Инна Тронина - Отторжение
Разумеется, мать всё представляла не так. Она грешила на пьяную драку. Но ведь я практически не пил, да и вряд ли поднял бы руку на брата из-за какого-то пустяка, как обычно бывают за рюмкой. Но мать видела, как одно за другим сбываются предсказания, и с ужасом ждала главного события. Очень сложно было представить, что её умный, интеллигентный сын прикончит младшего брата.
Задумывалась уже, что, наверное, убийцей станет Мишка. Он же приехал из Чечни нервным, заносчивым, очень сильно изменившимся. Мать добавила, что и в семьдесят пятом надеялась родить девочку, чтобы только не идти по предначертанному пути. И когда снова родился сын, Елизавета Прохоровна решила — братья будут встречаться редко, и только под её присмотром.
И вот, наконец, пришёл день, мысли о котором отравили Лизе всю жизнь. Милуясь с Иваном Самохиным, она уже знала, что потеряет его, и хоронить будет горстку праха. Глядя на сыновей, она постоянно прикидывала, кто из нас кого прикончит. И вот теперь, совершенно неожиданно, из-за моего ранения, она оказалась в Петербурге, где до этого не была ни разу. Именно здесь очень много шпилей. Нигде в России их столько нет…
— Вы посмотрите, он дышит? Доктор, миленький, дышит он?
Мать не смотрела на меня. Она ожидала, что рано или поздно так случится. Но старалась не верить, хватала врачей за халаты, просила осмотреть Мишеньку. Я щипал усы и думал, что, значит, судьба брата именно такая и была. Я оказался только орудием Провидения. Никуда бы я не делся от своей миссии.
Если вспомнить Библию, Каина и Авеля, то причиной моего поступка всё же стала зависть, породившая отчаяние. А рассказ Мохаммада Эфендиева оказался последней каплей, переполнившей чашу терпения. Брат не имел права вырасти таким, ибо ни в чём не знал отказа. Для него выбивалась квартира, строилась дача, закупались шмотки, копились деньги на машину. Он был закормлен и обласкан сверх меры. А вырос негодяем. Впрочем, именно потому и вырос. Привык, что ему позволено всё.
— Посмотрите, ради Бога, вы же можете! Здесь ведь больница! Спасите мальчика, ему ведь двадцати нету, совсем молоденький…
Мать колотилась лбом о пол. И я знал, что не имею права коснуться её руки, поднять, оттащить от тела Мишки, от врачей. Молодой доктор с курчавой бородкой присел на корточки, перевернул Мишку на спину. В проёме дверей появились люди в милицейской форме и в штатском. Они особенно не спешили — ведь я никуда не бежал.
— Мёртв он, мамаша, и сделать ничего нельзя. Пуля аорту разорвала, понимаете?
Доктор с курчавой бородкой встал, потёр поясницу, оглянулся. Я знал, что меня скоро возьмут под стражу, и готовился отвечать на вопросы. Скорее всего, меня не расстреляют, даже не осудят строго. Выкручиваться я не стану — просто скажу правду. Мужчина в штатском подошёл к моей койке. Вероятно, это был следователь.
Больные из моей палаты в страхе жались по углам. Зато в коридоре гомонила толпа с костылями, палками; некоторые даже приехали в креслах. Все вытягивали шеи и хотели узнать, кто кого убил. В их скучное госпитальное существование ворвалась свежая струя.
Мать кивнула врачу деловито, спокойно. Потом поднялась с колен, поправила одеяло на моей койке — оно свисало почти до пола. Я смотрел на пистолет, так как чувствовал — Лиза Гай захочет что-то сделать с собой. Ведь все другие предсказания уже сбылись. Осталось исполнить последнее. А другого орудия самоубийства, кроме принесённого Озирским «ТТ», поблизости не было. Я хотел сразу же отдать пистолет ментам. А врачей попросить проследить за матерью…
И не успел. Другие тоже не среагировали. Почему-то все смотрели не на труп даже, а на куклу. Она валялась на линолеуме, в проходе между кроватями. А мать вдруг дико взглянула на меня, сжалась в плотный комок стонущей плоти. Потом схватилась себя за волосы и тихо, мучительно застонала. Не только я — все следили за пистолетом. А мать вдруг кинулась к тумбочке соседа, который в данный момент топтался у двери. Схватила острый ножик с деревянной ручкой, которым тот резал лимон перед чаепитием.
Я решил, что мать сейчас ударит меня. И был бы рад, случись такое, потому что заслуживал смерти. Скорее всего, прикончив брата, я должен был вторую пулю послать в себя. Такому грешнику уже ничего не страшно — всё равно идти в ад.
