Джереми Камерон - Чисто случайно
— Привет, Ники!
Мы завернули за угол — в комнату.
— ПРИВЕТ, НИКИ!
С ума сойти.
Все в сборе. И Шерри МакАлистер, и Джимми Фоли, и Рики Хэрлок, и Дин Лонгмор, и Уэйн Сэпсфорд, и Полетта Джеймс, и Джули Сигрейв, и Брэндон Стритер, и Элвис Литлджон, и Шелли Розарио, и Джавид Хан, и Афтаб Малик. Все мои кореша, только на одного-двух у меня был зуб. Половине из них я бы, правда, не доверил отвезти домой свою бабушку, — им для этого надо сперва стырить из-под чужой бабушки коляску. Один или двое самые что ни на есть добропорядочные — за всю жизнь носового платка не сперли. И была еще там, позади их всех, наша Шэрон. Ясно теперь, кто им дал знать, что я выхожу — я ведь никому не говорил, одной только мамаше. Молодчина она, здорово придумала.
— Здравствуй, Ники! — прямо хор мальчиков. Похоже, что репетировали. Лица такие торжественные, а нет-нет, и улыбка до ушей.
— Черт меня подери, — говорю, — чтоб мне провалиться.
— Хорошо прокатился? — это Уэйн орет. Видел, должно быть, такое по ящику. Для самого Уэйна «прокатиться» — значит, стырить тачку. Один раз в Фелтэме стырил «Ауди» начальника тюрьмы — не на чем было до дому добраться.
— Это что еще за бардак — говорю. — Притон буйнопомешаных?
— Дай ему ключ, Норин.
— Чего?
Норин взяла меня за руку и положила на ладонь ключ.
— Это твоя хата, Ники, — говорит Джавид.
— Че-го?
— Мы все скинулись и сняли тебе квартиру, — говорит Шэрон, — так что тебе не придется встречаться с Говнососом. А когда захочешь, можешь пойти повидать Келли и малыша запросто.
И молчат, только хихикает кто-то.
— Черт, — говорю.
Они нашли мне дом.
— Это что, через поручительство?
— Нет, это прямо на тебя. Ты арендатор. Стольник в неделю.
— И кто оплачивает? Социалка?
— Мы заплатили за четыре недели вперед и четыре недели залога, — это братан Норин, Рики Хэрлок, у него в школе по математике всегда лучшие отметки были. — Пособие на жилье это дело в основном покроет. Пока только на шесть месяцев, а там как глянешься. — Это, похоже, они с Норин ходили хозяина уламывать. — Хозяин про пособие знает, но его все равно не хватит, так что мы пока будем покрывать разницу.
— Так вы, ребята, выложили восемь сотен?
— Да ладно, Ники, мы из церкви дароносицу свистнули, — это Джимми Фоли.
И хихикают.
— Ох ты господи.
Ну надо же, они нашли мне дом. У меня никогда, никогда не было своего дома. Теперь я могу делать кофе, хоть в четыре утра. Могу валяться на полу и хрумкать чипсы. Смотреть по ящику чего хочется.
Я чуть слезу не пустил.
— Вот так-то, Ники, — орут, — знай наших. — И пустили по кругу стаканчики с ромом. Потом Норин стала показывать мне, где что. Спальня, ванная, гостиная и закуток для готовки. С ума сойти.
Потом все вроде бы не стали знать, что делать дальше, допили ром и начали поглядывать на дверь.
— Господи, — говорю.
— Ники, перестань все время поминать господа, ты же знаешь, какая я набожная, — говорит Шелли Розарио. Все ухмыльнулись; знают, чем она зарабатывает.
— Ребятки, — говорю; это заместо «господи».
— Да ладно, Ники, — хихикают, — да брось, приятель, скоро увидимся.
Тут они все бочком, бочком — и за дверь. «И мне пора, Ники», — это Норин. Одна Шэрон осталась.
Сижу пялюсь на стены; в голове — туман. Спрашиваю сестру:
— Это ты, наверное, придумала?
— Не я одна, — говорит.
— Ну вы даете.
— Даем.
— А я-то думал — приду, приткнуться негде будет.
— Ты думал, что мы допустим, чтоб нашему Ники приткнуться негде было?
— За мной должок.
— Да брось ты. А теперь давай-ка я тебе покажу, как что включается — плита, вода и прочее.
— Верно-верно, Шэрон. Верно, девочка.
Показала она мне, что и как, а потом ушла, а я поставил персональный чайник, который они мне купили, потом лег в персональную кровать и стал смотреть персональные сны.
Да уж, не в пример лучше, чем в Уондсворте.
* * *Мамаша поставила чайник. Помню, когда меня забирали, она тоже поставила чайник. Затянулось же наше чаепитие.
— Ну как, Ники? — спрашивает.
— У тебя все в порядке, мамаш?
— Пообедаешь, Ники?
— Да не, я поел. У тебя все в порядке?
— Нормально.
— Он здесь?
— На работе.
