Инна Тронина - Отторжение
Конечно, из «конторы» меня попрут — ну и ладно. Очередное ранение здоровья не добавит. К тому же, я должен себя беречь, всё время помнить о детях. Надо сейчас найти рацию — хотя бы в «скорой». И передать доклад о случившемся — чтобы в операцию по захвату Ковьяра на ходу вносились изменения. Может, Роман уже это сделал? Вполне возможно. Он видел то же, что и я.
Впрочем, Ковьяр здесь не появится — можно к бабке не ходить. Он всё понял, и рванул за бугор. Наверное, и про Эдуарда всё узнал. А сейчас несётся на серебристом лайнере — далеко-далеко. Возможно, уже покинул воздушное пространство России. Тогда придётся сообщать в Интерпол, но это — уже не моя забота.
Нечего душу травить, всё могло кончиться и хуже. Конечно, взгреют меня за Ковьяра — ну и ладно. Уйду в коммерческие структуры, к тому же Озирскому в фирму. Андрей поймёт, что в сегодняшнем конфузе моей вины нет. И начальство знает, что Ковьяра запросто не взять. Иначе давно бы на кладбище лежал или зону топтал. Сейчас главное — обезопасить Дарью Ходза и её дочку Эрику. Они могут сильно пострадать, если Ковьяр получит доказательства того, что Чёрная Вдова сотрудничала с «легавыми».
Я точно знаю, что выживу. Сейчас смешно даже думать о смерти. Может быть, ещё буду счастлив. Но если тот самый Михаил Самохин из Нижнего Новгорода и есть мой брат, наше свидание с ним станет последним. Я даже не смогу подать ему руку, не говоря уже о тесных, родственных отношениях. А о том, чтобы присутствовать на его свадьбе, и речи быть не может. И дети мои ни за что не поедут летом ктакомудядюшке.
Мать, само собой, заревёт в голос, расстроится, но ничего не поделаешь. Я с уважением отношусь к ратному труду солдата, но только когда он воюет с комбатантами, то есть с вооружёнными людьми. И уж, конечно, не раздевает потом трупы дрожащими от жадности руками. А про платки, юбки и серьги страшно даже вспомнить. И кто теперь знает, что делал с этими женщинами Мишка. А вдруг не только ограбил, но ещё и изнасиловал. И убил?…
Боже, а кукла, с которой Нонка спит в обнимку? Значит, и дети пострадали от рвения моего братишки? Как бы поскорее вырваться в Москву, чтобы глаза в глаза задать этот вопрос! Или, может, сюда вызвать мать с братом? Они ведь ничего не знают про Мохаммада, и приедут. Вот тогда настанет момент истины — и для меня, и для Михаила.
Страшно, что он эти свои привычки принесёт с войны в мирную жизнь. Проблемы свои будет решать только силой. И что тогда? Контракт с паханом, новые трупы, свежая кровь, выстрелы и взрывы? И вся эта мерзость будет густо замешана на нацизме. Я не имею права допустить хотя бы ещё одну смерть от руки моего брата. Ведь для чего-то я существую, хоть десятки раз мог погибнуть. Несмотря на азиатскую внешность, пользуюсь у брата авторитетом. Восемнадцать лет разницы в возрасте — не баран чихнул.
Может быть, поговорить с ним о покаянии? Даже не о церковном — он и так постоянно крестится. Нужно просто доказать молодому ещё парню, что он неправ. Я ведь тоже умею убивать, и получше него, но не делаю этого. И уж, конечно, никого не граблю. Так почему же он считает себя вправе исповедовать те же принципы, что немецкие фашисты пятьдесят лет назад?
Брат просто обязан пересмотреть свои духовные ценности, жизненные установки. Ни о каких убийствах и грабежах беззащитных не может быть и речи. На войну нельзя ходить, как на службу, особенно когда она идёт в твоей стране, с твоими же согражданами. Пусть они внешне не тебя не похожи, пусть молятся другому Богу! Ты смотришь на них сквозь прорезь прицела, и должен ужасаться этому, а не гордиться.
Гражданская война не может быть праведной. Мой брат, став преступником, должен ужаснуться этому. Если я не добьюсь перемены в его сознании, значит, Мохаммад зря спас меня сегодня. Ведь он уже знал, что мы с его палачом рождены одной матерью, и всё равно вытолкнул меня из «Мерседеса» под обстрелом! У него ещё не зажилитераны, а он уже принял новый бой. И не давал бандитам приблизиться ко мне, чтобы сделать контрольный выстрел…
Нет, не только душеспасительными беседами с Михаилом я должен платить Мохаммаду. Мы не для того встретились посреди огромного города. Это была Судьба. Разговор почти сразу коснулся самой больной темы. Так почему же я стараюсь как-то смягчить, смикшировать вопрос? Только потому, что палач — мой брат?…
— Прохор Прохорович! — Роман Брагин почти подбежал ко мне. — Я Андрею всё сообщил. Он обещал передать, куда надо. А вы езжайте в больницу, быстрее! Видите, сколько крови вытекло?
