Анатолий Безуглов - Рассказы и повести
– Не беспокойтесь, Ниночка, я сам.
– И вообще чувствуйте себя как дома.
– Вот за это, за домашний уют, спасибо,– с чувством произнес московский гость.– Я даже стал забывать, что это такое. Гостиницы, рестораны, крылья… Калейдоскоп лиц, стран…
– Но это же здорово! – не выдержал Антон.– Так хочется помотаться по свету!
– Когда ото эпизодически,– произнес Виленский.– Кстати, не думайте, что там молочные реки и кисельные берега. Тысячи проблем. Возьмите хотя бы экологический кризис. В городах нечем дышать – смог. Дожили до того, что простая питьевая вода продается в бутылках в магазине, как у нас минеральная.– Сергей Николаевич махнул рукой.– Впрочем, вы это сами прекрасно знаете из газет и программ телевидения.
– Конечно,– кивнула Нина.– Но когда очевидец…
– Уверяю вас, это скучно…
– Расскажите,– попросила Мажарова,– интересно…
– Ну о чем? Как мадридский миллионер Льуч поселился в пещере? Охотится с первобытным луком и носит вместо одежды шкуру?
– Чокнутый, что ли? – вырвалось у Антона.
– Вероятно, не без этого,– улыбнулся Сергей Николаевич.
– А кто же ведет его дела? – поинтересовалась Нина.– Или забросил?
– Представьте себе, нет. Раз в месяц возвращается в город, в свой офис, дает нужные указания и снова в пещеру… Или вот еще. Один лондонский бармен пролежал под землей в гробу шестьдесят один день…
– Неужели?! – ужаснулась Мажарова.– Для чего же?
– Реклама,– пожал плечами Виленский.– Двигатель бизнеса…
Полина Семеновна, которая стояла возле чуть приоткрытой двери, чтобы не пропустить ни слова из разговора за столом, вошла в комнату.
– Рыбу подавать? – обратилась она к Нине.
– Несите,– ответила та.
Выпили еще шампанского. Потом воздали должное кулинарному искусству тети Поли – форель была выше всяких похвал, о чем Виленский не преминул сказать бывшей наезднице.
Антон снова заговорил о загранице. Сергей Николаевич признался, что там его охватывает ностальгия и он каждый раз с радостью возвращается домой.
После рыбы была подана жареная курица. Потом– кофе. Сергей Николаевич попросил Антона спеть.
– Хорошо бы что-нибудь ваше, южноморское,– прибавил он.
– Сделаем! – весело откликнулся Ремизов.
Настроив гитару, он запел:
Закройте саквояж, раскройте лучше уши.Я вам спою за морс и любовь…
Мелодия была игривая, да еще Ремизов исполнил песню так колоритно, что Виленский развеселился.
– Недурно,– смеялся он.– Очень недурно.
В прихожей раздался звонок. Затем послышался женский голос и голос Полины Семеновны. Хлопнула входная дверь, и в комнату зашла тетка Нины. Мажарова спросила, кто приходил.
– Крюкова, соседка,– буркнула Полина Семеновна.– Странные люди, все им нужно знать… Кофе еще сварить?
Не успела Нина ответить, как зазвонил телефон. Мажарова сняла трубку, потом благоговейно протянула ее Виленскому:
– Сергей Николаевич, вас…
– И тут нашли,– вздохнул Виленский.
Он некоторое время отвечал по телефону «да» или «нет», затем несколько раздраженно сказал:
– Замминистра не министр, может подождать… А машину пришлите к гостинице.
И положил трубку.
– Покидаете нас? – огорчилась Мажарова.
Сергей Николаевич посмотрел на ручные часы и спокойно произнес:
– Четверть часика еще побуду.– Его взгляд упал на «Стейнвей».– Это наша милая хозяйка музицирует?
– Так, любительски,– ответила Нина.
– Мне было бы очень приятно послушать. На прощание…
Мажарова, чуть поколебавшись, села за рояль, откинула крышку.
– Только прошу не судить строго,– попросила она.
Взяв несколько аккордов для разминки пальцев, Нина заиграла вальс Шопена. Исполнение было не ахти какое, но Виленский слушал, облокотившись на рояль и закрыв глаза. Когда Нина кончила играть, он поцеловал ей руку.
– Откуда вы узнали, что Шопен – мой кумир? Вы, Ниночка, просто клад,– сказал Сергей Николаевич прочувствованно.– Я завидую тому, кому он достанется…
Девушка покраснела от смущения.
Уходя, Виленский со всеми сердечно попрощался, нашел теплые слова даже для Полины Семеновны, сказав, что так вкусно готовила лишь его мать.
Вольская-Валуа была покорена.
– Вот это мужчина! – сказала она, оставшись вдвоем с племянницей (Ремизов ушел вслед за Виленским).– Манеры; культура, обхождение – все, как в прежние времена!