Вот так закончился мой поединок с Никитой Ковьяром. Того и следовало ожидать. Интеллектуальный бандит частенько говаривал, что мы с ним взаимно уничтожим друг друга. Ни мне без него, ни ему без меня не жить. Но, с другой стороны, я должен помнить о детях. Если я достоин наказания, пусть оно свершится. Но сам я ничего делать не стану.
Я вспомнил прошлую осень, жёлтую берёзу за окном. Виринею, которая держала в руках поднос с посудой. Старший сын Лукиан смотрел на меня серьёзно, требовательно. Чёрные бусины его глаз блестели. Неужели он плакал?…
— Мама, ты сказала Александру Керимовичу, что он болен… Что Сева не убивал жену, ему кажется…
— Чтобы человек поднял руку на жену, на ребёнка, на брата, должно случиться что-то страшное, невероятное. Нравственный долг каждого… родную кровь не проливать… — ответил я тогда старшему сыну.
Так всегда случается, когда суждено. Мать стояла в окружении людей, но никто не успел ей помешать. В доли секунды она повернула острие лезвия к солнечному сплетению. Потом, подогнув колени, рухнула на нож. Страшно закричала, и из широко раскрытого рта хлынула вязкая кровь. Врачи и милиционеры бросились к ней, понося себя за невнимательность.
А я смотрел на широкое окно, на тучи за окном. И в этот момент в стекло громко ударилась белая птица — наверное, голубь. И я представил, как облака цепляются за шпиль Петропавловки, за шпиль Адмиралтейства, за шпиль здания Финляндского вокзала. И за множество других шпилей, которые всю жизнь зловеще маячили перед Елизаветой Гай даже в самые отрадные её годы…
Мать свалилась на труп Мишки, сильно стукнувшись головой о мою койку. Врачи захлопотали над ней, а оперативно-следственная группа взялась за меня. Голоса доносились, как сквозь вату, а слов я вообще не разбирал. Оставили бы меня в покое — хоть на полчаса. А там я всё объясню. И скажу, что в Москве у меня трое малолетних детей, без матери. Я должен сам позвонить домой, сообщить о случившемся. С ними там двоюродная тётка, которой скоро нужно уезжать к семье в Североморск.
Но, против воли, я представлял другое лицо — не Ларисино. Синеглазая рослая красавица в камуфляже — Александра… Надо срочно вспомнить номер её телефона. Я же контрразведчик, должен это сделать очень быстро. Вот, вспомнил, и теперь прямо отсюда позвоню в Москву, на Ярцевскую улицу. У меня нет никаких иллюзий, но я чувствую, что Саша Антропова сейчас дома. Даже ничего ещё не зная, она ощущает сердцем мою боль, и ждёт…
Андрей Озирский
А первая пуля, а первая пуля,А первая пуля в ногу ранила коня —
пели мы дуэтом с Сашкой Антроповой.
Она завалилась ко мне сегодня, без звонка, но с бутылкой водки. Прохор Гай пару раз говорил мне о ней, изо всех сил стараясь казаться равнодушным. Тогда я сильно усомнился в том, что подполковник верен Виринее Максимовне. Зато мой Божок трещал про тётю Сашу, как заведённый. В конце концов, я понял, что именно она превратила Руслана Величко в диверсанта экстра-класса. Плодами её трудов я воспользовался год назад, и продолжаю пользоваться до сих пор.
А вторая пуля, а вторая пуляА вторая пуля в сердце ранила меня…
Я перебирал струны гитары. Сашка запустила пальцы в роскошные свои волосы, наклонилась над тарелкой, измазанной мёдом и сметаной. Едва войдя в квартиру на Фонтанке, она грозно спросила, собираюсь ли я справлять Масленицу. И получила ответ, что ни Рождества, ни Пасхи, ни Масленицы я теперь не справляю.
Моя гостья, даже не скинув своего шикарного замшевого пальто до пят, которое носила с длинным шарфом и сапогами на шпильках, прочла мне лекцию на тему происхождения обычая справлять Масленицу на Руси. Я с удивлением узнал, что торжество это не христианское, а народное. И блин символизирует собой Солнце, весну.
Это меня поразило даже больше, чем признание Александры. Она заявила, что училась ремеслу разведчицы-диверсантки у моего деда Георга Озирского. А после ранения и увольнения из органов натаскивала членов некоторых преступных сообществ, в том числе и людей Темира Махмиева — первого хозяина Божка.
В данный момент Антропова не у дел. Темир с группировкой отправились воевать в Чечню, а с новыми неохота связываться. Можно пока пожить на покое — денег вполне достаточно. Всё бы хорошо, да вот случилась история с Прохором Гаем, которого Сашка любит давно. И, как ей кажется, безответно…
