Дэвид Хаггинз - Чмоки
Алан ведрами извергал кровь. Какое-то время мы все зачарованно смотрели на красное. Алан издавал какие-то жабьи всхлипы и с первобытной злобой таращился на меня.
Тони схватил меня за руку, но я оттолкнул его, и вовремя: Алан ринулся на меня. Я отскочил, получил локтем в ребра, но все-таки успел развернуться и пнуть Алана под колено. Он сильно налетел на угол стола и мешком сполз на пол. Тогда я со всей силы всадил кроссовку ему в брюхо. Он съежился на полу, пытаясь защититься, а я еще раз въехал ему в лицо. Женщины визжали.
Тони и Джулия наконец отодрали меня от Алана. Тот стоял на коленях, зажимая пальцами переносицу, чтобы остановить кровь. Глаза у него были как у бешеного зверя. Салли вопила, чтобы я убирался.
— Ладно! Ухожу.
По дороге к двери я ухватил со стола тощий Саллин бонсай и запустил им в Алана. Ему повезло, что он успел закрыться: фарфоровый поддон шел ему как раз в висок. Гневным шагом я покинул кабинет.
Мне нужно было выпить. Недалеко от площади был паб «Принц Уэльский» — туда-то я и пошел. Народу там было полно: офисные служащие готовились набиться в метро и отправиться по домам. Я протолкался к бару и заказал себе скотч. У барменши, стоявшей в профиль ко мне, вокруг головы был голубой нимб от светящейся мухоловки.
Меня тошнило. Сердце выбивало двести в минуту. Костяшки на правой руке начали распухать. Скотч жег мне внутренности. Хотелось перерезать Алану глотку и насадить его голову на кол. Какой-то офисный деятель задел меня, проталкиваясь мимо. Я был слаб и уязвим, как муха с оторванными крыльями.
Я пил, успокаивая нервы, пока не почувствовал себя в силах позвонить Луису, моему адвокату. К автомату в пабе приник пьяный в деловом костюме и бубнил в трубку о своей неземной любви. Пришлось дойти до машины и взять мобильный.
Луис пообещал проверить мой контракт и посоветовал мне забрать из офиса все бумаги на случай, если дело дойдет до суда. Я попрощался с ним и поехал домой. Был час пик, машины нескончаемым потоком ползли на запад, где от отвращения умирало солнце.
Работа с зеркалом
Солнце валилось за край земли прямо за нашим домом. Я свернул на подъездную дорожку. Сколько мы в этом доме протянем без моей зарплаты? Ипотека-то никуда не денется, а кредит мы брали — дай-то бог. Мы слишком много тратим, как сказал Алан.
Господи, уволили. В голове не укладывается. Знаешь, а все равно не веришь, потому что непонятно, с чего вдруг Алан все переиграл. Какой ему смысл меня увольнять? Наверно, если спокойно поговорить с Джулией и с Салли, они еще могут меня восстановить. Я брел по гравию, и все происшедшее казалось мне дурной шуткой.
Я открыл дверь и отключил сигнализацию. Лиз не было, в записке было сказано, что она пошла с Мэри на йогу в фитнес-центр и вернется к десяти. Голова слегка кружилась от голода. Я стал сооружать себе спагетти болоньезе, и готовка более-менее отвлекла меня от мыслей об Алане и его предательстве. Скоро спагетти кипели в одной кастрюльке, а смесь для соуса булькала в другой. Я порылся в заваленном шкафчике в поисках меленки для перца и обнаружил ее рядом с хлебницей.
Странно. Сегодня она была какая-то другая — массивнее и качественнее, что ли. Головка-луковка, с сейфовой четкостью отщелкав ряд остановок, повернулась и припорошила соус, прорисовав на его поверхности две перечные диагонали. Крутить ее было одно удовольствие, вспомнился даже тот далекий день, когда я отвернул голову сестриной кукле. Я пришел в неописуемый восторг и решил накупить побольше этих штук и раздарить их оставшимся друзьям.
Эту меленку мы с Лиз выудили из корзины с уцененными вещами и купили за три девяносто девять еще для нашей первой квартиры в Финзбери-парк. Конечно, в скором времени она обнаружила все убожество чешской сборки: плохо обточенная сосновая конструкция уфожающе визжала в садистском стиле Штокхаузена,[9] поднимаясь до частот, от которых по спине бежали мурашки. Шурупчик наверху вечно вывинчивался из металлического гнезда и закатывался под плиту.
Я выложил спагетти в тарелку и принялся за еду. Вкус был совершенно божественный — я подумал даже, что, может быть, некая внешняя сила не только облагородила мои сенсорные ощущения, но и потрудилась еще и над линиями и ароматами фактического мира. Я снова посмотрел на стоявшую тут же меленку. Ее некогда белый сосновый корпус был покрыт множеством отпечатков — крошечных спиральных гравюр, запечатленных в масле и красном вине.
