Генри Кейн - Кровавый триптих
— Ошибка.
— Но ты же сам звонил при мне страховому агенту. Кейту-как-там-его…
— Он получил распоряжение изменить условия страхового договора в пункте о бенефициарии. Все бумаги были готовы, но Фрэнк не успел ничего подписать. Он собирался это сделать после своего возвращения из рейса. И если бы он подписал — тебе бы ничего не досталось. Однако Фрэнка поторопились убить. Поэтому страховой полис сохраняет свою прежнюю силу и бенефициарием покойного выступает некая Фанни Ребекка Форцинрассел, которой предстоит получить двойную страховую сумму.
— Не может быть! — Она учащенно задышала. — Вот это да!
— И за меня тоже можешь порадоваться. Сумма страховки составляет пятьдесят тысяч, но Фрэнка застрелили, а это смерть от несчастного случая, и в этом случае выплачивается двойная страховка — сто тысяч долларов. И все они твои…
— Ух ты…
— Ну что, тебе не жалко выплатить мне причитающиеся двадцать процентов? Если да, то пора начинать бухгалтерию…
— Только не тебе, милый. Для тебя мне ничего не жалко. Я же тебя люблю. — Лола склонилась ко мне и пощекотала губами мое ухо. — Я хочу, чтобы ты поскорее выбрался отсюда. Я не могу дождаться…
— Я тоже — уж можешь мне поверить.
В палату неслышно вплыла крахмально-белоснежная сестра.
— Больной в очень тяжелом состоянии, — проскрипела сестра крахмальным голосом. — Вы нарушаете все правила внутреннего распорядка — с этими полицейскими и прочими посетителями… Больной утомился, мисс.
— Разве? — изумился я.
Лола послала мне воздушный поцелуй:
— Приду завтра.
— Ты прелесть!
— В часы, отведенные для посещения.
— Я буду с нетерпением ждать этого момента.
На её губах заиграла лукавая сияющая улыбка.
— Я тоже!
Крахмальная сестра увела её.
Я лег и стал размышлять. Через три дня меня выпишут. Как приятно выписаться из больницы через три дня и попасть в горячие объятья соблазнительной блондинки. Я стал вспоминать, как впервые её увидел, вспомнил ту игру в кости на банкете, вспомнил нашу поездку в Оук-Бич и вид её роскошной изящной фигуры, когда он замерла на кончике трамплина, и резкое движение руки, развязывающей пояс белого махрового халата, и коричневое тело с двумя белыми полосками…
Она была похожа на меня — давно уже не ребенок, много чего в жизни испытавшая… Возможно, она сказала мне правду о своем возрасте, возможно, нет: а так очень на меня похожа — решительная, увлекающаяся, двужильная: бежит, падает, встает, падает, снова встает… Интересно, надолго ли этот союз — Лола Сазерн и Питер Чемберс. Но сколько бы он ни продолжался, все в нем будет так же, как и в нашей жизни — будем спотыкаться, падать, снова подниматься и упрямо бежать вперед. Я выдвинул ящик тумбочки и достал подписанный ею в бане на Оук-Бич контракт. Перечитав короткий текст, сложил листок и положил обратно в ящик.
Контракт обещал мне ровно двадцать тысяч родных и незаменимых долларов.
Любовь любовью, но кушать-то человеку тоже надо.
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Воскресная бойня
Пожалейте бедного частного сыщика!
Разрешите представиться — перед вами парень, кого угораздило выбрать себе профессию, ставшую мишенью для клеветы в респектабельных газетах и насмешек в бульварных листках, охаивания в кино, пародирования в радио — и телевизионных постановках — и тем не менее, невзирая на нескончаемые потоки облыжного злословия, он еще, видите ли, должен зарабатывать себе на пропитание законным, с позволения сказать, бизнесом.
Но он давным-давно уже привык сносить все это.
Он давным-давно привык к тому, что всякий лопоухий олух уверен, будто ему не составляет труда мгновенно разрешить головоломный и в высшей степени идиотский ребус, что каждый злодей считает его злейшим личным врагом, а каждый гангстер только и мечтает плюнуть ему в лицо и посмотреть, как ему это понравится, и всякий лоботряс норовит покрасоваться перед ним, поигрывая невесть откуда взявшимися бицепсами, и любая фифа только и ждет, что он полезет к ней под юбку.
Он давно уже и к этому привык.
Не привык же он вот к чему — к беспечной публике, которая привыкла думать, будто он не сидит на месте и что ему надлежит работать без передыха круглые сутки семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году; и один из представителей этого клана скучающих бездельников — вот в этот самый момент — тычет пальцем в кнопку моего дверного звонка, и звонок оглашает мою квартиру оглушительным воем, точно взбесившаяся сирена воздушной тревоги, которая будит среди ночи добропорядочных граждан, почивающих мирным сном праведников.
