Рэймонд Чандлер - Сестричка

– И вы будете там?

– Ну конечно. Само собой. Надо ли спрашивать?

Я повесил трубку и нетвердым шагом вышел на свежий воздух. Парень в бриджах все еще высовывал ноги из «лансии», но одного из «кадиллаков» уже не было, а на стоянке появились два «бьюика» с откидным верхом. Я позвонил в четырнадцатую квартиру и прошел через патио, где алая китайская жимолость освещалось маленьким прожектором. Еще один прожектор освещал большой декоративный пруд с множеством жирных золотых рыбок и неподвижные листы лилий; сами лилии плотно закрылись на ночь. У пруда стояла пара каменных скамеек, на газоне пустовали качели. Дом казался не особенно дорогим, хотя в том году все дома были дорогими. Квартира находилась на втором этаже, одна из двух дверей выходила на широкую лестничную площадку.

На звонок дверь открыла высокая брюнетка в галифе. «Соблазнительная» было бы для нее весьма слабой похвалой. Галифе, как и ее волосы, были угольно-черными. Шелковая блузка – белой, шею неплотно облегал алый шарф, правда, не столь яркий, как губы. В крошечных золотых щипчиках она держала длинную коричневую сигарету. Пальцы изобиловали кольцами. Черные волосы посередине разделял пробор. Вдоль тонкой загорелой шеи свисали две толстые блестящие косы. Каждая с алым бантом. Однако маленькой девочкой брюнетка была уже давно.

Она глянула на мои пустые руки. Студийные снимки обычно слишком велики, чтобы уместиться в кармане.

– Мисс Уэлд, пожалуйста, – сказал я.

– Можете отдать снимки мне. – Голос ее был холодным, ленивым, надменным, глаза же – совсем иными. Затащить ее в постель казалось не труднее, чем побриться в парикмахерской.

– Извините. Я должен отдать их ей лично.

– Я же сказала, она принимает ванну.

– Я подожду.

– Насчет снимков – это вы серьезно, амиго?

– Совершенно. А в чем дело?

– Ваше имя?

Теперь ее голос ворковал, трепетал, вздымался, опускался, в уголках губ очень медленно, не быстрее, чем ребенок ловит снежинку, появлялась нежная, манящая улыбка.

– Последний фильм с вашим участием был великолепен, мисс Гонсалес.

Она распрямилась и затрепетала от радости. Вспыхнувшая молнией улыбка совершенно преобразила ее лицо.

– Но ведь фильм же был отвратительным, красавчик, – оживилась она. – Форменная чепуха. Вы прекрасно знаете, что чепуха.

– Раз там снимались вы, он не может быть чепухой, мисс Гонсалес.

Она отошла от двери и поманила меня за собой.

– Выпьем. Опрокинем по стаканчику, черт возьми. Обожаю лесть, даже самую грубую.

Я вошел. Упрись мне в поясницу дуло, я бы ничуть не удивился. Мисс Гонсалес стояла так, что, входя, я задел ее грудь. Аромат ее духов был прекрасен, как Тадж-Махал при лунном свете. Закрыв дверь, она танцующей походкой направилась к маленькому бару.

– Шотландского? Или предпочитаете коктейли? Я смешиваю совершенно отвратительный мартини.

– Шотландское – это прекрасно, спасибо.

Мисс Гонсалес взяла два таких больших стакана, что в них вполне можно было ставить зонтики, и налила в них виски. Я сел в кресло и огляделся.

Обстановка была старомодной. Псевдокамин с газовыми горелками вместо дров и мраморной доской, трещины в штукатурке, парочка ярко размалеванных картин на стенах (за такую мазню вряд ли стоило платить деньги), старый черный обшарпанный «стейнвей», на котором в виде исключения не было испанской шали. Там и сям валялись новенькие книжки в ярких обложках, в углу стояла двустволка с красивым резным ложем, стволы которой обвивал бант из белого атласа. Голливудская причуда.

Брюнетка в галифе сунула мне стакан и уселась на подлокотник моего кресла.

– Можете называть меня Долорес, – сказала она, основательно хлебнув шотландского.

– Спасибо.

– А как я могу называть вас?

Я усмехнулся.

– Само собой, – сказала она, – я совершенно уверена, что вы лжец, и никаких снимков у вас нет. Но соваться в ваши, конечно же, очень секретные дела я не собираюсь.

– Да? – Я приложился к стакану и ополовинил его. – А как там моется мисс Уэлд? По старинке мылом или с какими-нибудь арабскими благовониями?

Мисс Гонсалес взмахнула недокуренной сигаретой в золотых щипчиках.

– Вы, похоже, были бы не против помочь ей? Ванная там – под арку и направо. Дверь скорее всего не заперта.

– Раз это так просто, не хочу.

– Вот как? – Мисс Гонсалес вновь одарила меня сияющей улыбкой. – Вам нравится преодолевать трудности. Мне, наверно, это надо будет учесть.

