госсажа?
Легкое обалдение на лице больного.
— Это написано на этикетке вашего пузырька, — поясняет лекарь. — Вот, советую вам принять это внутривенно, прежде чем сойти.
— Послушайте, доктор, я еще не уверен, что сойду, честно говоря, думаю, ничего из этого не выйдет. В любом случае об уколе и речи быть не может.
Врач смущен так же, как и я.
— Доктор… тут несколько особый случай. Этого господина в данный момент не должно быть в поезде. У него неприятности, ему приходится избегать Швейцарии, чтобы как можно скорее добраться до Франции. Нельзя ли как–нибудь обойтись без того, чтобы сходить?
— Нет. Оставаясь здесь, он слишком рискует. Где я могу помыть руки?
— В туалете, сразу налево.
Он закрывает свой саквояжик и выходит с ним вместе.
— Я могу пока его подержать, — предлагаю я.
— А?.. Мою сумку? Нет, благодарю, мне нужно дезинфицирующее средство.
Едва он вышел, как Жан–Шарль посмотрел на меня, скривившись:
— Вы не находите его странным?
— Его–то? Ну… нет.
— Знаете, меня осматривали тысячи раз, а он… не знаю… как–то я его не почувствовал…
Не дав ему закончить, я выхожу из его купе и вхожу в свое, бесшумно. Соня зародил сомнение в мою душу. Это стало следствием череды мелких деталей, ведущих к чему–то пока неуловимому.
Синдром, укол, этот выход в Лозанне, саквояж. Я запираюсь четырехгранным ключом и гашу свет. Затем как можно медленнее опускаюсь на колени, чтобы приникнуть глазом к «телику», просверленному в перегородке, отделяющей туалет от моего купе. Давненько я не принимал эту позу.
Ничего особенного. Его колени, ручка саквояжа, звук льющейся воды. Это длится добрую минуту, ничего нового в кадре не появляется. Затем его рука кладет в сумку какую–то бутылку и достает оттуда плоскую металлическую коробочку, он наклоняется, открывает ее, это футляр со шприцем; похоже, ему чего–то не хватает, он нашаривает ампулу, видимо с сывороткой. Выпрямляется, я больше ничего не вижу, затем бросает что–то в корзину. Думаю, он заполнил шприц. Кладет обратно металлическую коробочку, потом достает другой предмет, цилиндрический, выглядящий довольно тяжелым. Держит его на ладони и что–то ищет. Похоже, нашел.
Пистолет.
Уперевшись коленом в пол, он навинчивает глушитель на ствол.
Затем кладет его во внутренний карман, закрывает свою сумку и готовится выйти.
Какая–то неподвижность парализовала мне руки… Нельзя, чтобы он вернулся в десятое.
Ни в коем случае.