Дело было в воскресенье. Накануне я отправился в постель довольно поздно после трудной недели. Воскресенье был моим законным выходным, и я имел намерение проспать добрую половину дня. А может и аж до понедельника. Бывает такое. Бывает даже с лучшими из нас и с худшими — и я вовсе не претендую на первое. Но и лучшие, и худшие, и те что посередке, — они-то почему должны становиться жертвами причуд всяких там чудил, насмотревшихся кинобоевиков или начитавшихся бульварных газетенок, или запомнивших слишком много детективных постановок, которыми без разбору засоряют эфир литературно-драматические редакции наших радиостанций.
Звонок разрушил мой мирный сон.
Я откинул одеяло и в свирепой ярости зашагал из спальни в прихожую и прошествовал мимо гостиной к входной двери — с единственной мыслью. Открою дверь, посмотрю в глаза наглому осквернителю моих снов и, с размаху захлопнув дверь перед его носом, вернусь в постель, нахлобучу подушку на голову — и пусть его трезвонит, пока у него палец не отсохнет.
Я распахнул дверь — и все мои сладострастные намерения вмиг улетучились.
Первое что бросилось мне в глаза — револьвер.
Большой револьвер, чей ствол ткнулся мне прямо в пояс пижамных штанов. Я успел распознать в нем пушку 45-го калибра, а потом узнал и ухмыляющуюся рожу его владельца.
— Пэтси Гурелли, — выдохнул я.
— Ну! — отозвался Пэтси Гурелли.
— Нечего тебе стоять на сквозняке, — заметил я. — Входи. Как приятно видеть такого неожиданного гостя в такое чудесное воскресное утро.
— Уже далеко не утро, — буркнул Пэтси Гурелли.
— Как не утро?
— К тому же у тебя везде горит свет. Ты, верно, завалился спать поздно?
— Сегодня же воскресенье, насколько мне известно. Ты же не будешь этого отрицать?
— Воскресенье, точно. Но не утро.
— А сколько времени?
— Восемь. Вечера.
— Ну ладно, заходи…
Пэтси ввалился в квартиру, и я закрыл за ним дверь. Но Пэтси не сдвинулся с места. Он хотел, чтобы я шел впереди. Его рот разъехался в широкой ухмылке, когда я двинулся в гостиную и, обернувшись в дверях к нему, сказал:
— Пэтси, малыш, будь как дома.
— Кажется, я тебя сдернул с койки, а?
— Можно и так сказать.
— Ладно. Шутки в сторону. Присесть можно?
— Отчего же, садись. Смею ли я быть настолько негостеприимным, принимая у себя такого долгожданного гостя, который зажал в своем пудовом кулачище столь красноречивый знак его дружелюбия.
— Господи! На тебя сегодня что, напал словесный понос, а, сыскарь?
Пэтси вздохнул и плюхнулся в кресло, не выпуская из руки свою грозное оружие. Это был здоровенный парень с кривыми ногами, широченными плечищами, сплюснутым носом, скрипучим голосом и длинными ручищами, оканчивающимися ладонями, похожими на банановые гроздья.
— Ну, давай, выкладывай, в чем суть.
— Какая суть?
— Твоего вторжения. Что тебе от меня нужно?
— Мне? Мне-то ничего не нужно. А вот в тебе есть нужда.
— У кого?
— У босса.
— Какого ещё босса? В этом городе с недавних пор последний забулдыга воображает себя боссом.
— Фрэнк «Мясник». Фрэнк Слотер.
У меня брови поползли вверх.
— Пэтси, малыш, ты, видно, делаешь головокружительную карьеру!
Улыбка Пэтси несколько увяла.
— Получил новую работу.
— Фрэнк «Мясник». Странно, как он это додумался послать ко мне только одного своего головореза. Этот босс обычно высылает бригаду в фургоне.
— Да нет. Это уже не в моде. Фрэнк стал большим человеком, крутит крупные дела, — Пэтси встал. — Ну вот, ты теперь в курсе. Собирайся и пошли поскорее.
— Ты на тачке?
— Не-а. Поедем на такси. Так я смогу держать тебя на мушке всю дорогу.
— У всех на виду что ли?
— Не-а. Под пиджаком, но наготове. Так-то.
— А ты делаешь успехи, Пэтси, малыш. Когда-нибудь тебя повысят до мальчика на побегушках.
— Хорош языком чесать, сыскарь. Одевайся и пойдем.
— Сначала я приму душ.
— Лады, но я буду рядом.
Под суровым присмотром Пэтси я принял душ. Потом перехватил кусок и оделся. После чего потушил в квартире свет — оставив только лампочку в прихожей у двери. Когда я потянулся рукой к выключателю, Пэтси был тут как тут, немного, правда, осовевший и убаюканный моим миролюбием. Тут я резко развернулся и с силой ткнул ему локтем в диафрагму. Он задохнулся, согнулся пополам, и его круглая рожа поцеловалась с моим выброшенным вперед кулаком. Его отбросило к стене, и он медленно сполз на пол с остекленевшими глазами.
