Ли Чайлд - Джек Ричер, или Я уйду завтра
– Ну и вопрос.
– Очень важный вопрос.
Джейк колебался. Он закрылся и отвернулся от нас, в самом прямом смысле, словно пытался избежать неприятной темы или удара. Может быть, он просто не хотел вытаскивать на всеобщее обозрение грязное белье, но язык его тела сказал нам все без слов. Однако Тереза Ли хотела услышать все собственными ушами.
– Расскажи мне, Джейк, как коп копу. Мне необходимо это знать.
Джейк еще некоторое время молчал, потом пожал плечами и сказал:
– Наверное, их отношения можно охарактеризовать как любовь – ненависть.
– В каком смысле?
– Сьюзан любила Питера, он ее ненавидел.
– Почему?
Он снова заколебался и снова пожал плечами.
– Это сложно.
– Объясни.
– У Питера был период, через который проходит большинство детей, когда девочки мечтают оказаться потерянными и найденными принцессами, мальчики – чтобы их дед был адмиралом или генералом, ну, или знаменитым исследователем. У всех бывает такой момент, когда мы желаем быть тем, чем не являемся на самом деле. Если коротко, Питер представлял себя внутри рекламы «Ральфа Лорена». Он хотел быть Питером Молиной Четвертым или хотя бы Третьим, чтобы его отцу принадлежало поместье в Кеннебанкпорте[30], а мать владела остатками древнего состояния. Сьюзан повела себя не слишком правильно. Она была дочерью девчонки-подростка, шлюхи и наркоманки из Балтимора и не скрывала этого. Она считала, что честность – лучшая политика. Но Питер не сумел смириться с таким положением вещей, и им не удалось погасить конфликт. Потом Сьюзан развелась с мужем, и Питер выбрал отца. Отношения у них так и не наладились.
– А ты сам как к этому относился?
– Я понимал обоих. Лично я никогда не интересовался своей настоящей матерью, не хотел ничего про нее знать. Но я тоже в какой-то момент мечтал, чтобы она оказалась богатой старой дамой с кучей бриллиантов. Мне удалось справиться с собственными фантазиями, Питеру – нет. Я знаю, что это глупо, но вполне понятно.
– Питер нравился Сьюзан как человек, если забыть о том, что она любила его как сына?
Джейк покачал головой.
– Нет, и это еще больше усложняло ситуацию. Сьюзан не переносила спортсменов, пиджаки со значками университетов и все такое прочее. Наверное, в школе и колледже у нее был негативный опыт общения с подобными людьми. Ей не нравилось, что ее сын превращается в одного из них. Но для Питера эти вещи имели огромное значение, сначала сами по себе, потом как оружие против нее. В общем, не самая хорошая семья.
– Кому известна эта история?
– Вас интересует, могла ли ее знать подруга?
Ли кивнула.
– Близкая подруга могла знать, – ответил Джейк.
– Близкая подруга, с которой Сьюзан совсем недавно познакомилась?
– Время тут ни при чем. Дело в доверии.
– Ты мне говорил, что Сьюзан была счастливым человеком, – сказал я.
– Да, говорил. Я понимаю, звучит странно, но у приемных детей особый взгляд на семью и не такие, как у остальных, оценки реальности. Поверьте мне, я знаю. Однако Сьюзан по этому поводу не переживала, рассматривая как факт жизни и не более того.
– Она была одиноким человеком?
– Уверен, что да.
– Она чувствовала себя в изоляции?
– Уверен, что чувствовала.
– Она любила разговаривать по телефону?
– Большинство женщин любит.
– У тебя есть дети? – спросила Ли.
Джейк снова тряхнул головой.
– У меня нет детей, – ответил он. – Я даже не женат. Постарался извлечь урок из опыта старшей сестры.
– Спасибо, Джейк, – немного помолчав, поблагодарила его Ли. – Я рада, что с Питером все в порядке. И прости, что мне пришлось вытащить на свет неприятные для тебя подробности. – Она отошла от него, и я последовал за ней. – Я проверю и остальное, – сказала она мне, – только пройдет какое-то время, потому что официальные каналы работают медленно, но в данный момент мне кажется, что Лиля Хос абсолютно чиста. Пока что результат – два из двух: она не наврала про удочерение и про отношения между матерью и сыном. Она знает вещи, которые может знать только настоящий друг.
Я кивнул, соглашаясь.
– А другой вопрос тебя не интересует? Чего так боялась Сьюзан?
– Нет, до тех пор, пока я не получу надежные свидетельства того, что в Нью-Йорке, в районе между Девятой авеню, Парк, Тридцатой и Сорок пятой улицей совершено преступление.
– Это ваш участок?