Внимательный осмотр дал еще более удивительные результаты: под покровом пятен местами проглядывала вовсе не дешевая чешская сосна, а какое-то другое, неизвестное мне дерево. Оно было похоже на прессованный клен сорта «птичий глаз» с причудливо тонкими фрактальными завитками ореха. Всматриваясь в текстуру дерева, я со временем различил слабое мерцающее роение, похожее на начальную стадию броуновского движения. Казалось, что дерево закипает, но стоило мне упереться глазами в кипящую точку, как поверхность мгновенно выравнивалась и застывала. Я почувствовал, что это как-то связано с давешней галлюцинацией, и строго сказал себе, что это просто шок, усталость, и ничего больше.
Наконец, я, как муравьед, втянул в себя последнюю спагеттину и принялся мыть посуду. Тут-то я и обнаружил в буфете еще одну такую же меленку. Только эта была почти пустая — внутри гремели оставшиеся перчинки. Я крутанул ее ради эксперимента и услышал противный визг разболтанного механизма. Вот она, значит, та самая, чешская. А вторую, хорошую, Лиз купила ей на замену.
Я прошел в большую комнату и включил новости. Из супермаркета в Лидсе похитили ребенка. Потом показали мать, она умоляла, чтобы его вернули. Отчаяние женщины болью отозвалось во мне. Захлебываясь в волнах скорби, я терзал себя за то, что у меня вышла такая идиотская жизнь.
На гравийной дорожке перед домом с легким шипением остановилась машина. Через несколько минут в гостиную вошла Лиз в своем костюме для йоги: новые кроссовки, трико для аэробики, а сверху майка чуть ниже попы с инь-янем на груди для создания эзотерического настроя.
— Ты Джоанне звонил насчет встречи?
Если йога призвана снимать напряжение, значит, сегодня у них там что-то не задалось: узнав, что я не дозвонился, Лиз саркастически усмехнулась. Потом спросила, как прошла встреча.
— Лучше сядь.
Лиз напряглась и осторожно присела в складное кресло.
Я ей все выложил. Сначала она не поверила. Тогда я рассказал подробно, как все было. Она медленно шевелила губами, как золотая рыбка, то открывая, то закрывая рот, по мере того как у нее в мозгу оседало значение сказанного.
— Но как они могли? Это же твоя компания! Большая часть акций у вас с Тони!
— Я же сказал: Алан купил у Тони акции. Теперь у них с Салли контрольный пакет. Он меня обманул: сделал вид, что хочет Тони убрать, чтобы я ничего не заподозрил. А потом запугал Тони, чтобы тот ему продал свою долю.
— Господи, не может быть, чтобы Алан такое сделал. Это все ваша Салли! Ну и как теперь? Ты сможешь еще куда-нибудь устроиться?
— Не знаю, трудно будет. Компанией-то я управлял десять лет, но у меня же в этой области ни диплома, ничего…
— А пособие? Они же тебе что-нибудь дадут, я надеюсь?
В ее глазах замелькал страх. Как же: бедность, конфискация дома, социальное пособие, дешевая дыра в районе Паддингтона. Лиз-то уже привыкла к хорошей жизни. Она любит широко тратиться, а тут грядут болезненные урезания бюджета…
— Я уже с Луисом говорил.
Лиз глубоко вздохнула и мучительным усилием воли перешла на ободряющий щебет:
— Ну ничего, прорвемся. Перебьемся как-нибудь, пока ты не устроишься. Ты же у нас талантливый! — добавила она, стараясь придать тону искренность.
В пособии по психологии брака это называется «поглаживание» — спонтанный комплимент, который рекомендуется хранить в душе, а со временем вернуть похвалившему, только не сразу, а то это будет похоже на механический обмен любезностями.
Следующие полчаса мы разбирали происшествие, причем ходили по кругу и в итоге ни к чему не пришли.
— Ну как йога? — спросил я, понимая, что, если ей и удалось немножко расслабиться на своих занятиях, эффект давно уже сошел на нет из-за моих новостей.
— Хорошо. Мэри тоже была. Мы в основном дыхалкой занимались.
— Как гуру Герри поживает?
— Еле живой. У него подружка новая.
Лиз отвернулась к зеркалу и принялась поправлять волосы. Этот Герри, хиппарь паршивый, — ее тренер по йоге. В том году они с ним пару раз переспали. Этот факт всплыл во время одной из терапевтических бесед с Джоанной, и я до сих пор еще не полностью оправился от удара.
Лиз пошла в душ, а я остался понуро сидеть на диване в смертельных оргоновых лучах телевизора, перебирая останки нашей семейной жизни. Некоторое пресыщение друг другом, проявившееся, в полном соответствии со статистикой, на седьмом году супружества, за два года переросло в язву желудка. Благодаря услугам Джоанны (девяносто фунтов в час, между прочим) нам пока удается избежать разговора о разводе, но друг к другу мы по-прежнему холодны, как мороженая треска. Отношения свелись к привычному отправлению ритуала. Ритуал неуклонно упрощается. У Лиз что-то с трубами. У меня спермиев кот начихал, и с каждым подсчетом все меньше. Мы прошли пыльной тропой, в конце которой виднеется оплетенная паутиной чашка Петри.[10] Мы перепробовали все имеющиеся лекарства, но Лиз так и не забеременела. Мы живем вместе только потому, что привыкли, а поодиночке страшно. Интересно, теперь, когда денег не будет, сколько мы с ней протянем?