– Не беспокойтесь, мисс Гонсалес. Я пришел сюда просто по делу. И никого насиловать не собираюсь.

– Да-а? – Улыбка ее стала нежной, ленивой и, если вам не удастся подобрать слова получше, соблазнительной.

– Но определенно склоняюсь к этому, – сказал я.

– Забавный вы тип, – сказала она, пожав плечами, и вышла под арку, держа в руке стакан, содержимого в котором оставалось на донышке.

Послышался легкий стук в дверь и ее голос:

– Милочка, здесь один человек, принес снимки со студии. Так он говорит.

Muy simpatico. Muу quapo tambien. Con cojones.

Знакомый голос резко ответил:

– Заткнись, сучка. Сейчас выйду.

Мисс Гонсалес вернулась, напевая что-то под нос. Стакан ее был пуст.

Она снова подошла к бару.

– Но вы не пьете! – воскликнула она, глянув на мой стакан.

– Недавно пообедал. Да и все равно, у меня удалена треть желудка. Я немного понимаю по-испански.

Мисс Гонсалес вскинула голову.

– Вы потрясены?

Глаза ее закатились. Плечи передернулись.

– Потрясти меня не так уж легко.

– Но вы слышали, что я сказала? Madre de Dios! Мне очень неловко.

– Ну да, еще бы, – сказал я.

Положив в стакан льда, мисс Гонсалес налила себе еще виски.

– Да, очень неловко, – вздохнула она. – А впрочем, и сама не пойму.

Иногда я почти не ощущаю неловкости. Иногда бывает наплевать. Все друзья говорят, что я слишком уж откровенна. Я потрясла вас, да?

И снова села на подлокотник кресла.

– Нет. Но если я захочу, чтобы меня потрясли, буду знать, куда обращаться.

Она вяло отставила стакан и придвинулась ко мне.

– Но я здесь в гостях, – сказала она. – А живу в Шато-Берси.

– Одна?

Она легонько шлепнула меня по кончику носа. Потом внезапно оказалась у меня на коленях и стала пытаться откусить у меня кончик языка.

– Ты очень славный сукин сын, – сказала она.

Такого горячего рта, как у нее, я еще не встречал. Губы ее обжигали, будто сухой лед. Язык с силой елозил по моим зубам. Глаза ее были огромными, черными, из-под радужной оболочки виднелись белки.

– Я такая усталая, – прошептала она мне в рот, – такая измотанная, просто жуть.

Рука Долорес оказалась во внутреннем кармане моего пиджака. Я с силой оттолкнул ее, но мисс Гонсалес успела выхватить мой бумажник. Со смехом она танцующей походкой отошла в сторону, распахнула его и стала торопливо рыться в нем напоминающими маленьких змей пальцами.

– Очень рада, что вы познакомились, – раздался у входа холодный голос.

В арочном проеме стояла Мэвис Уэлд.

Она небрежно взбила волосы, не потрудившись даже воспользоваться косметикой. На ней был нарядный халат и больше ничего. На ногах красовались маленькие серебристо-зеленые шлепанцы. Глаза были пустыми, губы презрительно кривились. Но я сразу узнал ее и без темных очков.

Мисс Гонсалес бросила на нее быстрый взгляд, закрыла бумажник и швырнула мне. Я поймал его и спрятал. Она широким шагом подошла к столу, взяла черную сумочку с длинным ремешком, повесила на плечо и направилась к двери.

– Его зовут Филип Марлоу, – сообщила она Мэвис Уэлд. – Славное имя, тебе не кажется?

– Вот не знала, что ты спрашиваешь у мужчин, как их зовут, – сказала Мэвис Уэлд. – Ты редко видишься с ними настолько долго, чтобы тебе могли понадобиться их имена.

– Понятно, – мягко ответила мисс Гонсалес. Повернулась и слегка улыбнулась мне. – Очаровательный способ назвать женщину шлюхой, вам не кажется?

Мэвис Уэлд пропустила это мимо ушей. Ее лицо ничего не выражало.

– По крайней мере, – ровным голосом сказала мисс Гонсалес, открыв дверь, – в последнее время я не спала с бандитами.

– Ты уверена, что можешь всех вспомнить? – спросила Мэвис Уэлд тем жетоном. – Открывай дверь, милочка. Сегодня день уборки мусора.

Мисс Гонсалес медленно, спокойно, с ненавистью в глазах оглянулась на нее. Потом, издав губами и зубами легкий звук, широко распахнула дверь.

Сильно хлопнула ею. Ровное темное синее пламя в глазах Мэвис Уэлд не дрогнуло.

– Может, сделаете то же самое, только не так шумно, – сказала она.

Достав платок, я стер с лица помаду. Цветом она ничуть не отличалась от крови – свежепролитой крови.

– Это могло случиться с кем угодно, – сказал я. – Не я полез к ней целоваться, она ко мне.

Мэвис Уэлд широким шагом подошла к двери и распахнула ее.