– Да. Все остальное будет работой исключительно на добровольных началах.
– Сэнсом тебя не занимает?
– Ни в малейшей степени. А тебя?
– Я считаю, что должен его предупредить.
– О чем? О том самом одном шансе на миллион?
– На самом деле вероятность выше, чем один на миллион. В Америке живет пять миллионов Джонов, это второе по популярности имя после Джеймса. Получается, один из тридцати мужчин. Значит, в 1983 году в армии могло служить примерно тридцать три тысячи Джонов. Спишем, скажем, десять процентов на военную демографию, и в результате получится один на тридцать тысяч или около того.
– Все равно очень много.
– Я думаю, что Сэнсом должен знать.
– Почему?
– Считай, что мной движет чувство офицерской солидарности. Может быть, я еще раз съезжу в Вашингтон.
– Нет необходимости. Можешь сэкономить на дороге. Он сам приедет сюда. Завтра в полдень в «Шератоне» состоится ленч, посвященный сбору средств, на который явятся все самые крупные фигуры с Уолл-стрит, Седьмой авеню и Пятьдесят второй улицы. Мы получили уведомление.
– С какой стати? В Гринсборо его не особенно охраняли.
– Здесь его тоже не так чтобы охраняют. На самом деле не охраняют совсем. Но мы получаем уведомления по любому поводу. Так у нас теперь все устроено, в новом департаменте полиции Нью-Йорка.
Она ушла, оставив меня в пустой комнате для инструктажа в полном одиночестве и с каким-то неприятным чувством. Может быть, Лиля Хос действительно чиста, как только что выпавший снег, но я почему-то никак не мог прогнать ощущение, что, приехав в Нью-Йорк, Сэнсом попадет в ловушку.
Глава 33
Давным-давно прошло то время, когда в Нью-Йорке удавалось отлично выспаться за пять долларов за ночь, но, если знать как, сейчас это можно сделать за пятьдесят. Главное – начать операцию поздно вечером. Я отправился пешком в расположенный около Мэдисон-сквер-гарден отель, услугами которого уже пользовался. Он был большим и когда-то роскошным, но теперь превратился в выцветшую старую развалину, балансирующую на грани реставрации или сноса. После полуночи из обслуживающего персонала в холле остается только одинокий ночной портье, отвечающий еще и за стойку регистрации. Я подошел к нему и спросил, есть ли у них свободный номер. Он сделал вид, что стучит по клавиатуре и смотрит на монитор компьютера, и через пару мгновений ответил, что номер у них есть, а потом объявил его стоимость: сто восемьдесят пять долларов плюс налог. Тогда я поинтересовался, не могу ли я взглянуть на номер, прежде чем соглашаться в него поселиться. Отель принадлежал к той категории, где подобные просьбы выглядят вполне разумными и даже являются обязательными. Портье вышел из-за стойки, мы с ним прокатились на лифте и прошли по длинному коридору. Он открыл комнату при помощи электронной карточки, болтавшейся у него на ремне на скрученном пластиковом шнурке, и отступил на шаг назад, чтобы пропустить меня внутрь.
Номер оказался вполне подходящим. В нем имелась кровать и ванная комната. Все, что мне требовалось, и ничего ненужного. Я достал из кармана две двадцатки и сказал:
– Может, не будем тратить силы на регистрацию внизу?
Портье мне ничего не ответил; впрочем, на этом этапе переговоров они все молчат. Тогда я вынул еще десять баксов и добавил:
– Для горничной, которая придет утром.
Он немного попереступал с ноги на ногу, как будто я поставил его в неловкое положение, потом протянул руку и взял деньги.
– Вы должны уйти до восьми, – сказал он.
Дверь за ним закрылась. Главный компьютер наверняка зафиксировал, что дежурный своей карточкой открывал номер и в какое время, но он может сказать, что показывал его, но мне не понравилось то, что я увидел, и я сразу ушел из отеля. Скорее всего, он делает подобные заявления регулярно, и, возможно, я четвертый постоялец, которого он устроил таким образом на этой неделе. Или даже пятый, или шестой. После того как дневная смена уходит, в отелях происходят самые разные вещи.
Я хорошо спал, проснулся отдохнувшим и вышел из отеля без пяти восемь. Я шагал в толпе, входившей и выходившей из Пенн-Стейшн, и решил позавтракать в заведении на Тридцать третьей, где устроился в кабинке в дальнем конце, – кофе, яйца, бекон, блины, снова кофе, и все это за шесть баксов плюс налог и чаевые. Дороже, чем в Северной Каролине, но ненамного. Батарейка в телефоне Леонида была еще наполовину жива, и я видел несколько светящихся палочек в иконке и несколько уже погасших.