Ну вот, Говносос на работе. А я и не ждал, что он возьмет отгул ради того, чтоб со мной повидаться. Мамаша навещала меня недели две назад, вообще-то она во все время, что я сидел, приходила по разу в месяц. Приходила и Шэрон, и Келли, и пацан, и кое-кто из приятелей. Когда меня один раз отпустили на побывку, Шэрон и этот ее Кевин, отец малыша, приезжали за мной на машине. Мамаша прислала один раз пару треников, еще деньги на батарейки. Стянула, должно быть, у Говнососа. Посмотреть на нее сейчас, можно подумать, я к соседке за сахаром ходил. А может, за снежком.
— Хочешь чаю, Ники?
— Только ты, мам, того… сахару не клади.
— Как не класть сахару?
— Да отвык я. Там в камеру только на свои.
— Без сахара какое питье. Побудешь дома, Ники?
— Дел полно. Сперва бы на учет встать. И насчет пробации. Смотаюсь к Келли. Навещу малыша. Ты слыхала, что у меня теперь есть дом?
— Да уж, Ники, даже не знаю, как это тебе бог послал таких друзей.
— Друзья познаются в беде, мамаш. Кое-кого я, пока сидел, в глаза не видел. А другие нашли мне хату. А уж наша Шэрон и вовсе брильянт.
— Да брось, — это Шэрон говорит; сама сидит и картошку чистит.
— Должно быть, толкнула всю наркоту, которой я ее с ребятенком снабжал.
Шэрон прыснула. Мамаша, наоборот, скривилась.
— Нечего приучать ее к своим гадким привычкам. Она девушка порядочная, вот только бывает, что залетает от кого попало.
— Мама! Один только раз и было!
— Ну, везло тебе до поры, ты, дурная голова, тут ни при чем. Знаешь, с кем она в последнее время, Ники?
— Мама! Ну перестань!
— С этим твоим Рамизом.
— С Рамизом… — говорю, — и ты всем об этом разболтала!
— Ты уже знаешь…
— Да, от Джорджа. Сегодня подсел и давай приставать. Ну ты даешь, Шэрон.
— Извини, Ники, не хотела портить тебе такой день.
Вот, значит, на что он намекал. Знал, что скоро все выяснится. Посчитал, что я типа завязан.
— Тебе нравится Рамиз, Шэрон?
— Ну, для перетраха сгодится, — а сама глядит на мамашу и хихикает.
Тут едва пожар не случился — это мамаша чай пролила прямо на сковородку, которую только что сама на огонь поставила.
— Для брака он теперь мужик малоподходящий. Можно сказать, почти что одноглазый, да к тому же ему важный палец оттяпали.
Хихикает.
— Не будь таким злюкой, — говорит.
— Теперь я допер.
— Чего это?
— Допер, почему Джордж сегодня ко мне подъехал, стоило только из тюрьмы выйти. О пробации — ни гу-гу, только про Рамиза твоего. Ну, и еще там кое-что.
— Только уж ты не влезай теперь в это, Ники. Ведь у тебя теперь есть свой дом.
— Я и не собираюсь влезать, только перемолвлюсь словечком с Рамизом, к чему вся эта бодяга. Потом расскажу.
— Секрет, да? Между вами, мальчиками?
— Примерно. Хрен его знает.
— Если по правде, Ники, я никогда в ваши дела не совалась, мы с ним об этом и не говорили ни разу. Только трахались.
Тут мамаша снова чай пролила, аж не выдержала:
— Ну-ка, Шэрон, хватит непристойности болтать. И почему вы, молодежь, не можете этим по-тихому заниматься, хоть как мы раньше, обязательно надо, чтоб все знали.
Значит, Рамиз вдувает нашей Шэрон. Про брак — это мы так, для мамаши. Он на Шэрон никогда не женится — не тот цвет и вера не та, так что где и чего там ему отрезали — это не проблема. Кто-то скажет: ну и чего, все одно с выбитым глазом да без пальцев какой он жених. Да только Шэрон не из таких, кто об этом думает. Непонятно, с чего он вообще на нее запал — ведь не блондинка даже.
Может статься — и тогда все это куда сложнее — что я по его рамизовым понятиям чем-то ему обязан, оттого он и решил побаловаться с Шэрон. Черт меня побери, если я знаю, чем. Заковыка в том, что если я все-таки чего-то недопонял и в самом деле по понятиям был Рамизу должен, то он, как выйдет из госпиталя, ремней из меня нарежет. По понятиям двух мнений тут быть не может: нарушил — будь готов к тому, что из тебя нарежут ремней.
Так что, смотаюсь-ка в Виппс-Кросс, перетру с Рамизом.
Ну и денек. Сидел себе тихо-мирно, а сейчас и в управление по пробации надо, и на биржу эту труда, и к Келли — она теперь на Олдрич-вей, с квартиры-то ее поперли. Вот теперь и в Виппс-Кросс, оказывается, надо. Лучше угнать какую-нибудь небольшую тачку, вот хоть на Блэкхорс-роуд. Только чтоб легавые не углядели, они там вечно околачиваются. Там возле метро всегда есть несколько «гольфов» и засратых «двести-пятых».
— Ну, мне пора, а то дел выше крыши, — говорю.