– Я же вам говорила, говорила! – радовалась Нина.
– Да, на современных вертопрахов он не похож,– подтвердила Полина Семеновна, любившая иногда вставлять словечки, вычитанные из книг.
– Скажите, а как он ко мне, а? – допытывалась Нина.– Любит ли?
– С одной стороны, цветы, ваша прогулка на катере…– Тетя Поля задумалась.– А с другой…
– Что с другой? – насторожилась Нина.
– Влюбиться в таком возрасте…– Вольская-Валуа покачала головой.– Тем паче в наше время. У девиц теперь нет никаких задвижек. Если у нас в Южноморске такое творится, представляю, что в Москве! – Она помолчала.– Впрочем, в жизни все бывает. Не надо торопить события, милая. И действуй с умом. Не вздумай первая бросаться на шею. Дай надежду, обласкай…
– Ах, тетя Поля! Легко вам говорить! Ведь времени в обрез!… Вдруг он завтра уедет?
Вольская-Валуа развела руками:
– Что поделаешь? Если у него екнуло здесь,– она показала на сердце,– скоро вернется вновь… А сейчас давай убирать…
И пошла на кухню.
– Господи! – донесся вдруг из коридора ее голос.
Нина выскочила из комнаты. Полина Семеновна показала на стенной шкаф в прихожей. На вешалке висел забытый Виленским пиджак.
– Как же это он! – воскликнула Мажарова.
– Голову ты ему вскружила, вот и забыл,– пошутила Полина Семеновна.
– Надо срочно отнести в гостиницу! – сказала Нина, снимая пиджак с вешалки и перекидывая через руку.
Вдруг из внутреннего кармана выпала какая-то книжечка и мягко шлепнулась на ковровую дорожку. Нина нагнулась, но Полина Семеновна опередила ее.
– Сберкнижка,– произнесла довольная Вольская-Валуа.– Посмотрим, какие у него виды на будущее…
– Тетя Поля! – запротестовала Нина.– Это некрасиво!
– Некрасиво, милая, воровать,– ответила племяннице тетка поучительным тоном.– А посмотреть… Надо же знать, ради чего стараться. Теперь-то он шишка… А если вдруг дадут по шапке?
– Как вы можете так говорить о Сергее Николаевиче?– возмутилась Нина.
– Все по земле ходим,– философски заметила Полина Семеновна.– Сейчас, голубушка, погореть может каждый. Как говорится, голубым огнем… И чем выше человек летает, тем больнее ему падать. Но если человек умный…– Вольская-Валуа, охнув, протянула Нине раскрытую сберкнижку.
– Но это же непорядочно…– уже слабее сопротивлялась Нина.
– Да ты хоть одним глазком взгляни, дуреха!– охрипшим голосом сказала бывшая жена директора цирка.– С ума сойти можно!
Нина наконец глянула на сберкнижку.
На счету Виленского было семьдесят три тысячи пятьсот рублей.
Сумма, как говорится, прописью.
– Ну, Нинка,– с трудом придя в себя от потрясения, произнесла Вольская-Валуа,– заполучишь такого мужа, считай, что родилась в сорочке.– И заворковала: – А пиджачок повесь. Да, да, милая, повесь. Словно мы до него и не дотрагивались. Когда спохватится, сам заедет…
Мажарова покорно повесила пиджак на вешалку.
За пиджаком заехал референт Виленского. На следующее утро. Зайцев извинился за беспокойство и передал Нине букет цветов от Сергея Николаевича, а также записку: «Дорогая Ниночка! Позвольте отныне называть вас так и пригласить сегодня на оперу «Травиата». Мне забронировали места в первом ряду. Ради бога, если вы заняты, обижаться не буду. Только сообщите, когда у вас выдастся свободный вечер. Ваш Сергей Николаевич».
Текст был отпечатан на машинке, лишь свое имя Виленский написал от руки.
Мажарова сказала Роберту, что пойдет в театр с удовольствием.
Как только Зайцев ушел, Нина бросилась искать Антона. Он отпаивался шампанским в винном погребке на Капитанском бульваре.
– Ну что, старушка, претензий нет?– весело спросил солист «Альбатроса».
– Спасибо, Антоша, большое спасибо! – совершенно искренне сказала Мажарова.
– Я-то сделал свое дело, а ты?– укоризненно произнес Ремизов.
– Погоди, Антоша, сделаю. Только мне сейчас…
– Нет, давай разберемся,– настаивал тот.– Обещала кадр – выкладывай! Кстати, я видел тебя в воскресенье с такой, синеглазенькой. В маечке «Адидас». Подойдет!
– Вера? Рада бы, но место занято… Моряк, офицер…
– Замужем, что ли? – разочарованно протянул Антон.
– Пока нет, но…
– Пока не считается! – воспрял духом Антон.– Морячки, как сама понимаешь, приплывают и уплывают, а мы остаемся…