— Да, обязательно поеду, — успокоил я Брагина. — Андрей больше ничего не сказал? Может, у него тоже есть новости? Про Мохаммада не говорил ему?
Ледяные звёзды таяли на моих пересохших губах. Лицо Романа расплывалось передо мной в темноте и метели.
— Потом скажу, тут же всё слышно, — рассудительно ответил Брагин. — Кстати, где он?
— Ушёл, не захотел нас подставлять. Так что сказал Андрей? — Я видел, что Роман взволнован ещё больше, чем прежде.
— Блин, прямо не верится… Ковьяр не прилетит сюда.
Брагин подтвердил мои опасения, но я всё равно удивился.
— Почему же? Просочилась информация? Или какая-то другая причина?
— Да нет, другая, — махнул рукой Роман. — Его замочили, Прохор Прохорович…
Я качнулся, и врач подхватил меня по руку. Водянистый снег под нашими ногами темнел от моей крови.
— Убит?! Где, кем?… — Вот такого развития событий я никак не ждал.
— Ещё в Москве, на Ленинградке. По пути в аэропорт «Шереметьево». А вот кем, установить пока не удалось. Только что Андрею позвонили с Литейного и сказали, что захват отменяется. Москва даёт отбой. И вам приказывают вылететь туда для получения новых инструкций. Но вы ранены, и это меняет дело. Надо сначала помощь получить, а потом уже решать. Сейчас вы не беспокойтесь ни о чём. Я тут формальности закончу. Доктор сейчас заберёт вас…
Роман говорил ещё что-то, но я плохо его слышал. Похоже, что в голове у меня сели какие-то батарейки. Смысл слов тоже доходил до меня плохо. Как быстро сегодня меняется ситуация! В последний день этой страшной зимы мы собирались брать на Приморском шоссе Ковьяра. В Ольгино его ждёт Чёрная Вдова. Надо и ей передать, чтобы ехала домой. Так или иначе, но какие-то результаты есть. Никита Ковьяр мёртв.
Должно быть, именно поэтому «Крайслер-додж» развернулся и улетел обратно, к Ушаковскому мосту. Хозяин, «заказавший» подполковника Гая, сам погиб. И теперь исполнители не знали, стоит ли выполнять задание…
Мне вдруг почудилось, что снег повалил ещё гуще. И стал двухцветным: снежинка — чёрная, снежинка — белая. Голова у меня закружилась, и небо оказалось под ногами. Деревья, нагруженные мокрыми хлопьями, взвились вверх и повисли над проводами. Брагин, изменившись в лице, крепко схватил меня за руки. Врач с фельдшером уже стаскивали с меня пальто.
— Когда это произошло? — с огромным трудом выдавил я.
— Час назад! — Роман почти кричал мне в ухо.
Все суетились вокруг меня, разворачивали на мокром тротуаре носилки. Но эта возня скользила мимо сознания.
— Час назад, слышите? На Ленинградском шоссе, — продолжал Брагин. — Он ехал в джипе «Шевроле». Как всегда, сзади была охрана — тоже на двух внедорожниках. Их обогнал КамАЗ. Встал пересёк трассы, как здесь, у нас. Из крытого кузова открыли огонь. Предположительно, работали два автомата. Никита Зосимович погиб на месте, два телохранителя — тоже. Остальные ранены и доставлены в «Склиф». Некоторые из них во время транспортировки успели да показания…
Врач уже отгонял Брагина. Фельдшер прямо на улице делал мне уколы. Два милиционера держали меня, чтобы не упал. Я проклинал себя за слабость, но ничего не мог поделать. Надо было срочно переливать кровь.
— Это совершенно точные сведения?
Я изо всех старался выпрямиться, побороть головокружение, но никак не мог. Видимо, рана в плечо оказалась серьёзной.
— Точные, конечно, — заверил Роман. — С ним всё, Прохор Прохорович! Ни о чём не беспокойтесь. Скажите, что Андрею передать. Может, в Москву, семье сообщить?
— Да, обязательно! У меня дома мать и брат. Скажите, что ничего страшного…
Язык мой одеревенел, как от наркоза. Шляпа упала в снег, и Брагин поднял её, сунул в карман моего пальто. Потом врач и милиционеры положили меня на носилки. Стало заметно легче.
— Пока не надо Андрею о сегодняшней встрече говорить. Онсказал, что сам даст о себе знать. Только пусть в клинику больше никто не приезжает…
— Само собой! Ладно, сделаем. — Роман шёл рядом с носилками к машине.
А я наслаждался покоем, холодным воздухом, который пах деревней и снегом. И всё-таки чувствовал, что не сказал Брагину самое главное. А что? Ковьяр погиб — это уже точно. Его убрали, скорее всего, те, кто не хотел иметь проблемы ни с Дарьей Ходза, ни со спецслужбами. Его просто не допустили в Петербург. Захваченный Никита Зосимович становился настолько опасным для авторитетов, в том числе и зарубежных, что они поспешили перерезать эту верёвочку. А то по ней мы вышли бы на влиятельные структуры преступного мира России, Европы, Америки, Азии.
